Сантьяго Гамбоа - Проигрыш — дело техники
Силанпа смотрел на две преклоненные фигуры и стыдился того, что не может присоединиться к Эступиньяну в эту горькую для него минуту. Он спрашивал себя, остался ли на свете хоть один человек, который нуждался бы в нем, как в родном брате. Ему было бы приятно знать это, верить, что его существование еще способно скрасить чью-то жизнь. Но Моники больше нет, осталась одна лишь муньека. Вспомнились рассованные по ее карманам бумажки, на которых он переписал своими каракулями мудрые высказывания. Неужели его лишили и любимой куклы? Хорошо хоть, они не смогут причинить ей боль.
Те двое поднялись с колен.
— Можно закрывать, — сказал Силанпа прокаженному.
— А не хотите взять что-нибудь на память? — спросил тот, изображая уродливым провалом рта некое подобие улыбки. — Я и не подозревал, что это ваш родственник.
— Нет, спасибо.
Силанпа обнял Эступиньяна за плечи и показал на могилу.
— Сейчас мы хороним вашего брата. Эта земля упадет на крышку его гроба.
— Да… — Он снова начал всхлипывать.
— И вы провожаете его в последний путь…
— Да, да!
Эступиньян нагнулся, взял горсть земли и бросил на опущенный в могилу гроб. Потом нацарапал на мраморной плите: «Здесь покоится Ослер Эступиньян». Внизу положил цветы, собранные с соседних могил, и приписал: «Тебе от брата».
Они покинули кладбище через тот же пролом в стене и зашагали обратно почти вслепую в кромешной темноте. Эступиньян понемногу приходил в себя.
Где-то на середине пути сзади вдруг послышался голос прокаженного.
— Постойте, подождите, пожалуйста, я хочу сказать вам кое-что! — Он силился догнать их неловкой рысцой. — Да, я такой, какой есть, но и у меня имеется имя! И хоть вы не спрашиваете, как меня зовут, я сам представлюсь: Хайме Бенгала. Запомните хорошенько, Хайме Бенгала!
— Простите нас, сеньор Бенгала, — сказал Силанпа. — В такой необычной обстановке порой забываешь о простых, но важных вещах.
— Не извиняйтесь, мне не привыкать. Так всегда бывает, но вы не похожи на других, потому мне захотелось сказать вам свое имя.
— Спасибо вам за то, что помолились вместе со мной, сеньор Бенгала, — смущенно добавил Эступиньян. — Я действительно искренне вам благодарен. Покойный был моим братом, я очень любил его. Ваше участие поддержало меня в тяжелую минуту.
— Запомните, с вами был Хайме Бенгала! Хозяйка заведения никогда не представляет меня, даже не разрешает заходить в кафетерий, чтоб не пугал клиентов. Запомните — Хайме Бенгала!
— Обязательно запомним!
Прокаженный потупился, неловко повернулся и заковылял обратно по проулку.
Эступиньян и Силанпа переглянулись и, не говоря больше ни слова, добрели до самой авениды.
— Так значит, моего брата похоронили вместо Перейры Антунеса, — первым нарушил молчание Эступиньян. — Теперь понятно, почему он так внезапно исчез.
— Это еще раз доказывает, что на озере посадили на кол Перейру, понимаете?
— Вы настоящий тигр, хефе!
— Однако мы не знаем самого главного: кто совершил этот бесчеловечный поступок.
— A-а, ну да… Гадство какое! И знайте: теперь это стало моим личным делом, я обязан схватить того, кто убил моего брата, разве не так? Он у меня головой поплатится!
— Конечно, Эступиньян. Вы его схватите и свершите справедливое возмездие. Это благородная цель.
— Как непредсказуема и противоречива жизнь, с вашего разрешения! Именно этот трагический поворот судьбы поставил мне цель и открыл прямую дорогу к ней.
Они опять замолчали. Пройдя еще несколько метров, Эступиньян вдруг хрустнул пальцами и остановился.
— Хефе, скажите, вас абсолют не тревожит?
— Не понимаю, о чем вы.
— Я тоже не совсем понимаю, — сказал Эступиньян, возобновляя шаг. — Дело в том, что у меня есть сосед, китаец, доктор Лун Мо. Он занимается медитацией. На днях мы с ним столкнулись на лестнице, он меня и спрашивает: «Сеньол Эступиньян, вас абсолют не тлевожит?» Я ничего ему не ответил, поскольку не знаю, что такое абсолют. А потом подумал, может быть, вы знаете?
— Очевидно, это что-то очень заумное. Пошли до Седьмой, там наверняка такси поймаем.
— Абсолют, абсолют… — на ходу продолжал бормотать Эступиньян.
Их тени становились все длиннее, пока не уползли куда-то далеко в направлении центра города. Мимо проезжали редкие автомобили. Сбоку от дороги в огромной куче мусора копалась стая грифов.
