Пётр Алешковский - Владимир Чигринцев

— Княжнин со мной об заклад спорил, что ты поедешь, — заметил вдруг Аристов многозначительно.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Воля.

— Да просто… — Виктор теперь неотрывно следил за его глазами. — Обставил нас, как фраеров, и в дамки. Татьяна только о нем и лепечет, заметил?

— Заметил, — горько признался Воля. — Но неужели, думаешь, он все рассчитал?

— А как же! — вскричал Аристов. — Я, я, дурак, я ведь тоже клюнул, впрочем, дураков всегда лечат, и поделом!

— Брось, как будто дело решенное, она не в себе, верит, что Павел Сергеевич встанет, только об отце и печется, а что Княжнин помогает, так нам тех лекарств не достать.

— При чем тут лекарства? — зло бросил Виктор. — Не в лекарствах дело — великий бизнесмен!

— Хорошо, допустим, но как минимум надо ее желание.

— Есть, есть желание, — безнадежно сказал Аристов.

— Ты уверен?

— Я хорошо ее знаю… — Он замолчал, затем добавил совсем сокрушенно: — Бизнес, видал я его в гробу, ты прав, надо зарабатывать тем, чему научен. Может, Ларри выбьет стипендию, он обещал. А насчет Тани мне интересно знать одно: почему? Тут не простая истерика, кабы я знал… — Он поднял стакан, посмотрел через него на лампочку.

Помолчали. Несколько раз разговор возникал, вертелся вокруг непонятной им тайны и сам собой угасал.

— Я тебя не то что убить хотел, но обкатывал в мозгу, обкатывал, — откровенно признался вдруг Виктор, — когда перед отъездом… ты прости, мне стыдно сегодня.

— С ума ты сошел. — Воля положил ему руку на плечо.

— Нет, правда, — подтвердил Аристов, — так все шло, так шло и вдруг разлетелось. Она бы сдалась… Раньше надо было действовать, я бы сумел. Она, Воля, кажется неприступной, на деле… — он махнул рукой, — комплекс на комплексе… — И почему-то добавил: — Мне таким ученым, как Павел Сергеевич, не стать…

— И мне не стать, велика беда. Неприступная, говоришь… Вот ведь чертов Княжнин!

— К нему у меня зла нет, — честно признался Витька. — Он такой же, как я, денег только много. Я и его знаю, веришь, мы очень откровенно разговаривали, это он держится таким… — подбирая слово, он замялся, — неприступным, лучше не скажешь. Два, словом, сапога — пара. Год назад у него умерла жена, сын в университете, там без надежной жены — крышка.

— А здесь?

— Здесь… наверное, тоже.

— В чем же дело?

— Тебе не понять, тебе правда не понять. — Он поднялся из-за стола. — Ты так не пробивался. К тебе вот я ревновал, а к нему… приму как должное, моя карта бита.

— Дурак ты, Витька, — сорвался Чигринцев, — каждому свои болячки, уясни наконец.

— Точно: кому — саркома, кому — насморк… Прости, Воля, прости, что наговорил, я тебя честно люблю, за одно это прости.

— Прекрати, я тоже тебя люблю. — Чигринцев не врал, он действительно любил его.

Павел Сергеевич Дербетев скончался в четыре часа дня во сне, сидя в кресле, через неделю после Волиного приезда в Москву. Покойника обнаружила тетушка Чигринцева, зашедшая попрощаться с ним, — отработав свой день, собиралась ехать домой. Вместе с Татьяной они облачили его в парадный черный костюм. Потом Татьяна обзвонила близких.

Воля приехал немедленно. Профессор лежал на кровати, на гладкой доске. Лицо заострилось и было, на удивление, красиво в своем спокойном величии. Ни надменности, ни гримасы боли — умер он, вероятно, мгновенно.

Оставшуюся часть дня связывались со всеми, кого можно было застать, принимали врача из неотложки, договаривались. Дозвонились в Америку — Ольга и Ларри обязались не опоздать к похоронам, была определенная надежда, что успеют в три положенных дня.

Вечером, собравшись на кухне, приступили наконец к главному — подсчету денег, выработке стратегии: расписали по пунктам, кто за что отвечает. Денег, понятно, требовалось много, Княжнин тут же предложил помочь, причем сделал это тактично, не настаивал, но Татьяна уверенно и жестко заявила, что деньги у нее есть. Вообще Княжнин вел себя тихо, подчинялся чигринцевским указаниям — Воле, как единственному мужчине в семье, выпало распоряжаться.

Подавленные и опустошенные, сидели долго. Пора было расходиться, тетушка, оставшаяся ночевать, и Татьяна буквально падали с ног, но никто не решился первым встать и откланяться. Аристов притулился на табуретке, без конца курил, взгляд его остекленел. Татьяна, наоборот, говорила без умолку, который раз перечитывала список дел, закупок — не могла остановиться. Снотворное, принятое по настоянию тетушки, ее не брало. Наконец она отложила лист, встала, все задвигали стульями.

— Подождите, еще одно важное дело. — Она вышла и вернулась, неся на ладони сапфировый перстень: — Воля, ты завтра продай его своему ювелиру.

— Таня, Павел Сергеевич был бы очень недоволен… — начал Воля.

— Нет, я имею право, и я настаиваю. — Она задумалась, словно искала решение, и, найдя его, твердо сказала: — Ты поедешь с Сергеем, надеюсь, у него рука не дрогнет.

