Юрий Дружников - Диалог - от Бесов до Ангелов

Дружников Юрий

Диалог - от 'Бесов' до 'Ангелов'

Диалог: от "Бесов" до "Ангелов" (Беседа с критиком В.Свирским)

Роман Дружникова "Ангелы на кончике иглы", известный западному читателю, в годы гласности неоднократно пытались издать в Москве, Риге, Петербурге, Новосибирске, даже отдельные главы печатались. А смог роман появиться в Москве лишь после провала государственного переворота в 1991 году. О судьбе этого необычного романа и некоторых тайных пружинах российских перемен критик В.Свирский беседует с Юрием Дружниковым.

* * *

В.С. Итак, "Ангелы", тринадцать лет назад вывезенные отважным американцем из Москвы в Штаты в виде микропленки, засунутой в пачку "Мальборо", опубликованные позже в Нью-Йорке и еще недавно конфисковывавшиеся на московской таможне, возвратились на родину. Я, можно сказать, присутствовал при зачатии романа и наблюдал процесс его создания -первого серьезного художественного анализа эпохи так называемого застоя. Вы мне рассказывали тогда про конструкцию будущей хроники. Это было в 1969-м. Сегодня об этом странно говорить, но тогда это держалось в тайне. Ведь лучшее, что писалось...

Ю.Д. Все лучшее, что писалось, зарывалось в металлический контейнер в гараже. Чтобы его не могли найти, контейнер лежал не под гаражом, а в стороне, так сказать, в тоннеле. Такое время было. Позже роман стал частью зарытого.

В.С. Слушал я тайное чтение первых глав из "Ангелов", потом прочитал рукопись целиком, кажется, в 1976 году, в Москве. А когда это началось? И откуда взялась идея?

Ю.Д. В шестидесятые служил я в московской газете, и знакомых у меня было пол-Москвы. Это было время, как Герцен говорил, внешнего рабства и внутреннего освобождения. Одни в то время уже выходили на Лобное место, другие только еще рвались в партию, хотя вступившим в нее ранее, уже хотелось из нее бежать. Я хотел быть сам по себе, не мараться, -- почему-то, возможно, благодаря друзьям, свое отсидевшим, я это рано стал понимать. Да меня и не печатали: сочинялась проза не в струю. Сейчас многие тогдашние лояльные писатели вынули фиги из карманов, где десятилетиями их держали, и размахивают ими в подтверждение своего исконного диссидентства. Процветавшие тогда опять хотят быть впереди.

Всех перещеголял один советский писатель, которого раз тогда покритиковали. Теперь он в журнале опубликовал построчные добавки к старой книге с комментариями: дескать он еще давно то тут, то там намекал на большее, нежели написал. Это звучит нынче печально, поскольку тогда он публично каялся и клялся в преданности. Но именно это он сейчас забыл. Такая ирония судьбы: все попытки соединить честность с лояльностью, умолченную правду с намеками, обойти острые углы, а это был опыт многих писателей, теперь стало видно -- остаются на обочине литературы. Обе написанных тогда литературы -- опубликованная в советских изданиях и запретная -- сошлись нынче на столе российского читателя, и видно, кто есть кто. Многое из того, что можно было печатать тогда, просто не интересно современному читателю, а будет ли нужно будущему, это весьма сомнительно.

В.С. Простите, а ваши собственные книги, изданные тогда?

Ю.Д. Горько, но надо от них просто отказаться. Отказаться -- это как сжечь. Это святое авторское право, к которому потомки должны относиться с уважением. Подлинное печататься не могло. Удавалось что-то протащить в тумане подделок. Слава Богу, мы живы и можем решить, что оставить. Предстоит тексты пересмотреть, восстановить купюры и редакторскую чистку. Грустно не то, что писатели тогда подлаживались, а то, что иные из них и сейчас там играют двойные игры.

Идеологическая машина была основой строя, а печать -- ее самым мощным оружием. Эффективным ли? И да, и нет. Почему? Какие тайные пружины ее двигали? Служа в газете, ежедневно видя воздействие этого оружия, я хотел понять его сущность, описать тайны двора, нити, кухню, то, что американцы называют ноу-хау. Вот так рождались "Ангелы на кончике иглы". Играть я не хотели писал, не рассчитывая на публикацию -- максимум правды.

В.С. Заглавие... Связывалось ли оно как-то с "Бесами"?

Ю.Д. В подтексте -- да. Ведь я начинал роман, когда исполнилось столетие "Бесов", тщательно замалчивавшееся. Но тема была, можно сказать, самая больная: кто покалечил Россию? Достоевский оказался (да и остается) умнее тех, кто последующее столетие творил бесовщину и построил в соответствии с мифом рай, который скорее напоминал ад. В шестидесятые годы XIX века интеллигенция, протест у которой -- стимул жизни, шла в нигилизм, к революции, рвалась осуществить утопию путем насилия, террора. Но вот бесы пришли к власти. Сотворив это все, получив за это сполна, через сто лет, уже в наше время, интеллигенция отказалась от насилия. Пришла к обратному.

