Виктор Голявкин - Избранные

— Одевайся, раз так вышло.

— Не буду одеваться!

— Ну, ходи без штанов.

Стою в трусах с забинтованными кулаками, намерен надеть перчатки, а драться не с кем. До чего обидно!

— Почему именно я лишний, можете объяснить?

— Не ты один.

— Кто еще?

— Средневес.

— Где он?

Кинулся его искать, единственная надежда. Сидит, грустит так же, как и я, без противника. Умоляю слезно:

— Давай, друг, поработаем, хоть я и полусредневес. Упросим судей, главного судью упросим, чем мы не противники?

Хочется мне подраться, и ему хочется, войдите в наше положение, товарищи судьи!

— Нет вам партнеров, вам же объяснили!

— А разве мы не партнеры?

— Какие же вы партнеры?

— Разве мы не пара?

— Какая же вы пара?

— Но мы согласны.

— Оставьте, ребята, нечего голову морочить!

Напрасный разговор. Никто нас понять не хочет.

Никто в наше положение войти не хочет. Никто нам посочувствовать не хочет. Непонятые мы и отвергнутые. Выходят на ринг пары, а мы не пара. Не дают судьи нам подраться!

Прищурившись, смотрит на меня Азимов.

— Найдем, найдем тебе партнера, раз ты так стремишься, только не сейчас.

Молча оделись, вышли на улицу со средневесом, одинокие, с одинаковой сегодняшней судьбой, неполноценная пара, вовсе не пара, а недоразумение…

Дошли до угла, пожали друг другу руки и разошлись.

— Может, мне пока не ехать с разрядниками на соревнования? — спросил я у И-И. — Не так давно меня избили, как бы не повторилось.

— Когда это было, сто лет назад!

— Может, обождать?

— А ждать чего?

— Ну, потренироваться, подготовиться как следует, наверняка.

— Вот и потренируешься. В Кировабаде знаешь какие парни? Воздух там чистый, дышат ребята, как моторы, на винограде выращенные молодцы. Буйволиная закваска, только техники маловато. Имей в виду: если двинут, пропустишь удар — улетишь на небо, на облака к Христу, и останешься там отдыхать.

Смеется.

— Это мы еще посмотрим.

— Ого! Мне уже нравится! Этого я и ждал! Верно. Нечего бояться. Ты же не мешок, набитый опилками, а человек, не могут тебя безнаказанно бить, ни в коем случае. Защищайся и сам нападай — и порядок.

— Легко сказать!

— Пойми, нету у меня разрядников в твоем весе, ну, нету! Неполная команда, потеря очков. Поработаешь, раз-раз — и порядочек, а может, и заденешь удачно — совсем хорошо. Со средневесом, помнишь, рвался, а теперь назад?

По всему, он не очень-то мне верил, но другого выхода у него не было.

— Там меня подвели, теперь тут…

— Я подвел?

— А то кто? С разрядником я проиграл жестоко на ваших глазах, и опять… Я не трушу, но не хочется мне проигрывать, идти по стопам Дубровского, а начало похоже. Мало шансов победить.

— А закалка, опыт?

— Весь дух из тебя вышибут, какая уж тут закалка!

— Настоящий боксер должен отдавать удары, а не получать. Не боец, у которого вся морда кривая.

— Вы же виноваты.

— Не те мне попадаются, не те!

— А мне не те противники. Не думаете ли вы, что я могу выйти с чемпионом мира?

— Глупо, брось, не дури, пойми реальную обстановку…

— Которая не очень-то реальная для меня.

По-честному, ехать в общем-то я собрался, для себя решил, но поговорить хотелось, а он нервничал. Еще бы! Команда разваливается, отсутствует средневес, а кировабадцы состав выставили полностью. Давай, Володя, или нам труба.

— Рокки Марчиано, — начал он мне в ухо, — никого на свете не боялся, никого на свете! Его руки прозвали пропеллерами. О нем говорили: «Подставить себя под его удары все равно что сунуть голову под вращающиеся пропеллеры самолета!»

— При чем здесь Марчиано?

— Подставить под твою правую… Ты понял меня?

— Чего подставить? — делал я вид, будто не понимаю.

— Голову! Чего же еще?

— Кто же мне ее, интересно, подставит, скажите на милость?

Он меня уговаривал изо всех сил, а я кривлялся.

— Нет, я не могу, я не могу, — заволновался он, — меня с ума сведут, не те мне попадаются!

— Кто вам сказал, что я не еду? — сказал я.

— А ты не говорил?

— Ничего подобного.

— Правда?! — Он кинулся меня обнимать. — А столько беспокойства, столько опасений!

