Том Роббинс - Новый придорожный аттракцион
– Можете назвать это женской реакцией. Даже если возьмусь объяснить, вам все равно не понять.
– Пожалуй, вы правы. Вижу, вам смешно. То ли будет с вами, когда узнаете, что случилось дальше. Впадете в истерику – обещаю вам. Нэнси подала на развод, и судья присудил, чтобы я выплачивал на девочку алименты. Я их сейчас обязан выплачивать. Восемьдесят баксов в неделю. А для меня это ого-го сколько. Иначе с чего бы это мне с моим геморроем мучить собственную задницу и трястись три тысячи миль через всю страну в автобусе, когда я мог бы спокойно прилететь сюда самолетом? В общем, когда я ушел из института, мне пришлось сменить имя. Как-то не хочется платить свои кровные непонятно за что.
– Сменили имя?
– Ну да. Маркс Марвеллос – это не совсем то, как меня звали прежде.
– Жаль. Звучит очень красиво.
– Рад, что вам нравится. В общем-то и мне тоже. А знаете, как я его себе выбрал?
– Понятия не имею.
– Когда я решил сменить имя, то подумал, что мне нужно нечто большее, нежели просто новое покрытие изношенной поверхности моего «Я». Нет, мне требовалось нечто такое бунтарское, что бросало бы вызов обществу, что посредством броского наименования выражало бы некую идею. И в этом своем стремлении самоутвердиться я спросил себя: а что мои коллеги по институту – да что там, большинство американских мужчин моего возраста и экономического положения – ненавидят больше всего? Что вызывает у них наибольшую неприязнь? Ответ нашелся довольно быстро – коммунизм и гомосексуализм. Коммунисты и гомосексуалисты – вот кто вызывает скрежет зубовный рядового американского мужика. Отсюда нетрудно понять, почему я в своем стремлении бросить обществу вызов выбрал для себя имя Маркс. С фамилией дело обстояло сложнее. Не мог же я назвать себя Маркс Гомик или Маркс Педик. Или какой-нибудь там Маркс Голубой. Но зато мне вспомнилось, что я где-то читал, что ни один уважающий себя мужик никогда не употребит в своей речи такого прилагательного, как «марвеллос»,[11] у него просто язык не повернется произнести такую гадость. Этим словом пользуются разве что хореографы и декораторы, а для настоящего мужика, будь он трудяга в комбинезоне или бизнесмен у себя в офисе, слово это сродни розе за ухом или бархатной сетке для волос. Вот я подумал, а не взять ли мне на вооружение словечко-изгой, сделав его как бы именем моего предка. И вот я перед вами – Маркс Марвеллос. – Маркс умолк, ощущая, как обезьяньи пальцы стыда и позора тянут вниз его веки. – Согласитесь, что для настоящего ученого подобная романтика как-то противоестественна.
До этой последней фразы Аманда слушала рассказ гостя, затаив дыхание от восторга. И поэтому бросила на Маркса укоризненный, но в то же время добрый взгляд – так матери смотрят на детей, вторично совершивших глупую ошибку.
– Бедный Маркс Марвеллос, – проворковала она. – Ну кто бы мог подумать, что у вас тут пунктик. Неужели вам не понятно, что романтика – не больший враг науки, чем мистика. Более того, я бы сказала, что наука и романтика идут рука об руку. Ученый удерживает романтика от лжи, романтик помогает ученому сохранить в себе человека.
– Это еще требуется доказать, – упрямо буркнул Марвеллос. Однако было заметно, что у него отлегло от души.
Аманда же просто покачала головой.
– Как бы там ни было, – произнесла она, – по вашему виду не скажешь, что вы так уж несчастны. Глаза у вас спокойные и веселые. – И она вновь перевела взгляд на выпуклость в его клетчатых брюках. – Несмотря на все ваши приключения и причуды, вы мне симпатичны. И если Джон Пол будет не против, я с радостью познакомлюсь с вами поближе.
Нервная система Маркса моментально превратилась в некий аморфный экран, на который бесконечной чередой проецировались кадры фальстартов. Ему показалось, что его погрузили в чан с теплым тягучим сиропом. Его мозг отчаянно пытался подыскать для языка подходящее слово, для рук – подходящее направление движения, но вместо этого он лишь глубже погружался в липкий тягучий сироп и так и не сумел сказать в ответ на предложение Аманды что-либо внятное. Поэтому затянувшуюся липкую паузу она нарушила первой.
