Фредерик Тристан - Героические злоключения Бальтазара Кобера

На самом же деле Бальтазар сунул руку в очень опасное сцепление шестерен. Было очевидно, что Ненни он внушил подозрение, и потребовалась вся неопытность нашего студента, чтобы позволить увлечь себя на эту скользкую тропинку. Поэтому он был весьма удивлен, когда магистр епископального капитула пожелал ему хорошо провести время в Венецианской республике, но сдобрил свою маленькую речь довольно острым соусом, добавив, что «обладателя такого диплома» необходимо тщательно проэкзаменовать, дабы убедиться в благонамеренности его познаний и чувств. Не могло быть и речи о том, чтобы он и дальше бродил по стране таким образом без специального пропуска, который поможет ему уберечься от больших «неприятностей»…

Встревоженный, Бальтазар рассказал о своей встрече Матьяшу, и тот посоветовал ему посмотреть опасности в глаза и согласиться на экзамен в вопросах веры, который засвидетельствует его католическую искренность и приверженность Риму. Наш друг запротестовал, сказав, что он не больше католик, нежели лютеранин, и что он не чувствует к папе ни ненависти, ни любви. Он христианин, не принадлежащий ни к одной из Церквей, поскольку эти последние дали обильные доказательства своей несовместимости с Духом. Матьяш, выслушав эту речь, воздел руки к небу и воскликнул:

– Если ты с такой откровенностью выскажешь свои мысли, ты пропал! Неужели ты хочешь вновь оказаться в тюрьме?

Флавинио Антеньяти, увидев, что Бальтазар загрустил, спросил его в чем причина этой грусти. Молодой человек рассказал, чего от него требуют.

– Нам грех жаловаться, – сказал органист. – Если сравнивать с Римом или Флоренцией, Венецианскую республику можно считать свободной страной. Так или иначе, тебе пришлось бы отвечать на вопросы одной из комиссий, назначенных святой инквизицией, и я не сомневаюсь, что ты был бы ею уличен. Здесь же Ненни допросит тебя чисто формально и выдаст тебе пропуск в том случае, если ты пообещаешь ему пожертвовать энную сумму на нужды бедняков…

Бальтазар ужаснулся услышанному.

На следующий день его высокопреосвященство Пьетро Кавалино Ненни принял студента в своем роскошном дворце, который он унаследовал от предков. Таким образом экзамен состоялся среди богатых ковров, мрамора и зеркал. Матьяш сопровождал своего нового друга.

– Подойдите! – сказал прелат, на чьем розовом лице блуждала довольно двусмысленная улыбка.

– Ваше высокопреосвященство, – начал Матьяш, – поскольку мой друг не очень хорошо изъясняется по-венециански, он попросил, чтобы я сопровождал его…

– Я достаточно хорошо разговариваю по-немецки! – вскричал Ненни.

– И он поручил мне передать вам этот кошелек на нужды ваших бедняков…

– А! Прекрасно, – сказал Ненни, чье выражение лица вмиг изменилось. – Хотя этот мальчик и прибыл к нам из Германии, он, как я вижу, хорошо знает наши обычаи… А я опасался, что он не имеет средств. Прошу садиться.

Когда наши друзья сели, Ненни вытащил книгу из ящика своего письменного стола и стал молча ее листать. Потом, найдя интересующую его страницу, сказал:

– Это вопросы, которые Конгрегация святой инквизиции составила, с тем, чтобы мы их задавали в подобных случаях. Я зачитаю вам их. Они составлены на латыни. Вы понимаете латынь?

Бальтазар уже собирался ответить отрицательно, когда Матьяш подал ему знак молчать. И тогда его высокопреосвященство начал читать с театральной выразительностью в голосе вопросы, которые относились к святому причастию («Верители вы в реальное Присутствие в видах?»), к Троице («Верите ли вы в происхождение Святого Духа от Сына и Сына от Отца?»), к Богородице («Верите ли вы, что Мария, мать Иисуса, начала от воли Святого Духа и без человеческого участия?»), к римо-католической церкви («Верите ли вы, что святая римо-католическая Церковь есть единственной церковью-наследницей святых апостолов и, в частности, святого Петра?»), к таинствам («Верите ли вы, что существует семь таинств? Назовите их.»).

На большинство этих вопросов Бальтазар не смог бы ответить в согласии с римской догмой, известной ему лишь a contrario.[39] Но поскольку, в любом случае, он не понимал латыни, то он молчал, пока прелат продолжал свое чтение. Окончив читать, Ненни спросил по-немецки:

– Отвечаете ли вы утвердительно на все эти вопросы? Видя, что Бальтазар колеблется, Матьяш дал ему пинка ногой, вынудив его произнести «да», которое прозвучало достаточно твердо, так как этому способствовала сильная боль в лодыжке.

