Леонид Сергеев - Вперед, безумцы!
Стацинский внешне выглядел утонченным интеллигентом (копия Чехова), но в разговоре (абсолютно со всеми) вставлял матерные словечки, причем произносил их как-то неумело, натужено, с явным желанием огорошить собеседника. Такое несоответствие внешности и шоферского сленга действительно ставило в тупик.
К этому надо добавить: Стацинский был крайне задиристый (в конце концов многие художники с ним разругались), да еще завистник. Если у кого в издательстве «рубили» рисунок, он непременно его печатал в своем журнале, но не столько для того, чтобы помочь художнику, сколько — чтобы насолить издательству. Если у того же художника дела шли в гору (сделал подряд несколько книг), Стацинский при случае говорил о нем не очень приятные вещи.
Как иллюстратор Стацинский рисовал штампами под лубок, а как оформитель выдавал авангардистские макеты книг и журналов, уподобляясь тем деятелям, которые утверждались за счет внешних эффектов.
Квартира Стацинского была заставлена мебелью из карельской березы, а мастерскую заполняли огромные иконы и антиквариат: граммофон, мушкет, сабля, подзорная труба, старинные пистолеты, телефоны, часы, книги… Все это он распродал перед тем, как эмигрировать.
В Стацинском уживалось возвышенное и низменное: он мог рассуждать о религии, Брейгеле и Босхе и в то же время обсуждать тайные романы и семейную жизнь друзей, что, как известно, не делает чести ни одному мужчине.
Стацинский эмигрировал со второй волной. Перед отъездом сказал мне:
— Не пропаду. В Канаде меня ждет одна женщина, в Англии другая.
Канадка и англичанка почему-то не приняли его, и он осел во Франции. По слухам, живет на окраине Парижа в какой-то хибаре; работал нянькой, разносил газеты, учил сорбоннских студентов русской ругани; за прошедшие годы язык не выучил, проиллюстрировал всего одну брошюру стихов Холина (кого ж еще, как ни поэта, стихи которого могут читать только экзальтированные дамочки и те, у кого мозги набекрень), проиллюстрировал в своем духе — нарочитом поп-арте; общается с такими же, как он, эмигрантами неудачниками, ходит к психиатру, мучается бессонницей… Плохо ли ему здесь жилось? Главный художник журнала с миллионным тиражом, в год выпускал по книжке, участвовал во всех выставках, имел прекрасную квартиру, мастерскую…
Теперь несколько слов о Снегуре. Я уже рассказывал, как он натаскивал меня в живописи, упоминал, что он, рукастый, строил дачу… Сейчас добавлю к его портрету несколько положительных и отрицательных штрихов.
Самое положительное в нем было то, что, пребывая на суше, он не забывал о водных просторах и даже сходил на барже по Волге до Астрахани, откуда привез кипу рисунков. Самое отрицательное — то, что он, эгоист несчастный, своей патологической подозрительностью и ревностью довел двух жен до сумасшедшего дома — об этом распространяться не хочу, его семейная жизнь — тема для психиатра.
Однажды в Доме журналистов мы со Снегуром, поиграв в шахматы, направились в ресторан поужинать. Выпив известного напитка и съев по «филе», мы расплатились и, как это часто бывает, почувствовали, что не мешает выпить еще, но денег уже не было.
— Подожди, — сказал я другу, — схожу в холл, займу у кого-нибудь из знакомых.
Но никаких знакомых не встретил.
— Может, я кого встречу, — сказал Снегур, когда я вернулся с кислой миной.
— Вряд ли, — хмыкнул я. — Ты бываешь здесь редко, а я почти каждый день. Уж если я никого не встретил…
После этого диалога нам захотелось выпить еще жгучее, и Снегур отправился на поиски знакомых. Но тоже вернулся ни с чем.
— Не повезло, — вздохнул я. — Ладно, пойдем по домам.
— Давай еще посидим, — сказал Снегур.
— Чего высиживать-то?
— Посидим, покурим…
В этот момент передо мной расшаркался официант и сообщил нечто захватывающее:
— Это вам! — он снял с подноса бутылку водки и какие-то салаты.
— Вы, наверно, ошиблись, — спокойно обронил я.
— Вы Сергеев? — спросил официант и, после моего кивка, пояснил: — Прислали лично вам.
— Но кто? — я окинул зал и не увидел ни одного знакомого хотя бы в лицо. — Скажите кто? В следующий раз я должен ответить.
— Просили не говорить, — понизил голос официант и удалился.
Я так опешил, что не успел его поблагодарить, а Снегур оживился:
— Брось интеллигентские штучки! Ну прислал какой-то хороший человек, спасибо ему! — он откупорил бутылку и разлил водку по рюмкам.
