Сантьяго Гамбоа - Проигрыш — дело техники
Внезапно раздался звон разбитого стекла. Эскилаче увидел за окном чью-то тень, потом в дыру просунулась пятерня в перчатке и стала поворачивать ручку оконной рамы. Советник выронил фонарик, и тот погас. Ему стало страшно. Неужели его застукали? Кто эти люди? Он медленно попятился к выходу и спрятался за дверью дамской комнаты. В окно влезли двое. Эскилаче видел, как они развернули лист бумаги, тихо переговариваясь.
— Вы ищите там, видите, это, наверное, и есть тот архив, о котором говорил доктор.
«Доктор?» — мысленно повторил Эскилаче. Неужели Варгас Викунья? Ну да, больше никто не знал. А может, Тифлис? Нет, его мордовороты не обращаются к нему по ученому званию «доктор». Эскилаче незаметно выскользнул на улицу. Раз Варгас Викунья послал своих людей шмонать контору Баррагана, значит, тоже не доверяет ему и между ними нет никакой договоренности. Эскилаче вздохнул с облегчением; больше всего опасался, что Эмилио споется с доктором. Как же все запутано, мать их, черт его дернул ввязаться в эту аферу!
9
Эступиньян сидел затем же столиком возле окна. К приезду Силанпы перед ним скопилось несколько пустых кофейных чашек и три смятые обертки «чокоррамо». Время было позднее, и машин на улице немного поубавилось.
— А теперь нам предстоит нелегкая работенка, — известил его Силанпа. — Непростое, прямо скажем, дело.
— Какое дело, хефе?
— Надо удостовериться, что покойник, которого похоронили на Центральном кладбище, не Перейра Антунес.
— Вы хотите сказать… мы должны ночью пойти на кладбище и выкопать из могилы гроб с мертвецом?
— Да, и немедленно! Пошли.
Эступиньян ощущал потребность задать вопрос, но у него никак не получалось облечь его в словесную форму. Он затих в углу такси и молча глядел в темноту Двадцать шестой авениды, провожал глазами мелькающие над головой мосты и вздрогнул, только когда на противоположной стороне началась нескончаемая каменная кладбищенская ограда. Силанпа и Эступиньян выбрались из такси под любопытным взглядом водителя, но оба сделали вид, что ничего необычного не происходит, место как место, и неловкими прыжками пересекли проезжую часть. Навстречу дул холодный ветер, и каждый прикрыл себе грудь лацканами пиджаков, придерживая их рукой.
В проулке, где вытянулись в ряд магазины, днем торгующие цветами и венками, было еще темнее. Только свет фонаря над одинокой дверью среди куч щебня и мусора свидетельствовал о том, что жизнь здесь продолжается. В голове у Эступиньяна от страха и холода вдруг прояснилось, и он смог задать давно назревший вопрос:
— Силанпа, а как мы войдем на кладбище?
— Следуйте за мной и дышите глубже — сейчас начнется самое жуткое.
Они вошли в освещенную дверь, и Эступиньян разинул рот от изумления — здесь располагалась столовая для могильщиков. Стены были испещрены траурными изречениями и прощальными посланиями, а также рисованными изображениями ворот на небеса и в преисподнюю. Из старенького проигрывателя лилась траурная мелодия. Вывеска над стойкой оглашала название заведения: Бар-кафетерий «На сем свете».
В рое мух и клубах табачного дыма восседали на табуретах и угощались пивом мужчины в черных мантиях с рукавами и капюшонами. Застоявшийся воздух пропах шваброй и кухней, отчего у обоих вновь прибывших возникли неприятные позывы в желудке. Силанпа предложил Эступиньяну сесть за свободный столик, а сам подошел к барной стойке. Переговорив с хозяйкой, он через минуту вернулся с двумя «бавариями» в руках.
— Надеюсь, от этого нам полегчает.
Эступиньян вновь утратил дар речи и не решался шевельнуться под любопытными взглядами завсегдатаев заведения, которые обменивались негромкими замечаниями и сдержанно посмеивались.
Через некоторое время их наконец окликнула сеньора за стойкой. Они встали, так и не притронувшись к пиву, и вышли через заднюю дверь во двор, едва освещенный висящей на конце провода лампочкой и заваленный обломками могильных плит. И тут Эступиньян чуть не вскрикнул от ужаса: маленькое существо с обезображенным проказой лицом, с кровавой блямбой вместо носа, протягивало ему руку. Его туловище до щиколоток закрывало резиновое пончо, а на голове красовался ночной колпак, засаленный до черноты.
— Не пугайтесь, сеньор, — сказало существо, — можете смело подать мне руку, потому что проказа не передается, как другая инфекция. А кроме того, я уже прохожу курс лечения в институте Федерико Льераса и, если хотите знать, точно с таким же омерзением смотрю на себя в зеркало. Но что делать!
Силанпа почувствовал, как его ладонь пожимают культяшки пальцев, и проглотил комок в горле. Эступиньян побледнел как мел.
