Мануэла Гретковская - Полька
— Помни, за столом, во время еды, нельзя ни разговаривать, ни чистить оружие.
В столовой она потеряла двух близких людей. Сначала подругу, юную красавицу — та подавилась клецкой. Девушку похоронили в свадебном платье. Вскоре после этого первый бабушкин муж чистил оружие и — между вторым блюдом и десертом — по неосторожности выстрелил себе в сердце. Бабушка продала имение, решила изменить свою жизнь — все забыть. Уехала в Бостон. В конце большой войны затосковала по Польше и вернулась. Купила имение на Висле, возле Фордона. Заявила, что выйдет за первого, кто попросит ее руки. По тонкому льду зимой тысяча девятьсот семнадцатого года с другого берега пришел молодой Гретковский. В военной форме, лощеный, подстриженный по прусской моде. Отдал честь и сделал предложение нашей певучей бабушке. Мезальянс муштры со сказкой.
3 февраля
Не могу удержать кисточку. Опухшие пальцы немеют, а шелк требует точности. Малгося каркает: такие, мол, сардельки останутся до самых родов. Кошмар.
Петушок показывает сегодняшнюю газету. Переполненные родильные отделения. Рожениц отсылают домой.
— В Стокгольме? — Малгося верит в чудо шведского социализма. — Не может быть, разве в Швеции не лучшее на свете здравоохранение?
— Во время демографического спада позакрывали родильные отделения. Открывать новые невыгодно. — Петушок готов бесконечно описывать кризис государственных больниц, жертвой и свидетелем которого является он сам. Меня не интересует общий план медицинских проблем, мой с каждым днем все более выпирающий пупок — первый и самый крупный план.
— Петр, ты ведь не позволишь, чтобы нас отослали… мне необходимо обезболивание!
— Лучше всего так, как задумала природа, — встревает Малгося.
— Ага, природа… Мне один раз вырвали зуб без наркоза, спасибо, больше не надо. — Я в панике. Малгосе-то прибавляется материала для репортажа, а я схожу с ума — отпечатать свою физиономию на газетной страничке!
Меня пришпилило к стулу — боль в спине. Заело ножную «машинку». Доковыляв до шкафа, вынимаю костыли. Они остались от сестры, на память о каникулах, которые она у нас как-то провела. Два года назад в первый свой день в Швеции она без спросу взяла из кладовки велосипед без тормозов. И спустилась с почти отвесной горы. Гревшиеся на лавочках пенсионеры увидели каскадершу при полном макияже, в кокетливо трепещущем платье в цветочек, без шлема (а шлем здесь надевают даже на ребенка, играющего в песочнице, о велосипедистах и говорить нечего), форсирующую кусты и металлическую ограду. После окончания циркового номера они подняли ее с бетона и спросили, куда нести. Сестра в шоке забыла адрес и прошептала:
— I'm from Poland[102].
Мы тут единственные поляки, так что поломанную и ободранную героиню принесли нам. В магазине нас потом еще долго переспрашивали с недоверием: «Она ехала без шлема? Без тормозов?» Так вот рождаются легенды о польских безумцах, с саблями бросающихся на танки.
Сломанную ногу сестры собирала в отделении «Скорой помощи» бывшая пациентка Петра. Та самая, которую когда-то привезли в клинику с шумного стокгольмского перекрестка. Уже одетая в смирительную рубашку, она призналась Петушку:
— Дураки, я вовсе не поток машин регулировала… я управляла движением планет и звезд!
Гипс сестре она наложила очень старательно. Через неделю пришлось его откалывать и накладывать заново. Вот в связи с таким неприятным событием сестра приобрела два костыля. Мне хватит и одного. Хромоножкой ковыляю в постель. Через час нога снова начинает двигаться и, чтобы развеяться, предлагает прогулку.
4 февраля
Мою посуду и слышу, как в комнате Малгося упорно выпытывает у Петра весьма интимные вещи. О том, как мы познакомились, о первом свидании…
Мой трубадур исполняет свою арию о кармической любви, фасоне моего платья в день встречи, форме ног и цвете глаз. Восхищенная Малгося едва успевает записывать. После ее ухода Петушок слоняется по дому со странным выражением лица:
— Знаешь, что-то меня мутит…
— Подозреваю, что причина — нежелательная беременность от журнала «Твуй Стыль».
— Love for sale[103]. Святой Павел забыл добавить: «Любовь продается средствам массовой информации».
— Но если ты не имеешь любви, то ты — таз звенящий, — утешаю я его.
— А так я — колокол Зигмунта.
