Джулия Стюарт - Тауэр, зоопарк и черепаха
Смотритель воронов приблизил лицо к лицу Бальтазара Джонса.
— Я только что нашел Эдмунда на лужайке. У него сломана шея и одна лапа. Кто это сделал? — повторил он.
— Клетки заперты. И все время были заперты.
Смотритель воронов только сильнее сжал шею сослуживца.
— В таком случае кто-то из них сбежал, — прошипел он.
— Может, его загрызла лисица или даже, может, собака главного стража, — просипел Бальтазар Джонс.
— Я уверен, что без вас тут не обошлось, — сказал смотритель воронов, ткнув в него пальцем в черной перчатке, и зашагал прочь.
Немного отдышавшись, Бальтазар Джонс поправил шляпу и поднял брюкву, которую уронил на землю. Хотя это совершенно не вязалось с характером животного, он все же подумал, не могла ли совершить преступление бородатая свинья, поскольку только ее он не навещал сегодня утром. Однако, подойдя к башне, он увидел, что дверь по-прежнему заперта. Оглянувшись через плечо и убедившись, что за ним никто не наблюдает, он повернул в замке ключ. Едва он вошел, как бородатая свинья подбежала к нему, и кисточка на хвосте затрепетала над толстенькими ягодицами, словно флажок. Почесав свинью за ушами, бифитер одарил ее корнеплодом, который она тотчас покатила по полу, семеня следом. Он сел на солому, привалился спиной к холодной стене и закрыл глаза. Подняв руку, провел по шее кончиками пальцев.
Прошло немного времени, он сунул руку в карман камзола и вынул несколько писем, которые написал Гебе Джонс много лет назад. Он достал из тайника целую пачку таких писем этой ночью, когда не мог заснуть, однако так и не решился прочесть хотя бы одно. Он поглядел на первый конверт с неразборчиво написанным по причине любовной лихорадки адресом и вынул письмо. Начав читать, он вспомнил девушку с темными волосами, змеившимися по бирюзовому платью, с глазами газели, которыми она глядела на него в магазине на углу их улицы. Он вспомнил их первую ночь вместе и ужас, охвативший их, когда они поняли, что утром придется расстаться. Он вспомнил первый раз, когда они занимались любовью, поехав на выходные в Оксфорд: в баре гостиницы «Веселый моряк», построенной из обломков разбившихся кораблей, погас свет, и им пришлось уйти в номер раньше, чем они собирались. Свеча, выданная хозяйкой, освещала старинные изображения кораблей на стенах, с парусами, надутыми ветром. И после того, как они скрепили свою любовь, они обещали друг другу, что всегда будут вместе, даже когда совсем состарятся и у них в третий раз вырастут зубы, как у одного индийского долгожителя, о котором они читали в газете.
Когда бородатая свинья подошла и устроилась рядом, положив ему на ногу щетинистую морду, бифитер развернул другое письмо, чувствуя сквозь ткань брюк горячее дыхание животного. Перечитав излияния влюбленного юноши, он вспомнил, как во время венчания над церковными скамьями порхала бабочка и все члены семейства Грамматикосов с благоговением признали в ней доброе знамение. Он вспомнил, как они поклялись быть вместе навеки, какие бы испытания ни послала им жизнь, твердо уверенные, что порознь они жить не смогут. Глядя на свои старческие руки, сжимающие письмо, которое он сам написал много лет назад, бифитер задержался взглядом на поцарапанном золотом кольце, которое ни разу не снимал с пальца с тех пор, как невеста надела его у алтаря. И он решил написать Гебе Джонс еще раз.
Тщательно заперев за собой дверь башни Девелин, он отправился домой, подгоняемый ветром надежды. Он поднялся по лестнице, надавил на дверную ручку и вошел в комнату, где во время Второй мировой войны сидели немцы с подводной лодки. Не обращая внимания на начерченные мелом свастики и портрет фельдмаршала Геринга на стене, он отодвинул деревянный стул, который траурно проскрежетал по каменному полу, и сел за стол, купленный в лавке старьевщика. Он выбрал из нескольких стопок писчей бумаги один листок и тем же самым почерком, нисколько не изменившимся за тридцать лет, вывел: «Дорогая Геба!»
Он писал о любви. Он рассказал жене, как зерно любви проросло в ту первую ночь, когда она перецеловала по очереди кончики его пальцев, которым предстояло взяться за оружие. Рассказал, до чего жалел о том, что покидал ее утром, отправляясь в армию, но ростки их любви не зачахли, несмотря на расстояние. Рассказал, как бабочка прилетела в церковь и танцевала над их головами, привлеченная их расцветшей любовью. И рассказал, что Милон, плод их любви, был для него величайшим счастьем, сравнимым лишь со счастьем быть ее мужем.