— Не в этом дело, рука и у меня не дрогнет…

— Погодите, — властно оборвала Екатерина Дмитриевна. — Посмотри на меня, Таня, ты серьезно решилась?

— Да, перстень принадлежит папе, пусть ему и послужит. — Она выдержала взгляд, в глазах блеснула гневная слезинка.

— Хорошо! — подвела итог тетушка. — Тогда до завтра, найди этого скупщика (презрительно подчеркнула голосом это слово), и действуйте, — произнесла, обращаясь к одному Воле. — Пойдем, Танюшка, надо поспать.

— Воля, надеюсь, вы не обижаетесь, — сказал ему в лифте Княжнин, — для меня все совершенно неожиданно получилось.

— Нет, конечно, нет — созвонимся утром.

— О’кей. — Княжнин энергично пожал ему руку. Воля забрал с собой Аристова, тот благодарно кивнул, за всю дорогу не вымолвил ни слова, разделся, как робот, лег на диванчик и тут же уснул.

Ювелир ответил лишь утром. Узнал, радостно поприветствовал, пригласил к десяти.

В десять были на месте. Перед самым домом Княжнин вдруг взял Волю за локоть:

— Пожалуйста, Володя, я имею некоторый опыт в подобных сделках, доверьте мне поучаствовать.

— Конечно. — Чигринцев пожал плечами.

— Тогда так: ни в коем случае не называйте цену сами, никак не реагируйте на предложение, слушайте, молчите, пускай больше говорит он, я знаю, как это бывает.

— Хорошо, — кивнул Воля, кажется, у Княжнина имелся план: тут он ему доверял.

Николай Егорович открыл дверь, поклонился, мягко пожал Воле руку.

— Рад, проходите, проходите. — Он слегка посторонился. — С вами, Владимир, мы знакомы, а господин?..

— Сергей Княжнин, — тот бодро протянул руку.

— Очень приятно. — Ювелир оценивающе посмотрел на него. — Вы что же, из каких Княжниных будете, фамилия, признаться, всякая, да-с, всякая бывала фамилия.

— Из самых простецких. — Сергей отвел взгляд, признавая тем самым, что проиграл первый раунд.

— Простите, я к слову, вот с Владимиром мы прошлый раз судачили насчет Чигринцевых, я после специально поинтересовался.

— Николай Егорович — дока и в генеалогии, — заметил Воля.

— Да, знаете. — Ювелир ухватился за подсказку, благодарно кивнул. — Проходите, господа, какими судьбами, что у вас? Располагайтесь. — Завел в знакомую большую комнату, усадил за стол. — Чай, кофе?

— Спасибо, давайте сперва о деле, — начал Воля.

— У вас тут совершенный музей, — заметил вдруг Княжнин, внимательно оглядывая стены, — чувствуется вкус.

— Благодарю вас, я, признаться, люблю хорошие вещи. Кое-что мне досталось в наследство. Впрочем, давайте к делу, по-американски, так сказать. — Он добродушно глядел на Волю, слегка подчеркивая тем самым второстепенное значение Княжнина.

Воля выложил перстень.

— Перстень? Отлично! Я смотрю, вы специализируетесь по кладам. — В глазах ювелира заколыхались хитрые огоньки. — Где моя лупа? Вот моя лупа.

Он внимательно осмотрел камень, потом поднял на Волю глаза:

— Молодые люди, буду честен, можете не отвечать, но мне просто любопытно, откуда сей предмет? Я, конечно, назову цену, вас ведь это интересует в первую очередь. Камень неворованный, людей повидали-с… Если сможете мне помочь, я объясню свое поведение чуть позже, итак?

— Пожалуйста. — Воля заметил, как напрягся Княжнин. — Этот перстень вместе с ожерельем — наследие одной старой российской семьи. По преданию, он достался предку во время подавления Пугачевского бунта и, вероятно, принадлежал самому вождю восставших крестьян.

— Пугачев?.. Южные степи… Каспий… Возможно, возможно. Ну-с, слушайте, я поступлю против всех правил, но сия вещица, — он с удовольствием покрутил перстень, поглядел камень на просвет, — она мне кое-что напоминает. Тут, заметьте, два владельца оставили след, и два необычных владельца. Во-первых, египетские иероглифы. Не просто иероглифы, а обведенные овальной линией: имя в картуше, так это называется. В самом имени знак — иероглиф сокола. Помещенный в картуш, он означает знак Гора, сына Исиды, небесного, солнечного божества, входившего обязательным компонентом в пятичленную титулатуру фараона. Специалист прочитает надпись, но не сомневаюсь — камень был первоначально фараоновой печатью. Далее, — он убедился, что его внимательно слушают, — по краю камня вырезана арабская вязь. Тут я вовсе не специалист, могу лишь констатировать наличие. Прочесть ее не составит труда. Дело в другом — надпись соревнуется с египетскими письменами, она заключает их в круг, — второй хозяин поспешил специально отметить свое владение вещью. В Россию перстень попал из пугачевских степей. Я недаром помянул Каспий, хотя предпочтительнее были б Черное и Средиземное моря… Впрочем, хорошие вещи гуляют по свету невзирая на границы… Признаюсь, не каждый день приходится иметь дело с подобными вещами, а эта интересна особо. Господа, вы готовы слушать?