Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

Герман недоволен: в святой субботний вечер директор святотатственно трудится!

Оле огрызается:

— Разве мы для того живем, чтобы брюхо нагуливать?

Герман тоном ученого толкователя Библии:

— Ни один из пророков не высказывался против толстого брюха! — В Библии говорится только о грехе чревоугодия. Оле тощает, потому что вечно торопится. А торопливый не дает богу времени угнездиться в нем. Торопыги упускают осмотрительное господне благословение. Членам нового крестьянского содружества плохо придется, когда будущей весной они станут взвешивать своего директора. — Какой в тебе будет вес? Не больше, чем в кузнечике. Мы еще будем таскать тебе шпик да колбасу, чтобы ты отъелся!

С улыбкой выслушивает Оле субботнюю проповедь Германа. Всему свое время. Зимой он жирку нагуляет, но чего надо Мампе Горемыке, который почтительно стоит в отдалении со смиренно открытым ртом? Мампе Горемыка хочет вступить в содружество святых. Герман готов за него поручиться, старый портной Шливин обрел спасение и возвращен в небесное лоно.

Оле знает, Мампе Горемыка будет не более как гастролером в новом содружестве, но ему смерть как хочется доставить себе такое развлечение и взбесить своего врага — лесопильщика.

Вот какими окольными путями вынужден идти господь бог, когда он всерьез намеревается спасти одно из своих созданий от неправедной смерти.

Итак, Оле были суждены не одни труды и заботы, но и маленькие радости. В воскресенье домой возвратился Франц Буммель. Свою корову он сменил на лошадь. Буммель добрался до самого Мекленбурга, и ему понадобилось немало времени, чтобы, ведя лошадь на поводу, вернуться домой.

Софи не запрыгала от радости. Что это за лошадь? Кожа да кости; на вертлюге можно шляпу вешать, не белая и не черная, а словно засиженная мухами кляча, лет эдак двадцати, не меньше. А Франц на что похож? Куда он подевал новый костюм?

— Да вот же он, на мне!

Софи смотрит на лохмотья, едва прикрывающие ее супруга.

— Ты что, совсем ума решился?

Ладно, решился так решился. Он сделает все, что Софи хочет, но ни слова о лошади. Франц добыл ее превеликими трудами и лишениями. Чистокровная арабская кобыла, вот ее столетняя родословная.

Софи с горя плюет на бумагу. Все ложь и обман!

— Как бы не так! — Франц начинает злиться. Разве по ней не видно, что черт сидит в этой лошади? Благородная кровь, такого коня никакими силами не удержишь, если он разойдется. Краса пустыни эта кобылка! А в конюшне до чего смирная и доверчивая! Пусть Софи ляжет на землю. Франц проведет над ней кобылу, а Софи встанет целехонька. — Ложись, Софи!

Вконец измученная Софи бросается на Франца, дает ему оплеуху, царапает лицо. Затем мчится к Бинкопу.

— Не сердись, Оле, прости его! Теперь все будет в порядке!

С восемнадцатилетнего возраста не выпадало на долю Аннгрет такой беспокойной весны. Но в ту пору дни были полны свиданий с Юлианом на поросшем вереском холме, радостью и любовью, а теперь?

По ночам Аннгрет лежит без сна, думает, терзается и чувствует, что стареет.

Последнее время она держит вино и ликеры в бельевом шкафу. На всякий случай. И частенько прикладывается к этим ярким и сладким напиткам. Но тщетно. Опьянение не приносит ей ни сил, ни покоя, может быть, Юлиан уродился в отца, старого хозяина лесопильни, который за свое дело не побоялся бы и человека убить? Нет! Тысячу раз нет! За этим вечным ожиданием и одиночеством она просто позабыла, что Юлиан — это Юлиан, светский человек, кавалер, не обсевок в поле.

Прошло немало времени, покуда любовный порошок матушки Себулы оказал свое действие. Рамш приходит ночью и влезает в окно. Разве же такое подобает благовоспитанному господину? Но Аннгрет об этом не думает. Он пришел. Она победила.

Юлиан сияет, он сама обходительность, джентльмен до мозга костей. Галантные ухаживания, кофе, печенье, милая болтовня, просвещенность, легкая словесная перепалка, переходящая в мимолетные прикосновения. Взаимное поддразнивание, как в молодости, игры.

Аннгрет уже не помнит о безутешных днях ожидания. Не помнит себя, ничего на свете не помнит.

Юлиан нежен, страстен и мечтателен. На нем шелковые подштанники. Он изящен, как в юности. Воспоминания о прежних днях.

Потом они сидят, словно вернувшись из путешествия по южным странам. Большие стоячие часы тикают. Луна расписывает узорами голубой велюровый ковер. Розы на обоях расплываются в синюю кашу.