Задумавшись на мгновенье, он поднял глаза на камин у противоположной стены, однако сейчас он не видел ничего, кроме своего новорожденного сына на руках у матери, которого они ждали столько лет. Но тут его мысли вдруг снова вернулись к страшному, самому страшному дню его жизни, и нож, сидевший в сердце, вошел еще глубже. Зная, что жена никогда его не простит, если узнает, он разорвал письмо. Остаток утра он просидел за столом, уронив голову на руки, и душа его истекала кровью от сознания вины, а в окна стучал дождь.
Когда дверца у часов с кукушкой распахнулась и крошечная деревянная птичка выскочила на пружинке, чтобы издать одиннадцать безумных криков, Геба Джонс повесила табличку: «Вернусь через 15 минут» — и опустила металлический ставень. Она ждала, сидя за своим столом и надеясь, что решимость ее коллеги все-таки пошатнется. Однако, когда Валери Дженнингс разогнулась, выныривая из недр холодильника, вместо какого-нибудь лакомства с масляным кремом, на которое надеялась Геба Джонс, она достала все те же зеленые яблоки, которыми питалась уже бог весть сколько.
Валери Дженнингс давно в мельчайших подробностях рассказала, как прошла их прогулка на прошлой неделе; Геба Джонс продолжала выслушивать ее воспоминания, прихлебывая жасминовый чай. Она снова услышала, как Артур Кэтнип укрыл ее пледом от холода. Она снова услышала, что для вина он прихватил бокалы, настоящие, хрустальные, а не какие-то там пластмассовые стаканчики. Она снова услышала, что накануне он, должно быть, потратил не один час, готовя все эти угощения, и элементарная вежливость требовала, чтобы она хотя бы попробовала пирог с ревенем и заварным кремом, несмотря на диету.
Когда с одиннадцатичасовым перекусом было покончено, Геба Джонс встала, чтобы вымыть чашки, и вспомнила, как муж всегда укрывал ее пледом от холода в Соляной башне, и, хотя он никогда не замахивался на приготовление выпечки, ему исключительно удавался томатный чатни, и он его готовил, пока главный страж не заметил помидорные кусты, которые они с Милоном вырастили за башней, и не приказал их уничтожить.
Когда она подняла металлический ставень, перед прилавком стоял один из билетных контролеров. Рядом с ним возвышался деревянный саркофаг с отколотым носом.
— Внутри что-нибудь есть? — поинтересовалась Геба Джонс, рассматривая находку.
— Только обрывок старого бинта, — ответил он. — Мумия, должно быть, вышла на предыдущей станции.
Зарегистрировав находку в гроссбухах, Геба Джонс помогла занести ее по проходу в отдел египтологии, что удалось не сразу, учитывая большую разницу в росте между ней и контролером.
Затем она снова села за стол, подняла телефонную трубку и позвонила в общество столяров, поскольку Танос Грамматикос уверял ее этим утром, возвращая ящичек, что он сделан из древесины граната. Геба Джонс поговорила с председателем общества, надеясь, что он знает того, кто работает с таким материалом. Однако он никого не знал, но, желая помочь, пообещал прислать ей список членов общества с частной клиентурой. Повесив трубку, она поглядела на Валери и, убедившись, что та не смотрит в ее сторону, раскрыла дневник жиголо.
— Предательство шведов, — внезапно объявила Валери Дженнингс.
— Что? — ошеломленно переспросила Геба Джонс, которая была поглощена эпизодом с ледяным кубиком для коктейлей.
— Предательство шведов, — повторила коллега, закрывая латинский словарь, который позаимствовала на одной из полок. — Вот что значит «perfidia Suecorum». Это одно из немногих словосочетаний, какие мне удалось разобрать в этом манускрипте. Жуткий почерк.
Геба Джонс всматривалась в текст через плечо коллеги, пока не зазвонил швейцарский коровий колокольчик. Когда она завернула за угол, перед прилавком стоял Том Коттон в синей униформе. Она прижала ко рту ладонь и проговорила:
— Надеюсь, вы ничего не потеряли?
— Я просто зашел спросить, не хотите ли вы выпить кофе?
Пока Том Коттон стоял в очереди, Геба Джонс заняла тот же самый столик в глубине кафе, за которым они сидели в первый раз. Дожидаясь, она наблюдала, как он, такой молодцеватый и подтянутый, разговаривает с девушкой за прилавком, и недоумевала, почему его жена упустила такого мужчину. Она отвела взгляд, когда он двинулся к их столику с подносом.
