Петр Люкимсон - Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Петр Люкимсон

Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Автор выражает глубокую признательность

Александру Бродскому

Наталье Рудзской-Бибергал

Леониду Школьнику

Даниэлю Пукшанскому

за помощь в написании и подготовке этой книги

Предисловие

Когда осенью 1978 года Шведская Академия приняла решение о присуждении Нобелевской премии по литературе писателю Исааку Башевису-Зингеру, в еврейском мире разразился грандиозный скандал.

Всем было понятно, что на этот раз премия дана не просто конкретному писателю. Она символизировала признание миром непреходящей ценности культурной цивилизации, созданной в течение нескольких столетий евреями Европы и практически уничтоженной немецким нацизмом.

Но именно поэтому многие писатели, критики и литературоведы и выражали свое возмущение решением Нобелевского комитета. Бащевис-Зингер, по их мнению, никак не мог считаться символом идишской литературы ХХ века.

Не мог и потому, что он счастливо избежал и концлагеря, и участия в войне, то есть, в отличие от многих других еврейских поэтов и прозаиков, не разделил судьбы нации.

Не мог по той причине, что его творчество не вписывалось ни в одно из магистральных направлений идишской литературы. Напротив – оно явно находилось на ее обочине, в отличие, скажем, от гениальной поэзии Якова Глатштейна[1] или великолепной прозы Хаима Градэ[2].

Не мог потому, что, как казалось многим, все его произведения самим фактом своего существования опровергали расхожее представление о том, что такое подлинная еврейская литература и – шире – еврейская культура.

Любопытно, что с этим мнением – о незаслуженности присуждения Нобелевской премии – был отчасти согласен и… сам Исаак Башевис-Зингер.

В беседе с сыном Зингер с присущим ему сарказмом заметил, что факт получения им Нобелевской премии подтвердил его давние предположения, что шведы, как и большинство северных народов, являются… патологическими антисемитами.

– С чего ты это взял? – искренне удивился Замир.

– А почему, по-твоему, они дали Нобелевскую премию именно мне?! – ответил Зингер. – Что они вообще могли понять в моих книгах?! Им просто понравилось, что в них действуют еврейские воры, проститутки и жулики, то есть евреи в них предстают такими же, как и все другие народы, и даже хуже. Такие евреи им нравятся куда больше, чем те, какие мы есть на самом деле, так как соответствуют их представлениям о евреях. Все остальное понять им просто не дано!

И все же да будет позволено автору этих строк высказать мнение, что Нобелевский комитет не ошибся.

Он действительно присудил премию одному из самых великих еврейских писателей ХХ века, всю мощь и все значение творчества которого еще предстоит оценить и человечеству, и – прежде всего – соплеменникам мастера.

Ибо для миллионов поклонников, читающих его произведения на самых разных языках, восторгающихся его «метафизическим реализмом», «модернистским мистицизмом» и прочими придуманными литературоведами «измами», истинный, глубинный смысл произведений художника остается сокрытым.

Не исключено, что именно в этом и кроется загадка его всемирной славы: подсознательно читатель чувствует, что автор вложил в эти книги нечто такое, чего он понять просто не в состоянии. И вот эта-то неразгаданность вновь и вновь влечет его к Башевису-Зингеру, подобно тому, как запертая дверь влечет к себе ребенка, и тот снова и снова приникает к замочной скважине, силясь рассмотреть, что же скрывается за этой дверью.

Но проблема как раз и заключается в том, что читатель, действительно способный понять и оценить творчество Исаака Башевиса-Зингера, отшатывается от его книг с большим ужасом и отвращением, чем от куска свинины[3].

Для тех, кто сегодня еще говорит и читает на идиш, Зингер с его повышенной сексуальностью и мистицизмом – мамзер, выблядок еврейской литературы, не имеющий никакого права числиться в качестве ее представителя.

Для сторонников реалистического направления в идишской литературе его произведения недостаточно реалистичны.

Для адептов нравственно-религиозной беллетристики романы и рассказы Зингера – не что иное, как глумление над еврейскими моральными и духовными ценностями, причем зачастую они приходят к подобному выводу, даже не дочитав эти произведения до конца.

Исаак Башевис-Зингер ушел из жизни таким же неразгаданным и непонятым, как герой его рассказа «Гимпл-дурень».

Между тем нет в еврейском мире другого писателя, который сумел бы столь же пронзительно рассказать обо всем, что произошло с еврейским народом в ХХ веке и передать само мироощущение тех, кто сумел выжить в аду Холокоста.

