Алексей Рачунь - Перегной
6.
Я бежал вниз с горы, бежал на встречу этой спасительной машине, на встречу этому странному Толяну. Я бежал позабыв про все – и про певунью, которая потерялась неведомо где, и про послание небес в виде скрученной в штопор рельсы, и про странный ветровал, и про свою усталость. Я бежал, бодрый как после сна, на встречу машине ибо она означала одно – путь.
- Толян, здравствуй! – отдышавшись, сбавив скорость, легким шагом подходя, успокоив чувства, отрапортовал я.
-Не узнаешь, что ли?
- Где курточка моя, Толян?
- А, это ты что ли, побегушник?
- Я- я.
- Поправился, гляжу, откормился?
- Твоими молитвами, Толян, твоими молитвами.
- Хорошо, хорошо.- Задумчиво, в некоторой растерянности, забормотал Толян.
- Так чего ж хорошего-то, Толик? Курточку мою увез, а я тут мерзну?
- Это которую? Брезентовую что ли?
- Её. Её, дружище.
- А я думаю, чья курточка у меня в машине – с деланным безразличием сказал Мироед – в кабине забери.
Я залез в кабину, отыскал за сиденьем аккуратно свернутую куртку, развернул её, встряхнул и охлопал карманы. Ножичка, хорошего выкидного ножичка, что я прихватил у дачников в кармане не было. Эх, Толян, Толян. Кулачья твоя душа…
- Ножик где, Толян?
- Какой ножик? Не видел никакого ножика.
- Ну, не видел и не видел. Показалось мне будто нож у меня в куртке был.
- Не, не было. А ты тут это…
- Виктор меня зовут.
- Да, Виктор, Витя. Ты тут, Витя, мужиков не видел?
- Этих что ли, которые кабеля жгут?
- Их самых, ага.
- Да с вечера вчерашнего не видал, делись куда-то?
- А они мне ничего не оставляли.
- Неа.
Толян заметно заволновался, занервничал. Сходил в машину, достал пачку сигарет, присел на вросший в берег камень, закурил задумчиво щуря глаза.
- А ты чего приехал-то? Привез чего?
- Ну привез. Тебе то что за дело? Так значит, говоришь, ничего не оставляли?
- Нет. Дай закурить?
- Толян вынул сигарету и держа ее на весу, но не отдавая, спросил - а ты, это?
- Которое? – Я уже приучился прилаживать это местное словечко, что обозначало здесь, в Молебной и «что», и «чей», и «какой» и много чего еще, к разговору.
- Ну, это, не знаешь, где они медь хранят?
- Медь-то? – я забрал у него сигарету, заложил ее демонстративно за ухо и требовательно протянул руку. Толян неохотно вынул из пачки россыпь сигарет.
- Ну, да, медь.
- Нет, не знаю, - как можно равнодушнее сказал я, пряча сигареты в куртку.
Толян хлопнул себя по коленям – так чего ты тут мне балду гоняешь?
- Я? А я че, а я ниче, я думал мы с тобой беседуем, как старые приятели, - я уже вовсю глумился, отобрал у Толяна окурок, прикурил от него, и вставил обратно в рот.
- Медь-то тебе зачем?
- Надо значит.
- Твоя она что ли?
- А то чья, - вдруг взвился Толян, - я думаешь сюда за так, за сто верстов езжу, гвозди этим барбосам вожу и на масло меняю! Ты сам подумай – прок какой с этого масла! Оно ж золотое получается.
- Да ты не кипятись, Толян, я ж просто спросил. Твоя – так твоя, сейчас мужики придут и отдадут тебе её значит, делов-то. Ты мне лучше скажи, до города подбросишь?
- До какого еще города, - отмахнулся Толян.
- А до Штырина!
-А тебе зачем туда?
- Надо. Так подбросишь, до Штырина-то?
- Не в Штырин мне.
- А куда?
- Куда-куда! На кудыкину гору – взвился вдруг Толян – что пристал! Не видишь – машина перегружена.
Мы еще помолчали и покурили. Потом Толян открыл капот своего бобика и погрузился туда по пояс. Я же занялся своими делами. Достал рыбу, соль, луковицу, отыскал зачерствевший хлеб и принялся трапезничать. Толяна приглашать не стал: во-первых – обойдется, буржуй, во-вторых – больно уж он был увлечен копанием в кишках автомобиля. Под эту его увлеченность я тихонько, по-пластунски влез в кузов бобика и осмотрелся. Места в нем было – завались, как я и предполагал. Эх, Толян – сгубит тебя жадность, как того мифического фраера. Повезешь ты меня, как миленький, надо только придумать, как с тобой расплатится. А пока, на всякий случай, посмотрим, что у тебя тут есть вкусненького.
Из вкусненького оказалось: дрожжи, мешки с сахаром, соль, сигареты «Прима», ящик гвоздей, несколько топоров без топорищ, большая бухта крепкой веревки и точильные бруски. Несколько пачек сигарет я без стеснения рассовал по многочисленным карманам куртки. На безрыбье – и рак рыба.