— У меня никаких опасений, — сказал я, — только вперед! — Хотя опасения были. Слишком уж он меня вперед толкал. Как я ни любил это слово, но осторожность в последнее время появилась.

— Те мне попадаются! — заорал он. — Что надо!

— Вас не поймешь, — сказал я, — те или не те?

Он не слушал меня.

— …Полную команду выставим, боевой состав, «Спартак» родной, бакинский, славные ребята, талантливая молодежь…

«Талантливая молодежь» собралась на вокзале. Полная команда, благодаря мне. Впервые в жизни еду на республиканское первенство «Спартака». Впервые еду один, не считая военного времени, когда я сбегал на фронт и меня возвращали. Ответственные для меня соревнования, не хочется проигрывать, буду стараться. Все, что накопил, — выложу. Впервые легально оставил школу, законно пропускаю занятия, предъявив бланк с эмблемой физкультурного ордена Ленина общества «Спартак». Впервые сказал мне директор: «Милости просим, желаю удачи, забей голов побольше». Он спутал бокс с футболом. «Забью, — сказал я, — так и быть». Укатываю впервые, довольный и гордый доверием, — не пустая личность на этом свете, талантливая молодежь.

Гудки и свистки паровозов.

Столпились вокруг И-И.

— Все собрались?

Пересчитали — все.

— Айда в вагон!

Побродили по городу Кировабаду. Серьезные спортсмены. Иду вразвалочку, член сборной «Спартака». Едим мороженое, шутим и хохочем, задеваем девчонок.

Вернулись быстро, чтобы не устать. Горит тусклым, слабым красным светом лампочка в нашей комнатке. Обои старые, облезлые. Кровати железные, ржавые, «железная» обстановка.

— Шахматистов, — говорит Дубровский, — не поселят в таком подвале.

— Будто ты видел, куда шахматистов поселяют.

— Мой брат шахматист, он останавливается в отелях.

— А это что, по-твоему?

— Одно название.

— К шахматистам уважения больше, народ интеллигентный, культурные запросы, они головой работают, а не руками.

— Это ты руками машешь, а я головой работаю, — отвечает Дубровский.

— То-то у тебя голова всегда на полу оказывается. Помолчал бы.

Ребята хохочут. Бедный Дубровский, достается ему всюду.

— Прекратите! — говорит капитан команды, тяжеловес, толстяк Фазанов. — Спать охота.

Никому спать неохота, кроме него. Подтрунивают над Дубровским, но не зло. Что значит — все время проигрывать. Невольно думаю о себе. Если я проиграю, надо мной так же будут шутить, второй бой подряд, а там третий… Не хочется думать о плохом конце.

Пролетает мимо меня подушка. В обратную сторону летят две. Встает с кровати обозленный Фазанов.

— Отдохните перед боем! — орет он. — Как детский сад! Взрослые люди! Наш самый молодой ведет себя спокойно (обо мне), и вы ведите себя спокойно!

Куда там! Подушка летит ему прямо в лицо. Он не успел увернуться. Летят и летят подушки.

— Кто бросил? — орет он. — Кто бросил?

Бесполезно орать, все бросают. Кроме меня. Новичок, неудобно. Лежу, наблюдаю за подушечной катавасией. Чем все-таки кончится? Засмотрелся, получил по затылку, довольно твердые подушки.

Фазанов кидается на кого-то, на него кидаются все. Смешная картина. Хохот. На толстяке капитане повисла вся команда.

Постепенно отцепляются. Капитан ворчит. Потные, возбужденные.

— Посмотрю, как завтра вы все проиграете! — орет Фазанов.

Летит последняя подушка… Укладываются в кровати.

— Послушай, — обращается ко мне средневес Шароев, — давай разомнемся, ну их всех, возьмем перчатки и разомнемся для формы.

— Где же мы тут разомнемся?

— Да хватит места, кровать подвинем и разомнемся.

Какого лешего сдалось ему разминаться перед сном, не пойму. Пристал как банный лист, даже перед ребятами неловко, будто я боюсь. И ребята ему:

— Да брось ты, Алеша, дурака валять, какие тут разминки.

— А чего, — отвечает, — разомнемся перед сном, чего плохого. Завтра бой, сегодня разомнемся.

Чудит и чудит.

— Вставай, — твердит, — разомнемся — и никаких.

— Не буду я разминаться, — ему отвечаю, — нет у меня желания.

А он свое.

Ребята меня просить стали: да разомнись ты с ним, чтоб отстал, бога ради, спать не даст.

— Пусть, — говорю, — с капитаном разминается, если на то пошло.

— Тебя просят, а не меня, — ворчит капитан, — нашли время, черти полосатые, завтра я о вас доложу.