Нет у евреев и другого писателя, который сумел бы так точно поставить в своих книгах основные вопросы их национального бытия после пережитой Катастрофы[4].

Нет у них другого художника, который заключил бы в вечные, завораживающие слова память о еврейском местечке, о погибшей вместе с ним великой идишской цивилизации.

Наконец – вопреки мнению всех недоброжелательных критиков и ненавистников Башевиса-Зингера – нет и не было в еврейской литературе ХХ века писателя, который больше, чем он, был бы связан с еврейскими духовными ценностями.

Как обратил внимание читатель, эта книга названа «Последний Бес» – по названию одного из лучших рассказов Башевиса-Зингера.

Написанный от имени черта, так и не сумевшего соблазнить праведного раввина из Тишевиц, этот рассказ на самом деле представляет собой настоящую поэму в прозе; спетую на едином дыхании песню в память об ушедшем в небытие польском еврействе и его верности Торе.

И Бес в этом рассказе, конечно, не простой бес, а еврейский. Как и полагается еврейскому Бесу, он является не только Искусителем и Соблазнителем, но и большим знатоком Священного писания, умеющим по достоинству оценить всю глубину познаний, праведность и духовную стойкость «раввинчика» из Тишевиц.

Исаак Башевис-Зингер и в своей жизни, и в своем творчестве во многом напоминает этого самого Последнего Беса.

Подобно Бесу из Тишевиц, он не соблюдал в жизни практических заповедей иудаизма (ибо, как объясняет Эльхонон в «Тойбеле и ее демоне», эти законы не распространяются на нечистую силу), но вместе с тем до конца жизни сохранил веру в Бога и оставался блестящим знатоком Торы[5] и Талмуда[6].

И, рисуя проявления чувственной, животной стороны человеческой натуры, Башевис-Зингер в итоге поднимал своего читателя до постижения важнейших Божественных истин. «Богохульный клоун», как назвала его однажды его ненавистница Инна Градэ, он считал одной из главных задач литературы возвращение людям веры в Бога, и – опять-таки вопреки общему мнению – честно пытался реализовать эту задачу даже в тех своих рассказах, которые объявлялись критикой «порнографическими».

В самой гиперсексуальности Исаака Башевиса-Зингера, в том поистине магическом влиянии, какое этот невысокий, лысый, широконосый еврей с водянистыми глазами оказывал на женщин, по общему мнению, было что-то иррационально-демоническое. Зингер никогда не отличался особо привлекательной внешностью, а в старости стал откровенно некрасив. И, тем не менее, даже в очень пожилые годы ему не составляло особого труда увлечь собой какую-нибудь экзальтированную студентку университета, а в 1985 году, когда писателю было за 80, его включили в список «10 самых сексуальных мужчин Америки».

Читая его произведения, в которых действуют духи, демоны, бесы и другие представители неких потусторонних сил, порой складывается впечатление, что писатель был с ними на короткой ноге и даже числил себя в их близких родственниках. Да и разве идиш, язык, на котором он упорно продолжал писать до конца жизни, не превратился после Холокоста в значительной степени в язык привидений, духов, чертей и ангелов?!

Но самое главное заключается в том, что, подобно Последнему Бесу, судьба предопределила Башевису-Зингеру стать Последним Певцом европейского еврейства.

Как и его Последний Бес, Зингер навсегда застрял в том времени и в месте, где оборвалась печальная и прекрасная история евреев Польши, Литвы, Белоруссии, Украины и Бессарабии. Живя в США, разъезжая с лекциями и публичными чтениями по всему миру, он так и не сумел почти до последнего десятилетия своей жизни выехать за пределы Люблина, Замостья, Билгорая и Крохмальной улицы в Варшаве, навсегда оставшись там со своими героями.

Он спел этим евреям последнюю колыбельную.

Он отчитал по ним заупокойную молитву.

Он подарил им вечную жизнь в своих книгах и заставил говорить с ними их потомков, даже если этим потомкам не очень хотелось говорить с мертвыми…

Именно в этой глубокой укорененности Башевиса-Зингера в еврейском мире и в еврейских проблемах и кроется универсальное, общечеловеческое значение его творчества и интерес читателей всего мира к его личности. Через свою собственную судьбу и судьбу своего народа Зингер сумел поставить важнейшие вопросы о природе Бога и человека, которые в равной степени волновали и будут волновать человечество до тех пор, пока оно существует.