Виктор Андреев - Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

Писатель взглянул на Гостя пристально и весьма, как показалось тому, неодобрительно.

— А вы никогда не задумывались над тем, что вы — человек отнюдь не обширных знаний? Вас, наверное, дурно учили?

Гость, неожиданно для Писателя соглашаясь с его словами, тотчас закивал головой:

— Вы правы, правы конечно. Но вы даже и представить не можете, насколько дурно меня учили! Да впрочем, не только меня, вот в чем беда-то.

— Жаль… Но давайте, рассказывайте же о том, что произошло в мире за эти сто лет. Только — не кривить душой, не замалчивать, не привирать. Может быть, вдвоем — вы да я, — мы и сумеем кое в чем разобраться. Понять что-то важное… И пожалуйста, курите… И прошу вас, не извиняйтесь ежеминутно… Итак, рассказывайте!

Гость снова закурил «Беломор» и начал свой рассказ. Писатель слушал, выбивал пепел из трубки, посасывал ее пустую, вновь набивал табаком. Иногда, извинившись, просил объяснить то или иное слово.

Добрый час длился разговор. И вот:

— …И вот тут путь мировой истории пересекся с моим жизненным путем: я родился 21 ноября 1943 года в блокадном, голодном Ленинграде. Я и до сих пор не могу осознать до конца: неужели я — живой? Согласитесь: вероятность моего появления на свет Божий в тех условиях — равна нулю. Ну ладно, допустим: я все-ж-таки родился. Но даже если и родился — тысяча против одного: не выживу. Помру. И однако не помер… Хотя человечество факт моего появления на свет и не заметило, но все же я существую и, может быть, даже мыслю… В общем, рос я в довольно трудное время и довольно рано стал себя спрашивать: для чего же я появился на свет? Ведь должен быть смысл в том, что я родился и живу? Должен! Но я понимал: умом либо талантом похвастать не могу. Чего уж там… Заурядная личность. И если я — только я, то зачем я? Так? Ну, а если я — это не я, то кто за меня? Такие вопросы мучили меня в отрочестве постоянно. И вот однажды, еще подростком, юнцом, я прочитал ваши книги. Сначала несколько рассказов… ну, скажем так, реалистических. Потом — повести, пьесы… ваши письма опубликованные, статьи. Ну, словом всё. Почти всё. И это было для меня — поверьте — подлинное откровение. Открытие. Я поразился всему-всему, что было в ваших книгах. Да, да. Но прежде всего — совпадению наших имен, отчеств, фамилий. Дат рождений — разница ровно в сто лет. И город — один и тот же, только с названиями разными. Да, да, да, для меня лично это было великое открытие! — страстно, будто признавался женщине в любви, воскликнул Гость.

Он смотрел на Писателя с обожанием, широко раскрытыми глазами. Повисла тишина; как написали бы прежде (и пожалуй, сам Писатель): тихий ангел пролетел. По кабинету плыл сизый табачный дым, пепельница была уже полна окурков, на которых фиолетово выделялось странное для хозяина слово — «Беломор». Ртутными тяжелыми каплями лицо посетителя усеял пот. Губы его были полуоткрыты

— Спасибо вам, милый и загадочный гость, — проговорил Писатель задумчиво. — Значит, мои книги читаются? Издаются и в ваше время?

— О, да! Читаются! И некоторыми, как видите, весьма внимательно. И не только мной. Не только. Поверьте, это правда.

— Ну и как же относятся к моим книгам в ваше время? Только — без утайки и привирания. Ведь отношение ко мне в вашей нынешней России не может быть однозначным. Верно?

Писатель снова набил трубку, а Гость вновь закурил «беломорину».

— Значит, правду, ничего кроме правды? Ну что же… После революции вашими лучшими вещами долгое время считались ваши ранние — реалистические! — рассказы.

Писатель хмыкнул. Гость заговорил смущенно:

— Простите меня великодушно, но ведь вы сами просили говорить все как есть, без утайки.

Но Писатель ответил тоже смущенно:

— Конечно, конечно. Я ведь хмыкнул не по вашему адресу, если можно так сказать. И вы не обращайте внимания на мои хмыканья. Продолжайте. Но все-таки чрезвычайно странно: раннее… проба пера… и вдруг — лучшее… Абсурдная ситуация.

— Еще бы не абсурд! — с жаром подхватил Гость. — И смею вас заверить: уж чего-чего, а абсурда в нашей жизни с лихвой хватает. Еще и на будущее останется! И я вам вот что еще скажу: творчество ваше стали делить на прогрессивное и реакционное. А постоянно переиздавались ваши, конечно же, прогрессивные — сиречь, реалистические — рассказы. Но правда, сейчас уже появились статьи, в которых лучшими называются ваши поздние произведения. Ну, например, теперь вашей вершиной считают роман «Дневник дьявола»…

— У меня нет романа с таким названием! — раздраженно оборвал посетителя Писатель.

