Виктор Пожидаев - Чистые струи
За городом я дал гари. Мотор работал с наслаждением, дорога была почти пуста. Я клал мотоцикл на поворотах, как это делал, когда ездил один. Коля, подражая мне, заваливался в нужную сторону. На прямой я разворачивал грудь, чуть откидывался назад и при этом не задевал пассажира: у него, оказывается, была неплохая реакция.
На двенадцатом километре послышался странный звук. У меня упало сердце. Пришлось сбавить скорость до шестидесяти. Звук усилился. Съездили!
Ну что? Что? Я думал лихорадочно. В картере? Подшипник колеса? Цепь?
Да звук какой-то странный. Я обернулся. Это пел Коля.
Я хотел сказать: «Заткнись!» Но он тут же замолчал, смутился, заерзал на сиденье.
— Первый раз на мотоцикле? — крикнул я, увеличивая скорость.
— Ага! Первый! — прокричал он в ответ и махнул рукой, что должно было означать высшую степень восторга.
На двадцать седьмом километре асфальт кончился.
— Держись крепче! — предупредил я.
— Ага!
Местами мотоцикл плавал по гальке, я этого почти не замечал: привык. Я не думал, что мой напарник реагирует на это иначе… В зеркальце Колино лицо было похоже на что-то гипсовое.
— Тебе плохо? — я остановил мотоцикл.
Трещали кузнечики, в релке пикали бурундуки, от молчавшего двигателя тянуло густым теплом.
— Н… нет. С чего это вы взяли?!
— Ты побелел.
— Это пыль…
— Ты не бойся, на гальке всегда так…
— Я не боюсь! — поспешно прервал меня он.
— Я скажу, когда мы будем падать.
— Хорошо.
Тут же я понял, что он принял мои слова всерьез. Значит, поверил, что мы будем падать, что мы обязательно упадем, и теперь только об этом и будет думать. А если он будет думать только об этом, мы упадем, потому что он не сможет владеть телом и станет мешком с чем угодно.
— Ты шутки понимаешь?
Он пожал плечами.
— Ты понял, что я пошутил?
— Понял…
— Когда?
— Сразу.
— Нет, ты понял, когда я пошутил? — Я сделал ударение на «когда».
— Понял.
— Когда? — Я не отрываясь смотрел на него. Сквозь белизну на его лице проступали едва заметные розовые пятна.
— Когда вы сказали, что я белый…
— Правильно. Эта машина не падает! Понял? Нет, так-то, конечно, она может упасть, а вот как только на нее сел человек, она уже не может. Эта машина — редкая удача конструкторов. Она проходит по любой дороге. Ей не страшно бездорожье. Она выносливая, потому что в ней одиннадцать лошадиных сил. Поэтому мы не упадем, а скоро приедем на место. Живые и целые. Понял, Коля? Или ты хочешь домой? — мелькнула у меня надежда. Я бы еще успел отвезти его и поехать опять и быть еще засветло на заливе.
— С чего вы взяли?! — уже не заикаясь, даже с каким-то вызовом спросил он.
Я молча завел машину, молча уселся на свое место.
Какой-то чертик щекотал мне нервы. Хотелось так прижать, чтобы тихий заносчивый Коля обделался со страха. Но, слава богу, я достиг уже того возраста, когда разум способен положить на лопатки любое, почти любое, чувство. Я поехал очень осторожно.
Все шло нормально, пока нас не обошел «Урал». Тоже рыбаки. Двое. Второй в коляске. Он оглянулся, и я разглядел ухмылку. Плевать! Я везу ребенка, у него мягкие косточки, может, еще и темечко не совсем затвердело. И тут я опять поймал в зеркальце лицо своего пассажира. Ребенок с незаросшим темечком презрительно смотрел мне в затылок.
— Держись! — рявкнул я, обернувшись. И почувствовал, как он дернулся. От неожиданности.
«Урал» ушел. Он уже одолел подъем, видимо, даже спустился, а там — поворот. Трасса явно не для гонок.
На подъеме раньше, чем обычно, я воткнул третью. Мотоцикл озверел, и уже не пришлось включать вторую. На вершину мы просто взлетели. На вершине нас подбросило и понесло вниз. Даже у меня захватило дух. Представляю, что теперь чувствовал этот молокосос… Не думал я, что способен на злорадство.
Но что-то опять зазвенело. Меня пронзила тревога.
Спуск усиливался. И если это… На всякий случай я оглянулся.
Коля пел! У него было совершенно счастливое лицо.
На повороте за спиной у меня запищало.
— Я!.. Я! Я! — кричал Коля, тряся возле своего уха кулачком. Я притормозил. — Пе… пе… перевернулись!
Нет, они не перевернулись. Просто не вписались в поворот, соскользнули с насыпи и легли на бок. Когда мы подошли, «Урал» был уже на колесах.
— Давлю, а не тормозит! Давлю, а не тормозит!
