Грэм Джойс - Как подружиться с демонами
— Моей издательской деятельности? Звучит забавно.
— Статья уже полностью готова, так что вы можете либо ничего не говорить, либо обнародовать свою версию.
— Могу я ничего не говорить? — Я ненароком сделался Оскаром Уайльдом.
— Можете. Дать вам право высказаться — это всего лишь любезность.
— Высказаться? И о чем же?
— Послушайте, нет смысла притворяться. Материал пойдет в печать, что бы вы ни сказали. Майкл Эллис сделал заявление. Вы же не будете отрицать, что знакомы с ним. И хотя Джез Сингх отказывается это обсуждать, нам известно, что вы регулярно выпиваете вместе. В сущности…
— Что именно сказал Эллис?
— Его утверждение не голословно. Мы провели расследование, и теперь у нас есть доказательства.
— Доказательства… Что за доказательства? Доказательства чего?
— Мы нашли отбракованные рукописи, почерк ваш. Собственно, они все еще у нас.
— Что за бред сивой кобылы? Какой еще почерк? Какое утверждение?
Мэтт Стоукс тяжело вздохнул на том конце провода. Как будто он очень-очень устал.
— Майкл Эллис поставил нас в известность, что вы фактический автор стихотворений Джеза Сингха.
Я чуть не выронил телефон.
Я был уверен, что он говорит об антикварных книгах! А речь, оказывается, о второй нашей затее. Мне бы даже и в голову не пришло. Я разрывался: то ли изобразить слезливое раскаяние, то ли начать отпираться по новой. Выбрал последнее.
— Ага, а еще недавно всплывшего фолианта Шекспира. И парочки гравюр Уильяма Блейка.
— Собираетесь решительно все отрицать?
— Похоже, вы знаете об этом больше меня.
— Послушайте, мистер Хини, у нас есть черновики, написанные вашей рукой. Мы извлекли их из вашего мусорного бака.
— Вы копались в моем мусоре? Все интересней и интересней!
— Послушайте, вы не сделали ничего противозаконного. Просто надули нескольких умников, которые, по сути, сами напросились. Между нами говоря, я на вашем месте заявил бы, что это литературная мистификация. Существует давняя традиция такого рода вещей. В сущности, это отдельный жанр. Поймите, нравится вам это или нет, мы все равно опубликуем свой материал в разделе «В мире искусства». Однако и для меня, и для вас будет гораздо лучше, если вы внесете свою лепту. С этаким дерзким, обаятельным зубоскальством…
— Не силен в дерзких, обаятельных зубоскальствах. Подождите минутку, ладно?
Мне нужно было подумать. Через несколько секунд я спросил журналиста, говорил ли он с Джезом. Тот сказал, что звонил ему прямо перед нашим разговором, но Джез отказался от комментариев. Я спросил, может ли он обещать, что не обнародует эту историю, пока я не свяжусь с ним. Он сказал, что у меня есть время до конца недели.
Я позвонил Джезу, но у него было занято. Я оставил ему сообщение, чтобы срочно перезвонил мне. После чего вернулся на кухню. Сара и Мо смотрели на меня выжидающе. Я решил, что ни к чему скрывать это от них.
— Давайте внесем ясность… — снова и снова повторяла Сара.
— У меня есть его книга! — сказал мне Мо.
— Только не говори, что она тебе дорого обошлась.
— Да чего там, Джез Сингх, он же просто улетный, от него сейчас все студенты прутся. Он офигенно крут. Высший класс. Короче, он гений. В общем, его стихи… эти стихи… ваши стихи… они и правда на самом деле классные.
— Ох, бога ради, Мо, галиматья же.
— Нет, они реально… нереально крутые.
— Разве можно быть сразу и реально, и нереально крутыми, а? Они дрянные. Уж я-то знаю, ведь это я их написал.
— Давайте внесем ясность…
— Они не дрянные! — не соглашался Мо. Он был так серьезен, что едва не плакал. — Эта фишка насчет бесов, которые стоят за нашими чувствами, — это… это…
— Мо! Прекрати, пожалуйста! Я прихожу домой, открываю бутылку вина — и не успеет она закончиться, как у меня готов для Джеза очередной дерьмовый стишок. Это розыгрыш.
Он не мог этого принять.
— Ничего подобного. — Мо медленно покачал головой. — Это не так.
— Слышь, ты, всю эту дребедень написал я! То есть я в данном случае — истина в последней инстанции! И если я говорю, что эти стихи — шлак, значит они и правда шлак!
— Так, давайте внесем ясность… — сказала Сара.
Зазвонил телефон, и в ту же минуту позвонили в дверь. В обоих случаях это был Джез. То есть Сара взяла трубку, а я открыл дверь и увидел за ней Джеза, который говорил по мобильному с Сарой, бессмысленно поручая ей сказать мне, что он стоит у порога.
