Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2008)
— Медсестра где? — спросил папа, глядя на женщин, нависших над операторшей.
Они не отреагировали. Папа повторил свой вопрос громче, и тогда одна из них повернула к нему возмущенное лицо, будто бы он отвлекал ее от дел, и сказала:
— Я почем знаю.
— Мне срочно надо, у меня ребенок болеет, температура высокая. Есть тут врач?
— Ушла она, — равнодушно ответила женщина.
— Да что за бардак здесь творится? Кто позволил ей шляться в рабочее время?! — закричал папа таким голосом, что две другие тоже обернулись на него.
— Чего вы кричите-то? — воинственно ответила та же тетка. — Она же на вызов ушла, не просто так! Раскричался тут. Не у вас одних ребенок болеет. Позже приходите или вызов пишите. Домик-то какой? Вот еще: пришел тут и кричит!
Папа понял, что ничего не добьется, и слабо спросил:
— Ну так хоть позвонить жене дайте.
Тут уже все напустились на него. Папа поспешил выйти, но даже в коридоре еще слышал, что влез без очереди и вообще связи нету.
На улице на него опять накинулись стоявшие там люди. Уже забыв, что не пускали его и что ему надо было в медпункт, они спрашивали, дозвонился ли он, заработало ли (имелся в виду телефон) и что слышно там . Папа не отвечал, вновь проталкивался через толпу, но когда совсем было думал, что вылез, понял, что кто-то висит у него на руке и зовет по имени. Обернулся — Мальцев.
— Ну что? Дозвонились? Что слышно про то?
— Нет-нет, я не звонил, мне не дали, да, кажется, и связи нет. А мне надо… — заговорил папа быстро.
— Да, вот видите, видите, до чего докатились, — поддакнул Мальцев. — А ведь всем надо, у всех родственники, да и вообще…
— У меня дочь болеет, сильно, непонятно даже, с чего…
— И ведь никто ж ничего не знает. По телевизору, говорят, балет один показывают, радио молчит. И звонить вот не получается. Мы на этом острове, как на необитаемом, совсем от мира отрезаны оказались. Может, и ничего страшного, но ведь никто ничего не знает, вот в чем штука-то вся.
— А что случилось? — спросил папа, поняв вдруг, что Мальцев говорит о чем-то, что не касается папы и его проблем.
— Так вы разве не знаете? В Москве танки, говорят, баррикады строят, Горбачева отставили, говорят, путч.
— Да-да, — кивал папа с сочувствием, хотя ничего такого еще не слышал. В этот момент взгляд его скользнул на залив, и вид чистой, блестящей на солнце воды и единственной маленькой оранжевой лодочки посреди, с которой спокойно кто-то рыбачил, поразил папу. Он подумал, что это похоже на китайскую миниатюру, но мысль его тут же соскочила на свое. — Послушайте, у вас какие-нибудь таблетки есть? — спросил он Мальцева. — Хоть какие: аспирин, цитрамон…
— Вроде бы у жены что-то было, — растерялся Мальцев. — А что такое?
— Дочь болеет, а ничего нет, позвонить не дали, а я позвонил бы жене, чтобы приезжала. А, — махнул вдруг папа рукой и поспешил к бильярдной, вспомнив, что там тоже был телефон.
Мальцев стоял и смотрел папе вслед. Последнюю фразу он не расслышал, ему показалось: чтобы не приезжала. Он не хочет, чтобы жена приезжала, понял Мальцев, чувствуя растущую неожиданную тревогу. Он не хочет, чтобы она приезжала, вдруг начнется . Все говорят, начнется, но он-то что-то уже знает. Конечно знает. Да, думал Мальцев и тоже почти бегом поспешил в домик собирать жену и детей, чтобы сегодня же покинуть остров. Он решил, что папа, как это положено начальнику, знает уже что-то, о чем не велено пока никому говорить. И был очень рад, что сам обо всем догадался. С чрезвычайной поспешностью собрали чемоданы, и тем же вечером он, его жена и двое сыновей сели на кораблик и уплыли домой, в Казань. Маленький мальчик отчаянно плакал, пока его силой затаскивали на борт.
В бильярдной никто не играл. Только за одним столом бесцельно гонял шары чей-то пацаненок. Мужиков было немного, они толпились у телевизора и обсуждали что-то. В телевизоре было “Лебединое озеро”: белые люди на черном фоне двигались неестественно, ломано, но на них все равно никто не смотрел. Да и звука по-прежнему не было, хотя теперь он никому бы не помешал.