Похоже одну загадку я разгадал – из чего мужики гонять самогон: вон они, дрожжи и сахар, лежат в машине. А сырьем им какая нибудь репа служит, из натурального хозяйства. Происходит, в общем, натуральный обмен, медь на производные для самогона. А медь Толян сдает где-то за деньги, и неплохо наживается. Ну и попутно, как истинный хапуга, забирает еще у Христосиков излишки производства – масло, сыр, а им, опять же подбрасывает то, чего они сами произвести не могут. Гвозди, прочие стройматериалы, соль, сахар.
И причем держит он их на голодном пайке, только чтоб хватало. Иначе Федос давно бы баньку порушил, да новую изладил. Ну Толик, ну коммерсант! Дорого же мне обойдется поездочка с тобой обратно.
Когда Толян закончил копаться в кишках двигателя я, как ни в чем не бывало, стоял возле машины и курил. Толян так ничего и не заметил.
Едва мироед, вытерев руки ветошью, вознамерился сесть на облюбованный им камешек и закурить, как я, будто бы невзначай, опередил его, лишив уже почти достигнутого удобства.
- Возмешь меня с собой?
- Да говорю я тебе, не еду я в Штырин!
- Ну куда едешь – возьми.
- Не могу?
- Почему?
- По кочану! Перегруз у меня. Дорога в гору и через лес размокла. Не выехать.
- Толян, а скажи – «гвоздика»?
- Зачем это?
- Ну скажи – «гвоздика», трудно что ли?
- Ну, гвоздика.
- Не кизди-ка! Как говаривала одна моя штыринская знакомая, потомственный, между прочим, интеллигент.
- У тебя барахла меньше, чем пол кузова. И то ты его здесь сгрузишь. Останется у тебя фляга с маслом, и еще по мелочи. А меди, я её видел, четыре мешка, не больше чем по 100 килограммов. Какой, Толик, нафиг, перегруз?
- Сколько? Четыре мешка по 100 килограммов?!
- Ну да, не больше.
- И все? – Толян разволновался, забегал от камня к машине и обратно, смешно тряся волосатым пузом. Оно нависало над ремнем и выбивалось из-под рубашки. Он, со своим пузом, раскрасневшийся и пыхтящий был сейчас точь-в-точь перевоплотившися в человека жирный кот, застуканный за поеданием хозяйкиной сметаны. Та же паника, затравленность и лихорадочное соображение – куда бы деться.
- А бобышки?
- Какие бобышки?
- Такие тяжелые бобышки.
- Нет, Толян, про бобышки я ничего не знаю.
- Да как не знаешь? – Толян подскочил ко мне и с силой рванул за куртку. - Бобышки где.
- Висеть на крепких руках Толяна, в натянутой на подмышки куртке было больно, а просить отпустить – бессмысленно. Толян обезумел. Я не придумал ничего лучше, чем как-то извернувшись, ткнуть ему зажатой в зубах сигаретой в щеку. От неожиданности он отступился.
Мы сидели, и морщась растирались. Толян тер щеку, а я бока.
- Поможешь погрузить? – спросил он примирительно.
- Нет. Медь не моя, как я чужое грузить буду. Вот если б ты меня подбросил…
- Да не могу я, - глазки Толяна забегали, усы встопорщились, - понимаешь, не могу. Вот на следующей неделе – с нашим удовольствием.
- Толян, я еще куртку свою сверху, в счет проезда кладу.
- Нет, Виктор. Нет. Все. В этот раз не могу. Показывай, давай, где медь.
- Я повел его за вагончик. Там была устроена специальная яма с дощатым настилом. Настил, через ржавую лодочную цепь, перекинутую к намертво вбитой в землю трубе с петлей запирался на чудовищного вида старинный замок.
- Ну и где ключ?
Я сходил в вагончик, в укромное место за ключом.
Толян полез в яму, долго по ней лазил, цокал языком, сокрушался, бормотал, - искал бобышки. Потом вздохнул, подсел, ухватил один мешок и стал поднимать наверх.
- Принимай.
Я принял и потянул. Толян, тужась, толкал снизу. И тут мне в голову пришла мысль как наказать жадного и строптивого засранца. Дождавшись, когда мешок выйдет из ямы, что называется внатяг, когда и Толян держит его на вытянутых руках, подпирая, и я держу уже на уровне груди, я чуть ослабил тягу. Мешок тотчас осел на руки Толяну. Было видно, что руки его мелко подрагивали, на лбу выступила испарина.
- А ведь если я сейчас мешок отпущу, он тебя пожалуй придавит, а, Толян?
- Ты чего. - Просипел тот испуганно.
Я еще чуть припустил мешок. Толян застонал от напряжения.
- Ты чего, Вить? – повторил он, уже срываясь на шепот.
- А ничего, просто урод ты, Толя! Скажи – я урод. – И я еще чуть–чуть стравил мешок.
- Я… Урод… - выдавил из себя Толян.
- Я стырил нож.
- К…к…ой н…ож?
- Я стырил у Виктора нож!!! – повысил голос я.