Спустя несколько дней я узнал, что мой друг оставил официанту паспорт под залог.
Зачтется на небесах!
Среди моих знакомых, а их у меня целые тучи (я перечислил лишь маленькую тучку, за ней идет вереница грозовых туч), поэт Игорь Мазнин занимает особое место — он, доброе сердце, всегда готов помочь тем, кто попал в беду и всегда говорит то, что думает (почти всегда), говорит открыто и безбоязненно, поэтому нажил себе массу врагов. Японцы считают: у каждого должно быть семь врагов. У Мазнина их гораздо больше. Зато друзья восхищаются его мужеством.
Ко всему, Мазнин даже в самые пасмурные дни за облаками видит солнце, другими словами — не сгущает неприятности, и в трудном положении не падает духом, да еще сохраняет чувство юмора.
Но я ушел в сторону — хотел-то рассказать не о Мазнине, а о подарке, который он однажды мне отгрохал.
— У тебя есть возможность заняться благородным делом, — сказал однажды Мазнин. — Учить детей рисованию. В Доме литераторов открывается изостудия, меня попросили найти руководителя. Я назвал тебя.
— Ты спятил! — вполне серьезно заявил я. — Чему я могу научить?! Сам всю жизнь учусь!
— Правильно, учись, и других учи. Из камней делай кометы! Студия не профессиональная, а любительская. Твоя задача — выявлять способных ребят и направлять их в художественные школы. Это даже мне по плечу, хотя я не умею держать карандаш, а ты столько работал для детей. Так что хватит бузить, не мямли, берись за дело и действуй решительно! Тебе зачтется на небесах!
Долго я раздумывал над этим предложением, над строем мыслей Мазнина, раздумывал с тяжелым сердцем — на меня давила ответственность. В конце концов решился.
Директор Дома литераторов встретил меня с распростертыми объятиями, как ближайшего родственника; прямо-таки обрушил на меня поток дружелюбных чувств. Помнится, я все хотел подольше сохранить эти чувства, не расплескав, донести до учеников, но, к сожалению, через год этот поток иссяк.
— Под изостудию мы отвели Малый зал, — возвестил директор, почти заключая меня в объятия. — Там огромные окна, фигурный паркет… Мы организация солидная, так что не стесняйтесь, сколько надо денег на бумагу, краски, кисти, мольберты?
Я прикинул в уме, но явно притормозил раньше времени.
— Рублей двести.
— Всего-то?! — директор разочарованно вздернул плечи. — Берите две тысячи!
У меня захватило дух. Я скромно отказался от этой баснословной суммы, и вскоре пожалел. Через год директор ушел на пенсию, а на его место пришел менее щедрый человек, вернее — слишком экономный, еще вернее — скупой. С его приходом нам выделяли минимум бумаги и карандашей, краски и кисти надлежало покупать за свой счет, да еще мы постоянно испытывали притеснение — в зале то и дело намечались разные мероприятия.
Официально надлежало записывать в студию только детей писателей, но я брал всех ребят, которые любили рисовать. Даже тех, кто рисовал неважно, поскольку знал, что многие способные — лентяи и забрасывают рисование при первых же трудностях, а менее способные, но усидчивые добиваются успеха.
Конечно, по одному рисунку, даже по нескольким линиям, можно сразу определить способности человека, так же, как по одной музыкальной фразе понять — есть у него слух или нет. И нельзя вселять в ученика ложные надежды — они могут привести к жестокому разочарованию и тем самым поломать всю жизнь. Лучше сразу говорить все как есть. Но я не спешил выносить суровый приговор и, чтобы не ошибиться, даже явно неспособным ребятам давал возможность порисовать несколько занятий и если у них совсем ничего не получалось, советовал родителям развивать в ребенке другие способности.
Известна истина — все дети способные, но по мере взросления чаще всего эти способности куда-то улетучиваются. У одних — от семейных условий, у других — от лени, у третьих — от плохих учителей. Сколько не раскрылось, заглохло талантов от того, что в детстве некому было помочь?! Ведь в наших общеобразовательных школах учат «правильному» рисованию, заставляют рисовать пирамиды и кубы, то есть прививают детям ремесленничество, да еще пытаются обуздать пытливых, своенравных, непокорных (как раз из таких и получаются личности). А надо бы развивать у ребят воображение, поощрять инициативу, самостоятельное мышление, будить спящие таланты, заражать своим предметом. Садовод, чтобы получить обильный урожай, ухаживает за яблоней: утепляет, обмазывает известью. Так и преподаватель должен бережно и терпеливо выращивать учеников.