– Очень хорошо, – сказал Пьетро Кавалино Ненни, поднимаясь. – Я полагаю, будет достаточно, если вы поклянетесь на Евангелии, и тогда эта маленькая формальность будет улажена.

Бальтазар задрожал всем телом. Никогда он не согласился бы стать клятвопреступником. Ненни открыл Библию и спросил:

– Вы знаете Никейский символ веры?

Бальтазар ответил утвердительно, не добавив, что не может подписаться под всеми его пунктами.

– Тогда положите, пожалуйста, правую руку на Евангелие и прочитайте наизусть этот символ.

Внезапно нашему другу пришла в голову мысль прочитать протестантское Credo,[40] которому научили его в детстве, то есть на диалекте Баутцена. Так он и сделал. Ненни, не понимающий ни слова на этом наречии, выслушал его со снисходительной улыбкой, и когда Бальтазар закончил, сказал ему:

– Я очень ценю эти народные говоры – они опора Церкви.

И произнес целую речь, касающуюся сопоставлений между корнями германскими и корнями латинскими.

Вечером, уже имея в кармане пропуск, два друга потешались над страхом, пережитым во время произнесения Credo, но это приключение показало Коберу, каким надо быть осторожным.

– Это одна из самых существенных причин, почему сегодня так популярно искусство эмблем, – объяснил Матьяш. – Оно учит, как прятать истины, которые пришлись бы не по вкусу Риму.

Бальтазар не мог высоко оценить эту разновидность лицемерия, но вынужден был признать, что она является отличным средством для борьбы с твердокаменной Церковью, агрессивное приспособленчество которой он уже не мог терпеть.

Флавинио Антеньяти, когда узнал, как прошел экзамен, проведенный его высокопреосвященством магистром епископального капитула, посоветовал Бальтазару прочесть «Вечное Евангелие» Иоахима де Флоре; это было произведение, запрещенное церковной цензурой, но некоторые передовые католические круги с увлечением зачитывались им. Там провозглашалось пришествие Духа в третьем веке после пришествия Христа. К этой вере могли примкнуть равно протестанты и католики, иоахимиты видели в ней средство возможного объединения обеих конфессий в лоне одной вселенской Церкви, что стало бы в некотором роде предвосхищением Небесного Иерусалима.

Бальтазар прочел Иоахима де Флоре с большим энтузиазмом, этот писатель, как ему казалось, подвел итог взглядам всех предыдущих мыслителей и, в частности, тех, с которыми познакомил его Каммершульце и которые следовали традициям каббалистов, таких, как Пико делла Мирандола и Рейхлин. Но в то время как Флавинио Антеньяти считал неизбежным близкий конец света, разделяя в этом мнение францисканца Бариуса, высказанное в его книге «Vaticinia»,[41] изданной шесть лет назад в Венеции, наш друг рассматривал «Апокалипсис» как высшее откровение, ниспосланное всем людям, которые возродятся милостью Духа. В его глазах, История была чем-то весьма незначительным, событийным рядом, естественно связанным с грехопадением человека, который немного прославило лишь появление Христа при Понтии Пилате. Он придавал очень мало значения «историческим судьбам людей, которые могли обрести смысл только в судьбе иерофанической, то есть Искуплении, происходящем в сердце каждого человека».

В действительности – но Бальтазар этого еще не знал – иоахимитов было много среди более или менее образованных вестников, и они дали начало очень важному течению мысли, одним из главных представителей которого станет через несколько лет Иоанн-Валентин Андре, тогда еще студент Тюбингенского университета. Кстати, именно в этой среде под духовным влиянием такого мыслителя, как Каммершульце, смог возникнуть так называемый тюбингенский кружок, где одной из самых значительных фигур был также Тобиас Гесс, ученик ректора Эбергарда Оппенгеймера. Здесь, в Венецианской республике, влияние иоахимитов исходило, главным образом, от Томмазо Кампанеллы, который несколькими годами раньше принес в Падую, кроме своих каббалистических познаний, такую откровенную враждебность к Аристотелю, что пришлось попросить его удалиться в один из калабрийских монастырей.

Матьяш Матьяш, погруженный в свои эмблемы, остался бы в Тревизо и дольше, если бы Бальтазар, сгорая от нетерпения, не уговорил его покинуть город вместе с ним. Таким образом, 1 мая 1598 года они отправились в Венецию; когда настал вечер, заночевали посреди поля и на следующий день достигли лагуны, о которой наш друг мечтал уже давно.