— А я думаю — все! Крышка! Виль, виль… Хотел уже прыгать!
Коля смотрел на «Урал» широко раскрытыми глазами.
С полчаса мы помогали мужикам выгонять мотоцикл на дорогу. Насыпь была рыхлая, из-под заднего колеса «Урала» мощной струей била щебенка.
— Ну что, вперед? — спросил я.
— Езжайте! Спасибо. — Мужики смущенно улыбались. — Мы покурим…
— Как прикажете ехать? — я внимательно посмотрел Коле в глаза.
— Как хотите!..
Теперь мне было нечего доказывать. Коля уже не пел, но и не строил на своем сухоньком личике неприятных выражений.
Километров восемь — от трассы до залива — мы ползли на второй передаче. Здесь проходила летняя тракторная дорога, но время сенокоса только наступало, дорога была еще не тронута. Майские дожди превратили ее в застойную речушку, в землю вода не уходила, испарялась же она почему-то очень медленно. На обочине колеса вязли. Пришлось ехать прямо по воде. Дно было плотное, глинистое. Какая-то странная, невязкая глина. Колеса врезались в мутноватую воду, но сами были чисты.
Я был в броднях. Отвернул голенища. На них уже высыхали брызги желтой грязи. Коля поджимал ноги, стараясь сохранить белые кеды. Уж так он старался, что в конце концов задергался, как птенец на краю гнезда, и с жалобным писком ушел в лужу.
Синие джинсики сразу побурели.
— Что же ты так слабо держался?
— Я специально.
— Что специально?!
— Слабо держался, — растерянно улыбнулся он, сдувая с губ грязную воду.
— Ты хотел шлепнуться?
— Нет… Я не хотел, чтобы вы со мной вместе упали.
Наверное, я посмотрел на него чересчур нежно. Он отвернулся.
— Вот что, Коля. Сейчас ты сядешь и будешь изо всех сил мне мешать. Постарайся повалить мотоцикл. И если ты его повалишь вон до того дерева, то я… подарю тебе спиннинг. Понял?
Он сразу понял! Если бы он отказался от этой затеи, я тут же подарил бы ему спиннинг. Он не отказался, у него засветились глаза. «Папины», — подумал я.
— Ага! Вы ногами держитесь! — прокричал он уже на ходу.
— А что, — не выдержал я, — рогами мне держаться? Я же не говорил, что не буду помогать себе ногами.
— Так я вас не повалю.
— А тебе очень хочется повалить?
Он молчал. Он уже не дрыгался.
— Но ты понял, что мы не могли упасть?
Он молчал.
— И нечего тебе было нырять в грязную лужу!
Коля захохотал и стал подпрыгивать, не стараясь повалить мотоцикл, а просто так, от избытка веселья.
Вдоль берега залива стелилась уже пересохшая черная тропинка, окаймленная подорожником и клевером, Лететь по ней было одно удовольствие. Мотоциклы любят мягкие, но плотные дороги. Коля совсем осмелел. О» держался коленями, а руками изображал крылья плывущего по небу лебедя. Эти лебединые крылья чуть-чуть заламывало ветерком.
— Ну вот, приехали! Лучше места не найдешь.
Залив был широкий, неровный, изгибистый. Мы остановились на излучине. Рядом была редка с множеством берез, отживших после палов. Дрова здесь не скоро переведутся. Берег обрывистый, но от обрыва до воды добрых двадцать метров песка, слегка покрытого ракушечником и закостеневшими сучками.
Я знал дно. Шагов на тридцать простиралась мель: можно пройти в броднях. Карась сюда не заходил, даже метать икру. Икру он мечет у травянистых берегов. Дальше начиналась глубина. Резкий переход. И там уже всюду гуляла крупная рыба. Интересно выводить ее на мель: зарывается в песчаную стену, упирается. Иногда кажется: вот-вот леса не выдержит.
Коля разглядывал свои кеды. Теперь они были черные. Джинсики — спереди — тоже. Видимо, Коля любил, чтобы на нем было все чистенькое. Привыкай!
Я подвел мотоцикл к дереву, осторожно прислонил и стал отвязывать пропыленный сверху и подмоченный снизу рюкзак. Коля продолжал разглядывать свои кеды.
— А их можно перекрасить? — Он смотрел вопроси-, тельно и растерянно.
— Кеды? Можно, конечно.
— Их надо высушить, да?
— Помыть и высушить. Да ты все равно снова намочишь. Нужно было прихватить сапоги.
— У меня… — он замолчал и пошел к воде.
Я вытаскивал из чехла удилище, а он сидел на песке и разувался. Носки у него тоже были черные. И ноги, по самую щиколотку. Он встал и оглянулся. Я прилаживал к удилищу катушку. Он быстро снял джинсики и одернул плавки. Ноги у него были тонкие, бледные.
— Правильно, — сказал я, насаживая на крючки червей. — Раздевайся. Сейчас самый загар. Я тоже буду загорать.