— Он отведет, куда надо. С вас десять тысяч песо, — сказала сеньора.
Силанпа достал из кармана деньги. Прокаженный подхватил кирку, лопату и молча зашагал по проулку. Они долго шли вдоль кладбищенской стены, пока не приблизились к стоящему вплотную к ней дощатому сараю. Прокаженный долго перебирал ключи на большой связке, потом отпер дверь и они вошли внутрь. При свете тусклого фонаря коротышка убрал в сторону сложенные друг на друга картонные коробки, и за ними открылся пролом в каменной стене кладбища. Он спросил, какая могила им нужна, и поднес ко рту обрубок указательного пальца, призывая к молчанию. Ступив через пролом на территорию кладбища, прокаженный уверенно зашагал вперед, не задавая больше никаких вопросов.
— Грех это, хефе! — проговорил Эступиньян дрожащим голосом, стуча зубами от страха. — Тревожить усопших среди ночи — богохульство и преступление. Если попадемся, нас посадят.
— Мы недолго, Эступиньян, все будет хорошо!
В воздухе громко захлопал крыльями голубь, испуганный шагами; Эступиньян от неожиданности подскочил на месте.
— Хефе, у меня что-то живот прихватило, может, я лучше подожду вас снаружи?
— Хорошо, но тогда возвращайтесь сами!
— Пожалуй, я передумал… — поежился Эступиньян. — Меня пучит!
— Это от страха. Потерпите уж как-нибудь.
Прокаженный остановился и принялся долбить киркой вдоль краев роскошного надгробия с надписью «Касиодоро Перейра Антунес». Потом поддел рукояткой плиту, сдвинул ее в сторону, и в ноздри им ударил сырой запах земли. Коротышка отбросил кирку и взялся за лопату.
— Я не выдержу, хефе! — выдохнул Эступиньян.
Лопата глухо стукнулась о крышку гроба.
— Сразу доставать тело или сначала посмотрите?
— Мы просто посмотрим, спасибо!
— Только не это! — в отчаянии простонал Эступиньян. — Меня сейчас пронесет!
Прокаженный стал поддевать крышку металлической фомкой, та подавалась, скрипя гвоздями, и наконец съехала в сторону. Эступиньян издал душераздирающий вопль, перекрестился и вытянул указательный палец.
— Но ведь… это Ослер!
Луч переносного фонаря осветил позеленевшее лицо. У покойника заметно отросли волосы и ногти. Силанпа беспомощно наблюдал за терзаемым душевными муками Эступиньяном.
— Это мой брат! — воскликнул тот, душимый подступившими рыданиями. — Не-е-ет!.. Совсем меня задолбали, гады!
У него затряслась челюсть, он попятился и повалился на низкую каменную стену вокруг мавзолея.
Силанпа молча постоял несколько минут, потом подошел к Эступиньяну.
— Эмир, мне очень жаль, что так случилось. Увидеть мертвого брата здесь, и столь неожиданно — это страшное потрясение.
— Кроме него, у меня из родных никого не было… Спасибо за соболезнования, хефе.
— Вы рассказывали мне, что и прежде редко виделись.
— Вовсе не обязательно часто видеться с братом. Мне было достаточно знать о его существовании, чтобы не чувствовать себя одиноким.
Эступиньян закрыл лицо ладонями. Силанпа обнял его, укрывая от холодного взгляда прокаженного.
— Простите меня, хефе, — всхлипывал Эступиньян. — Знаю, мне не следует плакать, но я чувствую свою вину в том, что никогда его больше не увижу.
— Надо быть сильным, Эмир. В этом мире горе ждет своего часа и порой касается каждого из нас. Поплачьте, облегчите душу. Когда умирает близкий человек, его полагается оплакивать.
Некоторое время они стояли в обнимку на ночном кладбище. Еступиньян непрерывно утирал слезы, пока не сообразил, что уже не плачет, а по щекам у него текут капли дождя.
— Разрешите задать вам вопрос, хефе — вы верующий?
— Нет, мне так и не довелось приобщиться…
— Тогда с вашего разрешения…
Он опустился на колени перед могилой, сложил ладони и склонил голову в молитве. Силанпа остался стоять позади в молчании, а прокаженный, до сих пор взиравший на происходящее с непонимающим видом, подошел к Эступиньяну и опустился на колени рядом с ним.
Силанпа смотрел на две преклоненные фигуры и стыдился того, что не может присоединиться к Эступиньяну в эту горькую для него минуту. Он спрашивал себя, остался ли на свете хоть один человек, который нуждался бы в нем, как в родном брате. Ему было бы приятно знать это, верить, что его существование еще способно скрасить чью-то жизнь. Но Моники больше нет, осталась одна лишь муньека. Вспомнились рассованные по ее карманам бумажки, на которых он переписал своими каракулями мудрые высказывания. Неужели его лишили и любимой куклы? Хорошо хоть, они не смогут причинить ей боль.
