Виктор Пожидаев - Чистые струи
— Я сто раз его прочитала…
Они сидели за светлым, гладким столиком летнего кафе и были похожи на потерявших в страшном лесу и совершенно случайно нашедших друг друга детей. И Петя, самым таинственным образом освободившийся от того, что появилось в его душе с письмом Надюхи, просто и складно рассказывал ей сейчас про счастливую встречу в поезде, про краевую библиотеку, профессора Одинцова и свою толстую тетрадь в коленкоровой обложке. На лице жены было написано все. И смущение, и раскаяние, и доверчивая нежность… То, что пережил он в эти дни, казалось уже далеким и неестественным.
— Помнишь, когда тебя убивали?.. — спросила она. посмотрев на него пристально.
Он понял, что это когда — там, на полянке. Но он никогда не думал, что там его убивали…
— Я об этом думала в поезде. Хорошо, что я тогда забыла про топор…
Это откровение разволновало его — и ужаснуло, и полоснуло по сердцу щемящей радостью.
— Мне ехать домой? — спросила она ближе к вечеру, когда они сидели на скамеечке у моря. На той самой скамеечке… Что-то самостоятельное, не зависящее от Пети, привело его сюда. Привело, но не смогло смутить, потому что он понимал: просто это продолжение вчерашнего.
— Мы вместе поедем!
— Но ведь…
— Вместе!
Она прижалась к нему, спрятав в плечо лицо.
— А хочешь — поедем на дачу?! Поедем, а?
Она согласилась, не спрашивая, что это за дача и какое Петя имеет к ней отношение. Петя едва-едва отметил это про себя и не удивился, понимая, что оба они имеют теперь право на безграничное доверие друг к другу.
Солнце уже садилось, когда они подошли к этому неказистому домику. На участке никого не было. Они в нерешительности остановились перед старенькой калиткой. Потом услышали голоса: Слава и Костя спорили.
— Можно к татарам? — открывая дверь, негромко, но весело спросил Петя.
Они смутились, от Пети это не ускользнуло, но только на секунду. В следующую секунду Костя уже сгребал со стола чертежи.
— Ну, ребята, это же несерьезно! — с огорчением произнес расставляющий стулья Слава. — Сколько же можно ждать…
Петя еще раз понял всю прелесть хорошего воспитания. И еще он понял, что Надюха произвела на друзей очень приятное впечатление.
Потом они смотрели, как Костя крадется вдоль грядки.
— Пиль! — закричал Слава.
Надюха долго и весело смеялась. Она пробовала вместе с ними кислое зеленое вино, но не могла удержаться, отставляла стакан и смеялась еще заразительней: видимо, прыжок Кости ее просто потряс.
— А мы сегодня ночуем на даче! — сообщил вдруг Слава.
— Здесь? — Надюха искала глазами то, на что можно было бы прилечь.
— Кочевники! Привычка… — словно оправдывался Костя. — Это уж вы, оседлые, томитесь в душной комнате!
Петя не знал, что делать с переполнявшей его благодарностью.
14«Жить хорошо! Жить хорошо!»
Может быть, это те же самые стальные круглые колеса, что мчали Петю в дом отдыха и обещали ему не постигнутые еще им радости. А может, они уже тогда знали, что повезут его назад с Надюхой, что он будет лежать на верхней полке и смотреть, смотреть на счастливое лицо спокойно спящей жены?
«Жить хорошо!.. Хорошо, хорошо, хорошо…»— уже издалека, все глуше, все тише.
— Еще бы! — ударил в затылок голос Лескова. — Просвежился!
Петя пытался повернуться к нему, но почему-то не мог, а когда, отчаянно рванувшись всем телом, все же повернулся, Лескова перед глазами не оказалось.
— Так, значит, хорошо, что меня не было за столом? — Он стоял за спиной. Вплотную. — А как же! Рыцарь! Чувствительный! Да не крутись ты… Меня не было! Да уж, конечно, я бы эту арию исполнил по-другому. С большим успехом, дорогой Петя. От меня бы она прощальным вздохом не отделалась.
— И… ты бы смог…
— О, дорогой! Не все же такие ослы.
— Подлец…
— Ну ты, конечно, святой! Какого же тогда черта поперся в кабак? Ах да! Тебе просто захотелось жареных кальмарчиков. Иных намерений у тебя и в помине не было… Ты ведь такой светленький! Это я черный, а ты светленький.
— Что тебе нужно?
— Мне просто противно смотреть на твое счастливое лицо. Сияющее лицо плотника четвертого разряда.
— Значит, ты завидуешь…
— Я?! Ты сказал — я завидую? Видит бог — хотел пощадить твое больное самолюбие… Тебе так и не пришло в голову — по ком она сходила с ума? Какая эффектная поза! Вероятно, она означает острый приступ ревности…
— Брешет… Брешет! — пронесся где-то в темной глубине мозга взволнованный шепот Феди Лыкова. — Он всегда брешет…
— Мальчик Федя! Во времена оны…
— И «во времена оны» он был брехуном. Что, не правда? Я ведь все-е-е про тебя знаю! Ты и детей хотел у Пети отнять. Вон ведь как ловко все придумал! Кабаки, шуры-муры. Не вышло, вот и бесишься теперь! В душу захотел человеку плюнуть? Петь, да ты посмотри: может по нему кто-нибудь тосковать?!