Юлиан сидит на краешке кровати. Икры у него дряблые, бледные. Седые волосы в бороде поблескивают при лунном свете. Он, не стесняясь, чешет обнаженную грудь и шарит впотьмах, ища свои подштанники.

— So sorry, что мы тогда вместе не уехали в Америку!

Эти слова — свидетельство его любви. Сердце Аннгрет дрожит как овечий хвост.

— Зачем нам Америка? Здесь тоже неплохо. — В то время многое стояло на их пути: старый хозяин и его деловые планы, дурацкая затея с изучением медицины. Теперь настали великие и счастливые дни. Аннгрет прельстительно смеется, как в ту весну на поросшем вереском холме. — Ничто больше не стоит нам поперек дороги. Ты можешь взять меня в жены, если захочешь.

О, Аннгрет многого не знает! Может быть, она все еще помнит о многообещающей фирме Рамша «Штакет, ящики и т. п.»? Ни одного сада без забора фирмы Рамш. Все это прошлое, ушедшее навсегда, паруса в открытом море, окрашенные пурпуром вечерней зари.

Путь Аннгрет не был устлан розами, но представить себе, что ее Юлиан вынужден считать гроши? Толстые пачки денег, два центнера цветов на скромную свадьбу, два или три рояля для будущей жены — таков Рамш в ее представлении.

Юлиан искренне огорчен — после беспримерного любовного взлета говорить о таких материях! — но, поскольку уж Аннгрет начала: sorry, so sorry, но, прежде чем жениться, он, к сожалению, должен будет до некоторой степени поинтересоваться приданым своей невесты. Полная ясность — вот его идеал. Вопрос, конечно, щекотливый.

Слезы блестят в глазах Аннгрет. Лесопильщик искренне озабочен. Нет, о нет! Теперь они взаправду с небес любовных утех свалились на жесткую землю, на эту устарелую планету, где жизнь состоит из сплошных катастроф. Не успел господь бог снять с него, Юлиана, тяжкое подозрение в связи с нелепой смертью этого красного Дюрра, как Мампе, горемыка проклятый, вздумал вступить в колхоз спятившего Ханзена.

Аннгрет:

— Какое отношение к нам имеет Мампе Горемыка?

Разве он что-нибудь сказал о Мампе Горемыке? Наверно, случайно сорвалось с языка. Тем не менее Мампе, наследие отца, памятник былых времен, человек, на многое пригодный, был ему предан. Пиетет, ничего не поделаешь.

Аннгрет снова тянет лесопильщика в постель. Поцелуи — печать любви. Уже не полыхающее пламя, а вспыхивающие огоньки, ибо мысли Аннгрет блуждают далеко. Уж не рехнулась ли она? Сидит в своей комнате и ждет чего-то. А в один прекрасный день откроется дверь, Мампе Горемыка приложит руку к козырьку:

«— Могу сообщить тебе новость!

— Новость?

— Аннгрет, ты разорена.

— Как так?

— Один человек по имени Оле тебя ограбил».

Странные времена! Аннгрет предалась течению жизни. Она жила беспутно, весело и вслепую.

Она гладит приумолкшего лесопильщика.

— Я все же не так бедна, чтобы меня отвергать!

— Я боюсь…

— Не надо бояться, тебе это не к лицу.

Оле Бинкоп поздно возвращается с птичьего двора. Нитнагельша выхаживает там двести пятьдесят цыплят. Прирост для нового крестьянского содружества, радость.

А тут новая неожиданность: его кровать опять выдвинута на середину комнаты, рваная рана не зияет в ее боку — рядом стоит вторая.

Немаловажное событие! Большая радость, возможно, предстоит Оле, нежданное цветение. Цветение? Да, но осеннее, безвременное. Оле срывает и топчет цветы. Неужто у Аннгрет все кончено с Рамшем? И теперь она хочет использовать его, Оле, потребность в тепле и на такой манер с ним примириться? Он медлит, не раздевается и не ложится в постель. Нет, вишни в его саду висят не так низко!

Ошалелые мысли Оле бродят вокруг да около. Возможно ли примирение с Аннгрет? Существует ли для них совместная дорога? И существовала ли когда-нибудь?

Голодным и оборванным сколотил он тогда свою пасеку, но испытывал ли он удовлетворение от меда и денег, приносимых этим медом? Он предоставил Аннгрет ходить за ульями, извлекать из них мед и прибыль, а сам уже пустился по другой дороге. Он сделал попытку вывести пчел с длинными хоботками, которые могли бы высасывать мед из глубоких чашечек клевера. Порушил несколько роев, отобрал пчел с самыми длинными хоботками и сыскал для них подходящую матку.

В те дни над тонким носом Аннгрет впервые залегла крутая складка.