10
Уже за полночь Эскилаче заявился в бар «Кондаль», сел за стойкой и попросил виски-саур. Лоб у него лоснился от пота, челюсть дрожала, а сердце прыгало в груди, как резиновый мячик. Он поднял глаза вверх, и ему померещилось, что кто-то смеется над ним оттуда, из полумрака под потолком. Эскилаче печенкой чувствовал подставу. Он ее чуял. Ему самому в прошлом не раз приходилось предавать, а теперь и его постигла незавидная участь жертвы измены. Принадлежащая ему машина искорежена невежественным мафиозо, под угрозой его карьера политика, а может, и жизнь, кто знает! Да, его явно подставили. Предательство липким туманом плавало вокруг.
«Какую же игру ведет этот недоумок?» — размышлял Эскилаче, и в блеске бокалов и стаканов ему мерещились лживые глаза Баррагана. «Неужели Эмилито решил кинуть меня и попытаться в одиночку провернуть дело? Да нет, кишка тонка. Ну, может и не тонка, этого добра в его брюхе хватает, зато руки коротки. Ничего у него не получится, потому что привык жить на всем готовеньком. Привык, что я разжую да в рот ему положу. Но больше я тебя баловать не стану!.. Господи, мне же в субботу надо везти эти бумаги Тифлису, а где я их возьму, черт побери?!» Он опять велел бармену сделать ему виски-саур, показав пальцем на бутылку «Джека Дэниелса». «Может быть, есть смысл хорошенько пугнуть Эмилито, сказать, к примеру, что Тифлис обвиняет его в краже документов. Он тогда обосрется от страха, бросится ко мне за помощью, распустит нюни и с причитаниями, что больше так не будет, выложит всю правду». В дальнем конце бара на маленькой сцене джазовый ансамбль исполнял мелодии Чарли Паркера. «Вот черт, только бы узнать, чем занимается Эмилито, с кем и на каких условиях снюхался. И если он действительно решил меня кинуть, ему это боком выйдет!».
Эскилаче неспешно смаковал второе виски-саур, перемежая каждый глоток глубокими затяжками сигаретой «Мальборо». Он не ожидал, что долги Баррагана настолько велики. Да Эмилито просто полный банкрот! Потому-то и дергается, подставляет себя и других. Надо как следует все просчитать. Ситуация очень деликатная: если не удастся передать землевладение на Сисге «Гран-Капиталу», придется расплачиваться с ними услугами политического характера, а это по нынешним временам еще опаснее — за коррупцию и взяточничество судят всех подряд. Эскилаче хорошо знал, что за люди стоят за «Гран-Капиталом» — с ними лучше не играть ни в какие игры. Он с ненавистью вспомнил о Тифлисе, досадуя на себя за промашку: не докопался вовремя до самого главного — что этот мужлан уже наложил на землю свою лапу. Если бы этот придурок Эмилио сразу сказал правду, еще можно было бы уладить как-нибудь, договориться, черт возьми! А теперь уже слишком поздно, и как теперь выбираться из этого дерьма, непонятно.
Утром он велел секретарше позвонить Баррагану.
— Марко Тулио, сейчас не слишком подходящее время для телефонных звонков. Я и не знал, что ты являешься на свое рабочее место в такую рань. — Барраган брился перед запотевшим зеркалом в ванной комнате, наполненной паром от струи горячего душа.
— Слушай меня внимательно, придурок долбаный! Минуту назад мне позвонил Тифлис и сказал, что это ты украл у него документы. Так что бери ноги в руки и пулей ко мне, будешь исповедываться.
— Что?!
— То, что слышал, перед Тифлисом дурака не поваляешь, как тебе уже известно. Ты по уши в дерьме, и если не хочешь лишиться своей мошонки, бросай бритву и лети сюда, жду тебя у себя в кабинете через полчаса.
Эскилаче швырнул трубку, а Баррагана обуял страх: документы на землевладение? Это неправда, у него есть только никчемная копия записи в государственном регистре! Как удалось Тифлису разнюхать о его справке в регистрационной палате? Об этом знали только Барраган и Нанси, а ей ничего не известно о самом деле. Не иначе Марко Тулио все выдумал… Однако вместе с этими мыслями страх пронизывал его сознание, как холодное лезвие ножа.
В ванную вошла Каталина в халатике голубой и салатовой расцветки.
— Завтрак готов, любовь моя, и дети уже собирают портфели, чтобы ты их отвез в школу.
Она сняла халатик. Барраган умывался под краном. В зеркале отразилось его побледневшее лицо.
— Я не смогу захватить их сегодня с собой, милая. Только что звонил Марко Тулио, я должен ехать прямо к нему, нигде не задерживаясь.
— Почему так рано? Вы слишком много работаете, как я погляжу, — заметила Каталина, вставая под душ. — Ладно, любимый, детей я отвезу, но только ты сам им объясни. Им нравится ездить с тобой, ты же знаешь.