Гость недоуменно и встревоженно взглянул на хозяина. Пробормотал:

— Но простите… то есть: как же так — нет?!

— Да вот так и нет, мой юный и непросвещенный друг, — с иронией, но уже спокойно ответил Писатель.

— Не понимаю… честное слово, не понимаю… Но ведь мы читаем… Ведь именно над этим романом сейчас вы и работаете!

Писатель не спеша выбил пепел из трубки.

— Сейчас я действительно работаю над романом. И если вы действительно имеете в виду именно его, то должен вам заметить, мой друг, что называется он — «Дневник диавола». А никакого «Дневника дьявола» я никогда не писал! И очень бы хотел, чтобы вы это запомнили. Раз и навсегда!

Гость покраснел, как мальчишка, которого выставили на позор всему классу.

— Прошу, прошу вас, извините меня… Поверьте, мне очень-очень досадно за свою оплошность… А ведь именно в связи с вашим последним романом я и пришел к вам… Все дело в том… дело в том… м-мм… дело в том, что вы не успеете его закончить, — последние слова Гость выпалил на одном дыхании.

— Это значит?.. — Писатель быстро взглянул на посетителя.

Тот медлил с ответом.

Писатель заторопил:

— Да говорите же всю правду! Я — не младенец и не барышня. Ведь вы знаете. Это означает только одно?

Гость выдохнул:

— Да.

— Да… У меня было предчувствие… Я и работать-то стал над этим романом, как над своей последней вещью… Значит, не допишу… Не суждено… Жаль. Ах, как жаль! — задумчиво и словно бы про себя проговорил Писатель. Затем неторопливо набил трубку: — Когда это случится?

Гость опять стал медлить с ответом. Только облизывал пересохшие губы.

— Да что же это такое! — раздраженно заговорил Писатель. — Явились сюда — значит, хотели сказать. Так говорите же! Время… время дорого!

Гость перевел дыхание.

— Произойти это должно нынешней ночью. За письменным столом — вот прямо здесь. Сердечный приступ. — И быстро-быстро забормотал: — Я потому и пришел к вам сегодня. Ведь жизнь моя… жизнь моя — серенькая, пустая, мало кому интересная. И я пришел заменить вас на эту ночь. Безносой ведь все равно чью жизнь забрать. А вы — останетесь жить и сумеете закончить роман. Свой лучший роман!

Писатель взглянул на Гостя с неподдельным изумлением:

— Простите, мне кажется, я вас не понял. Что вы сейчас такое сказали?

Гость повел свой монолог медленней, громче, со страстной убежденностью:

— Ваш последний роман — пророческий. Сколько людей во всем мире за сто лет прочитали его? Миллиарды! Да, да. Я уверен. И все сожалели, что роман не дописан. В нем вы заглянули в будущее. И во многом описали его совершенно точно! Вы, например, предупредили: технический прогресс может оказаться губительным для человечества. Вы сказали о сатанинской природе тирании. Я ведь вам только, так сказать, эскизно поведал о том, что произошло на Земле за сто лет после вашей… Если вы останетесь жить и закончите роман — может быть, люди, прочитав его вот тогда же, сто лет назад, станут хоть немного… э-э… осмотрительнее, прозорливее. Не допустят каких-либо переворотов, диктатур, войн. Может, в мире меньше будет жестокости и насилия. Да может, само развитие человечества хоть немного да пойдет по-другому!

Писатель отозвался глухо:

— Вы, молодой человек, — романтик. И вы несколько преувеличиваете значение литературы. Ее влияние на развитие общества, к сожалению, не настолько велико, как вам сейчас мнится. Будем же реалистами. Всяких провидцев и без меня на Земле всегда хватало. И что же? И искусство уже тысячи раз указывало человеку на его пороки. И человек тысячи раз покорно соглашался: да, ай-яй-яй, как это нехорошо — грешить! И вновь — грешил. С легким сердцем. Безо всяких угрызений совести. Ну, а угрызения совести — это уже к области литературы относится… Да, да, вы должны согласиться со мной: я прав, ибо я как-никак старше вас… на столетие. — Писатель улыбнулся уголками рта. — Мы, пишущие человеки, задаем вопросы, на которые — мы это заведомо знаем — нам все равно никто не ответит… Ответить может только Бог. Может быть, Он и отвечает на наши вопросы, когда мы предстаем пред Ним. Но, увы! здесь, на Земле, мы об этом знать ничего не можем… Признаться, и здесь, на Земле, никто, кроме Бога, права не имеет другого лишать живота. Даже Сатана не должен бы иметь такого права. Бог дал — Бог взял. Если же говорить о творчестве, то здесь, конечно, другие законы. В книгах ты сам — Творец. Волен даже, поставив точку, сжечь свое произведение. Но можно точку и не ставить. Да-с. Пожалуй, в незавершенности творения есть своя прелесть…