— Проповедовать следует языком… а колоколу Зигмунта недавно язычок подреставрировали.
— Словом следует делиться, но ведь не со всем же миром!
— Нарциссический постромантизм. — Я вытираю единственные две ложечки, не отступающие перед ржавчиной.
— Да. Глянцевым открыткам самое место на чердаке.
Это в самый последний раз, больше никаких семейных интервью, никаких фотографий — заверяем мы друг друга. Новая жизнь, новая квартира, новая физиономия.
5 февраля
Завтра в Польшу. Впервые я запаздываю с версткой… падаю на кровать. Я теперь не одна, спрячусь от издателя за свой живот. Гретковская минус живот равняется добросовестности и дисциплинированности. Гретковская плюс живот… ха-ха-ха… равняется синусоиде.
Минус семнадцать. Я провела здесь три теплые зимы. Вяло-влажные, тягучие — с ноября до конца апреля. В этом году зима от мороза съежилась до нескольких трескучих, заиндевевших дней. За окном скользят по тротуару застывшие от ветра прохожие. Механические фигурки из рождественских яслей. Малгося тащит меня гулять. Путешествие на полюс.
6 февраля
Петр засыпает в тот момент, когда самолет кружит над аэродромом. Давление со свистом выходит через уши. Петушок съеживается на кресле, словно сдувшийся мячик. Бужу его:
— Что тебе снилось?
— Ничего. Совершенно ничего.
С воздуха видим на опушке Кабатского Леса свой новый дом. Самые зеленые крыши во всей округе. С аэродрома — в банк, подписывать бумаги на получение кредита. Прямо герои социально-психологического романа прошлого столетия: ипотека, залог. Об этом мы читали в «Кукле», но чтобы на собственной шкуре… Спрашиваю банкира, чем отличается ипотека от ипотечной собственности — в школе мы это не проходили. Согласно обязательному списку литературы, анализировали описания природы и соответствующие им настроения персонажей. А теперь нам предстоит подписать самый настоящий вексель эпохи Вокульского[104].
Выходим с кредитом на одну четверть жилья. Не знаю, богаче ли мы стали на сумму займа или беднее — на его выплату.
Едем в мой банк — переводить деньги на счет жилищного кооператива. Сделать это, находясь в Швеции, проще, чем с соседней варшавской улицы. Счет у меня долларовый, и кооператив продает квартиры за доллары («редкий случай» сочетаемости валют). К сожалению, в Польше не разрешены межбанковские долларовые операции. Мне придется продать доллары своему банку за злотые, затем за эти злотые жилищный банк продаст мне доллары. Конечно, придется еще доплачивать, поскольку курс валют разный. Я мечусь между двумя банками вслед за своими деньгами, словно погонщик верблюдов. Мой караван уже тронулся в путь, но пока он доберется до цели, цена на верблюдов упадет… О, они уже прибыли, вот их переоценивают, покупают, перепродают… Поля ведет себя тихо. Откуда она знает, что я занята с чиновниками и лучше мне не мешать?
Студия «Городка» в состоянии эйфории. Тридцать седьмая серия достигла рейтинга «Миллионеров». Может, закажут нам продолжение?
Мы остановились в отеле «Собески». Тесный номер с маленьким баром, роскошной ванной и стеной со следами грязных ботинок. Похоже на номер-люкс, который пинали ногами. Иду за покупками. Если бы я «беременела» в Польше, прибавила бы килограмм двадцать: свежий хлеб, пирожные, эклеры. В Швеции у меня нет возможности себя баловать, там я удовлетворяю голод, а не вкус.
У входа в «Собески» ищу киоск — мы забыли зубную пасту. Перехожу на другую сторону и оказываюсь у вокзала «Охота». Незапатентованная машина времени. Пятидесятые это годы или шестидесятые? Бардак, превращающий любой цвет в просто грязный. На лотках пластмассовые Христосики и русское мыло. Темно от грязи. Непонятно, кто ждет поезда, а кто продает. Нищета перемешивает людей, отпечатываясь на их серых лицах единой тусклой гримасой. Голем, слепленный из грязи и мусора. Оживляемый электрической искрой проезжающего поезда. Рядом с этим тоскливые декорации к «Шаманке» — там, где героиня бредет по вокзалу, — просто Висконти.
Играю с Полей в прятки. Обнаружив свободное местечко, она вытягивает то ли ручку, то ли ножку (я не различаю, где что). Я почесываю то, что она выставляет. Ручка-ножка моментально втягивается обратно, словно улиткины рожки. Я глажу в другом месте, ожидая появления шаловливого холмика. Почесываю — Поля снова прячется.