– Нэнси своим уходом нанесла вам душевную травму, не говоря уже о том, что вы пострадали от финансовых последствий этого вашего, с позволения сказать, брака. Однако насколько я могу судить, вы не предприняли попыток самоубийства и не спились. Чем вы можете объяснить тот факт, что вы не утратили благоразумия? Или справиться с жизненными неурядицами вам помогла наука?
Ага, разговор принял новое направление, однако Маркс не знал, радоваться этому или огорчаться.
– Как сказать, – начал он. – По крайней мере не эта ваша дурацкая «И Шин». Это уж точно. Мне повезло. Когда я после неудавшегося отпуска вернулся к работе, то нашел себе место, для которого просто был создан. Да-да, впервые за всё время у меня была работа, где я мог полностью реализовать мои таланты, которая, по крайней мере первое время, приносила мне душевное удовлетворение. Я имею в виду Ист-Риверский Институт Неограниченных Интеллектуальных Возможностей.
– Если не ошибаюсь, вы уже упоминали это название, – произнесла Аманда, сидевшая в позе лотоса перед алтарем с мощами усопшей мухи цеце. – Что он собой представляет?
– Это мозговой трест.
– Хм-м. Мне уже доводилось слышать это выражение. Однако я с трудом могу вообразить, что это такое.
– Мозговой трест – закрытое научное и учебное учреждение, своего рода университет, только без студенческих аудиторий. Да и сами студенты – не студенты в привычном смысле слова, а гигантские корпорации, правительственные агентства и главы государств. Но вижу, это мало что вам говорит. Хорошо, попытаюсь объяснить с другой стороны. Жизнь в двадцатом веке гораздо более сложна, нежели нас хотели бы уверить в том газеты. Технические достижения распространяются с поразительной быстротой и в самых разных направлениях – как геометрически, так и географически, – что, в свою очередь, ведет к резкому усложнению нашего бытия. И чтобы как-то справиться с губительными последствиями этого небывалого технологического роста, правительства и корпорации – да что там, все человечество – вынуждены иметь доступ ко всевозрастающему объему информации. Они вынуждены просеивать ее, сортировать, раскладывать по полочкам, использовать те ее части, что имеют отношение к насущным проблемам, и на ее основе делать прогнозы на будущее, К счастью, в правительстве и в промышленности имеются светлые головы, которые отказываются принимать тот подсахаренный, отлакированный образ действительности, что нам пытаются преподнести газеты. Они еще несколько лет назад поняли, чем чревата современная ситуация. Именно эти люди стали инициаторами создания мозговых трестов – тихих закрытых научных учреждений, в чьих стенах собраны высокоинтеллектуальные мыслители. Ввиду отсутствия в мозговых трестах жестких академических оков их опыт научной работы и склонность к рассуждениям могли быть использованы для разработки перспектив развития в любой заданной области. На основе рекомендаций этих ученых мужей можно составлять научные прогнозы, разрабатывать конкретные программы действий, принимать те или иные меры. При такой организации дела исключаются ошибки планирования, теряют смысл устаревшие или, наоборот, преждевременные методики, устраняется возможность скороспелых, непродуманных выводов. Нет, мозговые тресты не принимают судьбоносных для западного мира решений, они просто дают советы и рекомендации тем, от кого эти решения зависят. И в том, что касается выработки политической линии, как у нас в стране, так и за рубежом, влияние мозговых трестов не сравнимо ни с чем.
Ист-Риверский институт в Нью-Йорке – один из таких мозговых трестов, в числе его клиентов – правительства и крупнейшие корпорации. Господи, какое удовольствие там работать! А какие умы там собраны! А тамошний начальник, директор то есть, просто обожает нанимать на работу, как он выражается, «чокнутых гениев», то есть мыслителей даровитых, но одновременно чересчур эксцентричных, неуживчивых или просто больших фантазеров. Наверное, и меня тоже только поэтому туда и взяли. Меня порекомендовал один профессор из университета имени Джона Хопкинса, даже несмотря на то что я так и не защитил диссертации. По его словам, я был «ученый блестящий, но непоследовательный». Что ж, может, он и прав. Работа мне ужасно понравилась, я прямо-таки был для нее создан. Разумеется, я не играл там первой скрипки, а всего лишь занимал скромную должность младшего научного сотрудника. Но работал я хорошо, так что проблем не возникало. До того момента, как… до того, как… До моего последнего поручения. После чего мне никак не удавалось собраться с мыслями… относительно ряда вопросов… и по причине… кое-каких вещей… что не давали мне покоя, в общем, я решил уйти. Случилось это несколько недель назад.