Диссидентство, даже самое активное, было мягким и терпеливым призывом к реформаторству. Вот откуда идея ангелов. Сколько их было? Власти уничтожали инакомыслящих почище, чем в свое время бесов. Тем не менее факт налицо: русская история вывернулась наизнанку. Революция стала злом. При этом мне казалось, что одного описания содеянного и демонизма мало. Хотелось понять историю шире, взглянуть на все глазами Щедрина, даже, если говорить о расплате и наказании, глазами Данте. И еще мне казалось, что именно журналистика -- главное колесо идеологии. Не случайно называют ее второй древнейшей профессией после проституции.

В.С. Никогда не читал романа, в котором оживают бюрократические бумажки...

Ю.Д. Для достоверности я шел от документов времени. Автор как начальник отдела кадров, прежде чем ввести нового героя, дает его личное дело, анкету, справки, характеристики, а уж потом рассказывает о нем, часто противоположное анкетам. На фоне потока вымысла и просто лжи, заполнившей литературу, мне хотелось быть как можно более скрупулезным в деталях, свойственных времени, реалиям советской жизни. Ведь все быстро забывается. Теперь даже КГБ спешит уничтожить дела. А без всех этих документов как достоверно объяснить унизительность и ханжество времени?

В.С. С годами эти страницы романа станут только интереснее. Но и сейчас передо мной стопа периодических изданий, печатающих роман с продолжением, в отрывках и с местными комментариями. И -- с этими анкетами, справками, характеристиками... Наконец, московское издание романа. Автору, видимо, приятно держать в руках тамошнее издание, еще пахнущее типографской краской.

Ю.Д. Автору предъявил претензии читатель.

В.С. Недоволен?

Ю.Д. Напротив, доволен, но хотел, чтобы я поделился с ним гонораром.

В.С. ??

Ю.Д. Я работал в своем университетском кабинете, когда вошла секретарша и сказала, что меня хочет видеть человек, не говорящий по-английски, но показывающий ей мой роман. Следом появился мужичок с московским изданием "Ангелов на кончике иглы" в руке и сообщил, что он сын крупного номенклатурного работника из Москвы. Он бросил институт, пьянствовал, влюбился в дочку генерала КГБ, пьяным за рулем сбил насмерть двух работяг, тоже пьяных. Отсидел, но недолго: папа нашел каналы и через Брежнева и Андропова сыночка выпустили. Гость мой сказал, что слышал, будто я получил за роман четверть миллиона, и, поскольку я использовал историю его жизни, ему причитается. Тем более, что он в Америку приехал по липовому приглашению, и никто не подарит ему "видюшник". Биография действительно сходная с романной, только у меня его отец -- главный редактор центральной газеты, а у него -- министр. Но... роман писался, когда сынок еще пешком под стол ходил. Ушел читатель обиженным.

В.С. А говорят, писатель в эмиграции теряет контакт с читателем на родине... Он, наверное, думал, что гонорар в долларах... Что касается претензий прототипа, то могу вас утешить: в истории литературы они -- не новость. Из-за подобных узнаваний писателей даже на дуэль вызывали. Так что, считайте, что вам повезло. Но -- оставим курьезы. А кто все-таки были прототипами героев? Главный прототип, конечно, всегда автор -- очень многих и разных персонажей. Про других, понимаю, не все пока можно сказать: люди живы. Не дай Бог упростить, но вероятно, есть и такие, о которых можно сказать конкретно.

Ю.Д. Меня учили жить старые газетные волки. Один из них, Борис Волк (настоящая фамилия), который работал в "Вечерней Москве", был гениальным учителем предмета, который я бы назвал так: "Теория и практика цинизма". Другой -- Роман Карпель, добрейший человек, работал в "Московском комсомольце". Больше всего на свете он любил кошек. И при этом написал либретто оперы "Павлик Морозов". Третий -- Борис Иоффе, он же Евсеев, -- мог один выпустить целую газету. Партийная исполнительность уживалась в нем с талантом открывателя подлинных талантов, которым он, однако, не мог помочь. Утоляя свои печали, он специализировался по женской части. Черты этих людей собрались в Раппопорте. Я сам учил молодых. Среди них есть известные сейчас журналисты и писатели-перестройщики. Макарцев -- главный редактор газеты -сплав многих редакторов и партийных чиновников, которых я знал. Но узнаваемы в нем Юрий Баланенко, редактор "Московской правды", ныне покойный, и, конечно, редакторы газет, в которых я сотрудничал в Москве.