У стойки папа потребовал телефон.
— А не работает, — сказала Светочка, не переставая жевать. — С базы звоните.
— С чего не работает? Мне срочно надо.
— Я почем знаю? Не работает, и все. Вчера гроза была? — сказала Светочка вопросительно.
— Была? — не понял папа. Сам он уже не помнил, была ли вчера гроза.
— Ну вот и не работает, — сказала Светочка.
Папа готов был закричать, но, почувствовав, что это бесполезно, издал только задавленный звук и ушел из бильярдной. Он не отреагировал на приятеля, который его окликнул от телевизора, и не видел, что все мужики, отвлекшись от экрана, внимательно слушали их со Светочкой бестолковый разговор.
И конечно, папа не знал, как подействовало его отчаяние на этих мужиков, как передалось его настроение, как все они вдруг почувствовали, что с острова этого срочно надо линять. И задвигались, и задергались, и стали по одному уходить, и скоро уже не было никого в бильярдной, кроме Светочки, а на вечернем пароходике многие уехали в Казань.
— Ну что? — спросила дома Ида, глядя на папу блестящими глазами. — Не приехала, да?
— Подожди, еще приедет. Приедет еще, рано. Ты чай пила? Пей.
Но жена не приплыла ни вечерним пароходом, ни утренним. Папа несколько раз сумел пробиться к телефону и позвонить, но дома никто не брал трубку. Папа не знал, что у жены еще в середине недели заболела мать и она уехала к ней в деревню, в соседнюю область. Не знал, потому что жена передала это знакомой с работы, которая должна была ехать на выходные на Бережок и могла бы сообщить об этом папе. Но у знакомой тоже что-то случилось, и она не поехала. Папа передумал о маме кучу разных обидных мыслей и бегал по базе в состоянии, близком к помешательству.
Больше всего его раздражало, что никто не собирался ему помогать. Если он заговаривал с кем-то о лекарствах, человек этот тут же переводил разговор на то, что интересовало всех, но совершенно не волновало сейчас папу. И папа вынужден был слушать, иногда даже отвечать, но смотрел он на всех пьяно, и глаза его говорили: “Оставьте, пустите меня! Какое мне дело сейчас до всего, разве вы не видите, что у меня? Какое же мне дело?..”
Папа уже знал, что в Москве танки на улице Горького и у Кремля, что люди строят там баррикады и вот-вот что-то начнется — все так говорили, но никто не знал, конкретно что. “В нашей стране всегда так, обязательно что-то будет, не просто же так все”, — говорили папе разные люди и шли с вещами на дебаркадер. Папа им ничего не отвечал. Как можно быть таким равнодушным, думали люди про папу, третий день небритого, третий день не спавшего, самого уже почти больного, маму уже почти проклявшего.
Но папа не был равнодушным. В другом состоянии он, верно, так же, как и все, думал бы о том, что происходит в Москве, злился бы, смотрел безмолвный телевизор в бильярдной и, может быть, уехал бы поскорее — не потому, что боялся, а чтобы знать подробней, что же там происходит. Знать и злиться. Потому что все, что касалось политики, его злило. Но сейчас, когда Идка болела, когда одна только мысль — о ее здоровье — занимала его, насколько пустым показалось ему все это! Хорошо будет Идке — и все будет хорошо. Папа осознал это с такой ясностью, что даже тревога его угасала на время. И он бежал на базу искать медсестру.
В середине дня ему все-таки удалось встретить ее и привести к себе в домик.
Дебелая женщина с недовольным лицом, в белом халате, но только это говорило о том, что она медик, а не уборщица, смотрела поверх ложки в раскрытое горло Иды.
— Гланды вырезаны? — спросила она папу.
— Нет.
— А стоило бы. Да уж теперь что, — сказала почти злобно, так что папа аж вздрогнул.
— Что это?
— Ангина — что, — ответила она. — Вот, — сказала, роясь в своей огромной черной сумке, — пополощите три раза в день, — оставив на столе пачку фурацилина, направилась к выходу.
— Ну а аспирин хотя б, — бросился за ней папа, понимая, что сейчас она уйдет и спасения не наступит.
— Нету, — не оборачиваясь, бросила она.
— Как нету? А температура-то! Нельзя, что ли, достать?