Тут Петя и впрямь увидел Лескова — желтого как смерть, страшного и противного. Лесков ухмыльнулся.
— Ну, ничего! Ничего… Будут у тебя еще сладкие минуты — обещаю! — И исчез, как сквозь землю провалился.
— Записка! — зашептал откуда-то Федя. — Он украл записку…
…Мягко покачивался вагон. Петя лежал с открытыми глазами, чувствуя слабость и разлаженность души. Записка? Вот она, в бумажнике. Петя вынул ее вместе с Надюхиной телеграммой и лотерейками. Прочитал и, сжав ее до боли в кулаке, уставился прозрачным взглядом в ставший бесконечно далеким потолок.
«Зачем ты гладишь мои пальцы?..»
«Ты ведь тоже мои гладишь…»
«Правда… А я и не заметила!»
«Видишь… И я не заметил. Мы же так разговариваем… Что я сейчас сказал?»
«…Повтори!»
«Ну, вот, следи внимательнее…»
«Не надо…»
«Тебе неприятно?»
«Не надо!..»
«…Нет, я не обиделся… Но почему?»
«Я не скажу. Может быть, ты сам поймешь…»
«Нет, не понимаю!»
«Я не хочу! Я не хочу, чтобы ты понял сейчас!»
«Ты… замужем?»
«Нет, нет, нет! Ну, пожалуйста, не надо об этом».
«Хорошо, я буду просто гладить твои пальцы».
«Помнишь, Зина сказала, что у тебя счастливая жена?..»
«Помню…»
«Это правда?»
…Вот и рассвет. В город, где это было, он пришел чуточку раньше.
Надюха по-детски светло улыбалась видениям ласковых снов. Петя смотрел на нее долго и пристально, потом решительно потянул на себя длинную, во все окно форточку, сунул в плотный воздух руку и, помедлив, разжал кулак.
«…Я не буду тосковать по тебе, правда?..»
Мои светлый мальчик
Близился вечер. Было собрано и уложено почти все. Я сидел в кресле и, тупо уставившись на раздутый рюкзак, старался вспомнить: что же я забыл однажды, вот так же собираясь на рыбалку?
Звонок оборвал мои мелкие мучения. В прихожую вкатился шеф. От него пахло весной, он был празднично настроен и держал под мышкой сверток.
Он понимающе оглядел рюкзак, чехлы со спиннингами, тючки с палаткой, спальником и лодкой.
— Колю моего возьмешь? — спросил шеф, усаживаясь в кресло.
Я промолчал.
— На тебя вся надежда… — Шеф не глядел на меня — изучал телепрограмму. Секунда — и он метнулся к телевизору. — Футбол, старик! Давай столик сюда. — И снова плюхнулся в кресло, великодушно позволяя мне заняться селедкой, картошкой и прочими простейшими украшениями предстоящей беседы.
На кухне я отрабатывал варианты отказа.
Коля. Мальчик двенадцати лет. Ходит в школу. Стоп! Каникулы еще не скоро. Я еду среди недели: завтра четверг! Ждать не могу.
Дальше. Коля — мальчик, малыш. Ему нужна забота. Ночи сейчас холодные, я бы сказал — очень холодные. Спальник у меня одноместный. Второй взять не могу — некуда. А промочит ноги? Температура? Мотоцикл без коляски. До города больного его не довезешь…
Дальше. Дороги еще не просохли, езда по ним — одно мучение. Даже без пассажира. Столько груза! Не дай бог кувыркнемся.
— Го-о-ол! — взревел за стенкой тонким голосом шеф. Он ликовал и не думал сейчас о своем Коле, который, вполне возможно, скоро станет инвалидом.
Я чистил картошку, окунал в уксус селедку и продолжал отрабатывать варианты, которых было совсем мало. Я отрабатывал их вглубь. Нужно было не только отказать, что само по себе для меня сейчас не очень просто, но отказать так, чтобы шеф был бы еще и благодарен мне за спасение жизни его драгоценного ребенка.
Чего греха таить, если бы о таком одолжении просил не мой шеф, а кто-нибудь из друзей, я бы сказал просто:
— Сдурел, старик?!
Укрывая селедку луком, я подумал, что вот они, капли рабства, оставшиеся в наших душах с времен крепостного права! Минуту спустя, когда картошка, селедка и прочие украшения предстоящей беседы были уже на журнальном столике, шеф после окончания футбольного матча выключил телевизор, подвинул к столику кресло и сразу же спросил, что я думаю о совместной рыбалке с Колей, я как можно непринужденней ответил:
