Уильям Тревор - Пасынки судьбы
— Не помогли собаки — считай тутовые деревья, — наставляла ее тетя Фицюстас. — Начинай с левого угла сада, закрой глаза, и перед тобой будет возникать одно дерево за другим.
А тетя Пэнси говорила, что, если хочешь поскорее уснуть, лучше всего думать о чем-то приятном. Вообще, тетя Пэнси и тетя Фицюстас были такими разными, что, когда Имельда была маленькой, ей и в голову не приходило, что это родные сестры. Ей об этом сказала мать. За чаем тетя Пэнси всегда передавала джем и масло отцу Килгарриффу, или матери, или своей сестре. Она по многу раз вскакивала из-за стола поднять чепчик с оборками, который Филомена постоянно роняла — то на пол, то на блюдо с жареным мясом, стоявшее на буфете. Тетя Фицюстас всего этого не замечала. На губах у нее налипли табачные крошки, булавку для галстука в виде собачьей головы она часто прикалывала вверх ногами, а из-под старой твидовой шляпки выбивались растрепавшиеся седые волосы. Она косила траву, удобряла кусты и любила возиться с машиной: обливала ее водой из шланга, терла капот или обивку на сиденьях.
— Тринадцать, — проговорила Имельда и сбилась со счета. Первое тутовое дерево было похоже на ворону, следующее — кривое, а на третьем почему-то никогда не было ягод. У одного корни выпирали из земли, у другого были кислые ягоды; на одном дереве, словно его побило ветром, кора висела клочьями, а вдоль ограды выстроились в ряд девять совершенно одинаковых деревьев. Остальные же она, как ни старалась, представить не могла.
Имельда Квинтон меня зовут,Ирландия — моя колыбель,Дом разрушенный — мой приют,Небеса — моя цель.[52]
В новой монастырской школе, каменном здании со статуей Девы Марии у входа, все буквально помешались на стихах. Это четверостишие Имельда написала на внутренней стороне оранжевой обложки своей тетради по чистописанию — написала красиво, с наклоном.
— «Небеса»?! — прыснула Тереза Ши. — Уж ты-то не попадешь на небеса, Имельда Квинтон. И не рассчитывай. — Тереза Ши была большой, нескладной и глупой девочкой, ее злобный нрав был известен всей школе. Сестра Малкахи советовала Имельде не обращать на нее внимания.
Имельда постаралась не думать о Терезе Ши. Ей удалось выбросить ее из головы, и вместо нее она увидела, как в небо взмывает воздушный змей и как все, задрав головы, смотрят на него. Вскоре она заснула.
Ей приснился страшный сон, и мать пришла ее успокоить. Ей всегда снился один и тот же страшный сон: дети горят в огне.
— Ну, ну, Имельда, — успокаивала ее мать. — Шш, успокойся, спи, маленькая.
На уроке проходили умножение в столбик. Умножение давалось Имельде с трудом, и она обрадовалась, когда зазвонил звонок. Мисс Гарви, учительница математики, не имевшая духовного звания, застегнула крючки на юбке, которую, чтобы чувствовать себя свободней, она в начале урока имела обыкновение расстегивать. В классе поднялся шум, но вскоре стих — собрав портфели, девочки высыпали на улицу.
После уроков, стоя у входа в магазин миссис Дрисколл и жуя лакрицу, Тереза Ши заметила:
— Говорят, Имельда, что тебе нельзя ходить в нашу школу.
— Не будь такой злой, Тереза, — сказала другая девочка.
— А что я такого сказала?
— Почему же мне нельзя ходить в школу? — поинтересовалась Имельда.
— Потому что ты не католичка, Имельда Квинтон! Уж молчала бы лучше!
Тереза Ши засмеялась и убежала, портфель бил ей по ногам. Самой злобной выходкой с ее стороны было сообщить маленькой Мейви Каллен о том, что ее мать умерла по дороге в Америку, куда та поехала навестить своего дядю. Потом выяснилось, что Тереза сказала правду.
— Не обращай на нее внимания, — посоветовала Имельде девочка, назвавшая Терезу злой.
Имельда шла домой по деревне расстроенная — и не только тем, что весь вечер придется сидеть над примерами на умножение — к этому по крайней мере она была готова, а тем, что сказала ей Тереза Ши. Ей нравилось ходить в монастырскую школу, однако, если что-то не ладилось, школа сразу же становилась ненавистной. Строилась она на ее глазах, и Имельда знала, что будет в ней учиться: протестантской школы в деревне теперь не было. Все к ней хорошо относились: и мать-настоятельница, и сестра Малкахи, и сестра Хенесси, и мисс Гарви, и послушницы. Во время молитвы и катехизиса она либо играла на пианино, либо смотрела, как сестра Роуан печет на кухне хлеб. Никто, кроме Терезы Ши, не замечал, что она единственная в школе не католичка.
Да и сама она нисколько не страдала от того, что не похожа на других учениц, что у нее нет платья для конфирмации, четок, что она не может вместе со всеми участвовать в процессии Тела Господня в Фермое. Она просила у Бога прощения, если наступала на улитку, потому что сестра Малкахи однажды объяснила ей, что улитка — такое же божье создание, как и человек. Но при этом Имельда знала, что протестанты и прощения у Бога просят иначе, чем католики, и «Аве Марию» в качестве наказания читать не должны. «Протестанты-арестанты, змеиные души», — прошипела Тереза Ши, когда Имельда в первый раз пришла в школу, а однажды, давясь ст смеха, она пробормотала, что у тети Фицюстас не все дома и у отца Килгарриффа — тоже. Имельда знала, что, по правде говоря, его не следует называть отцом Килгарриффом, поскольку он уже давно не священник. Но для нее это не имело значения, да и тетя Фицюстас казалась ей вполне нормальной.
— Еретики, — бормотала себе под нос, еле сдерживая смех, Тереза Ши. — Каиново племя.
Мать пыталась ей кое-что объяснить. В течение многих веков, говорила она, католики были лишены возможности исповедовать свою веру — не удивительно поэтому, что теперь находятся такие, как Тереза Ши. Отец Килгаррифф рассказывал ей про Даниела О’Коннела, который, не прибегая к оружию, добился свободы вероисповедания для католиков, а мать — про мучеников Митчелстауна[53] и о столкновении под Каппокеном в 1915 году[54]. Однажды, катаясь всей семьей на машине, они проехали мимо того места, где из засады был убит знаменитый революционер Майкл Коллинз. Когда они ездили к морю, в Йол, мать рассказала ей про священника, которого в 1602 году казнили в этом городе за то, что тот не пожелал отказаться от своей веры. Рассказала она и про английского майора, которого не пустили в Килни напоить лошадей, и про то, что убитый из засады революционер в свое время приезжал в Килни за деньгами, которые Квинтоны пожертвовали на революцию. Мать показала Имельде дерево, на котором был повешен предатель; он предал своих товарищей, и за это ему отрезали язык. Хороню, что колониальная Ирландия вся плющом поросла, любила говорить мать; из окна машины она не раз показывала Имельде на увитые плющом руины вроде Килни, а иногда и на неповрежденные усадьбы, где теперь размещались духовные семинарии или психиатрические лечебницы. К миротворцу Даниелу О'Коннелу мать была равнодушна, ее кумирами были великие ирландские герои графы Тайрон и Тирконнелл, которые много веков назад бежали из Ирландии — участь всех ирландских военачальников, оставшихся в живых после проигранных сражений. Отцу Имельды тоже ведь приходилось жить в изгнании, вдали от своей мельницы, и Имельда, пытаясь представить себе отца, нередко задавалась вопросом, есть ли что-то общее между ним и графами Тайроном и Тирконнеллом. Монахини в школе считали его героем, почти таким же легендарным, как Финн Мак Кумал или могучий Кухулин[55]. «Ты, Имельда, — моя любимица», — объявила сестра Роуан, когда Имельда первый раз пришла на школьную кухню посмотреть, как та печет хлеб, и девочка понимала, что, если бы не отец, монахиня не была бы с ней так ласкова. «Твоего отца, Имельда, никогда не забудут, — заверила ее сестра Малкахи. — Его будут помнить и в Лохе, и в Фермое, и во всем графстве Корк. Мы каждый день за него молимся. Дева Мария заступится за него».
Фотография отца, где он был снят вместе с другими учениками своего класса, висела в комнате матери. Лицо получилось неясным, видно было только, что у него, как и у Имельды, светлые волосы. Он слегка улыбался, но когда Имельда всматривалась в его черты, они расплывались. «Терезе Ши просто завидно, что у тебя такой отец», — сказала ей одна девочка из класса.
Имельда собирала в саду тутовые ягоды и вспоминала стихотворение, которое прочла им мисс Гарви — «Остров Иннисфри»[56]. Красивое стихотворение, почти такое же красивое, как стихи Шекспира, которые иногда декламировал ей отец Килгаррифф. Она шепотом читала его вслух:
Сходит покой к сверчкам утренней росной пылью;Там полночь ярко-искриста, полдень жарко-багрян…[57]
В саду начала кусаться мошкара. В густой траве лежали яблоки с единственной яблони. Зеленые и ужасно кислые, они годились только в готовку. Кажется, сестра Малкахи говорила, что графы Тайрон и Тирконнелл бежали в Иерусалим. А Кухулин погнал во вражеский стан колесницы с обезглавленными телами своих врагов.