— Нас раскрыли, — сказал он, хлопнув меня по плечу, и прошел в прихожую.
Мы все перебрались на кухню, которую каждый, видимо, счел самым подходящим местом для экстренных совещаний. Я откупорил еще одну бутылку. Джез выпил бокал залпом, словно это был «Лукозейд». Мо смотрел на него во все глаза. У него голова шла кругом: еще бы, увидеть живьем того, кто еще пять минут назад был его кумиром. Ныне развенчанным.
— Слава те господи, — сказал я Джезу. — Я сперва подумал, что это из-за книг.
— Верно. Верно. — Он медленно провел рукой по лицу, словно умывался.
— Каких книг? — поинтересовалась Сара.
— Нам с тобой нужно состряпать историю, Джез. Другого выхода нет.
— Я стану посмешищем, — сказал он.
— Нет, мы представим эту историю в нужном свете. Правительство делает так сплошь и рядом.
— Помнится, ты говорил, что это называется враньем, — бесцеремонно сказала Сара.
— Да, мы будем врать. Скажем, что писали стихи вместе. Мол, обычно поэты предпочитают оставаться наедине со своими горестями, и потому в литературе не сложилось традиции поэтического соавторства, а мы попытались это изменить. Дескать, мы опасались, что такие стихи никто не воспримет всерьез. Будучи весьма замкнутым человеком, я не хотел связываться с демоном славы и был только рад, что Джез взял роль поэта на себя. Отметим, что Т. С. Элиот и Эзра Паунд делали то же самое.
— Это правда? — спросил Мо.
— Да какая разница, правда или нет? — сказал я.
Мы все пили вино, и я, при поддержке кухонного кабинета советников, составил письменное заявление. Мо внес свой вклад, сочинив для меня боязнь путешествий. Сара отыскала в книгах, что Эзра Паунд и впрямь как минимум вдвое сократил плаксивую поэму Элиота, прежде чем та увидела свет. Джез, изменивший название одного из ранних стишков, с воодушевлением описал это как акт коллективного творчества, где я выступал как автор первой версии стихотворения, а он — второй. Под конец вечера я уже и сам поверил во всю эту ахинею.
Когда наше заявление общими усилиями было готово, я перезвонил журналисту, но напоролся на автоответчик и решил, что он уже ушел домой. Так что я послал ему эту телегу по электронной почте и пошел спать, оставив Джеза пить вино и расслабляться с детворой до утра.
— От Штына что-нибудь слышно? — спросил я его, прежде чем отправиться на боковую.
— Ни звука.
Фото Джеза, напечатанное в газетах, было гораздо крупнее моего. Оно и понятно — он куда импозантнее. Меня же засняли на фоне моего дома, и видок у меня был смурной и обывательский. Снимок появился в «Обсервер» в разделе, посвященном искусству. Если бы вы присмотрелись к этому кадру, то заметили бы в углу тень свежеприбывшего беса. Хотя возможно, это была самая заурядная, нормальная тень, ведь фотограф приехал под конец дня, когда солнце уже садилось. В любом случае на нее никто не обратил внимания.
Джез отменил несколько поэтических вечеров, а один или два человека вообразили, будто их одурачили. Не пойму, как так можно: на мой взгляд, дураками они выставили себя еще тогда, когда мои никчемные вирши вскружили им голову. С другой стороны, если раньше они считали эти стихи хорошими, то у них и теперь не было причин менять свое мнение.
Я признался во всем Ясмин. В смысле, только насчет этой аферы, а не во всем прочем, боже упаси.
— И только-то? — сказала она. — Я думала, ты хотел рассказать мне что-то важное.
Самое противное, что я стал известен как автор своих стихов. По ошибке прослыть поэтом — последнее, чего мне хотелось в этой жизни. Такая стыдоба. А уж если речь заходит об откровенно эротических строчках — вообще туши свет. Вэл в офисе целых два дня прятала от меня глаза. Не иначе, ей где-то попался стишок про секретарш в клетчатых юбках. Которые она частенько носила.
ГЛАВА 28
Что ж, по крайней мере, теперь мы знали, кто и зачем о нас повсюду вынюхивал. Учитывая мою привычку врать полицейским, нам меньше всего хотелось, чтобы они пришли расспрашивать меня о фальшивых антикварных книгах, а эта угроза как будто миновала.
Но чтобы эта тарелочка не упала, мне отчаянно требовалось найти и поторопить Штына. А еще увидеться с этим гадом Эллисом, пока он не потерял интереса к покупке. Беда в том, что, встретившись с ним, я не мог ничего сказать насчет «Гордости и предубеждения». Я даже не мог сказать, что мне нечего сказать, а потому решил намекнуть ему, что на рынке всплыла парочка других редких жемчужин. Зачетное первое издание Диккенса, например. Скажем, «Рождественская песнь». Или «Тристрам Шэнди» Стерна. А то и вовсе что-нибудь из дефицитной детской литературы.
