Григорий Ряжский - Дивертисмент братьев Лунио
@bt-min = Долгой пауза не оказалась. На другой день привели меня снова к нему, туда же. Я сел, жду. Волнуюсь, конечно, судьба на кону всё-таки. Да и сама жизнь заодно.
@bt-min = – Значит так, Гиршбаум, – сразу с деловой интонацией в голосе начал Маркелов, – слушай и вникай. Уйдёшь отсюда по амнистии, это я для тебя организую, малолетство твоё припишу, блокадный труд и всё такое. Но пойдёшь как уголовный элемент, по ним у меня есть квота, так будет проще, и мне, и тебе. – Я удивлённо посмотрел на полковника, но он остановил мой взгляд рукой и продолжил: – Статью тебе по прошлой жизни впишем лёгкую, чтобы не слишком последствия на тебе сказались. Акт подпишу тут же, в лагере, и члены комиссии тоже подмахнут, я уже договорился с Чапайкиным. Так что освободишься уже, можно сказать, с завтрашнего дня. И переберёшься сюда, в это помещение. Тут кормиться будешь и спать ещё дня три, пока мы работу свою здесь не закончим по остальному контингенту. Дела изучить надо, как у кого тут и чего. – Я молча слушал, и душа моя не хотела верить тому, что слышали уши мои. Однако я, в отличие от неё, верил. Потому что не душой, а живыми глазами видел перед собой этого человека, который меня сюда же и упёк. И который хотел теперь моего богатства, моего и папиного, очень хотел, но без меня не мог его получить. – И ещё! – он положил ладони на стол, сдвинул их и сжал, скрестив пальцами наверх. – Уедешь отсюда вместе со мной, ты и я, отдельно от других. Едем в Ленинград, ты от меня ни на шаг: имей в виду, документов при тебе не будет, справку об освобождении отдам, только когда сочту нужным. Это ясно? – Я кивнул. – И второй момент. Документы будут на другое имя, придётся фамилию, по крайней мере, поменять, иначе не выгорит. Сечёшь, заключённый?
@bt-min = – Секу, Григорий Емельяныч, – ответил я, уже думая о том, что скоро увижу свой любимый Ленинград, пройдусь по любимым набережным, постою на мостах любимыми моими белыми ночами, зайду к себе на Фонтанку посмотреть на свой дом, на наш с папой дом. Что мне там теперь не жить, что возврата в свою квартиру мне уже не будет никогда, знал, конечно же, не мог не знать: но всё равно звало и тянуло узреть родные пенаты. Тем более что в недрах их хранилось мамино кольцо, то самое. Если, конечно, всё ещё хранилось.
@bt-min = – Вот и славно, сержант, – удовлетворённо произнёс полковник и осклабился, точно так же, как тогда, в сорок третьем, кивая подчинённому на приготовленный мешок. – Теперь давай фамилию свою.
@bt-min = – Какую фамилию? – не понял я.
@bt-min = – Такую, какую ж ещё, новую! Доживать теперь с которой будешь.
@bt-min = Я понял. И задумался. Тема сама по себе была очень уж неожиданная. Фамилия – это в какой-то мере сама судьба человеческая. Помню, папа так однажды сказал. И серьёзно так потрепал ещё по голове: «Ты запомнил это, Гиршик?» А я, кажется, спросил у него вместо ответа: «А у нас какая с тобой судьба, пап, хорошая или плохая?» И папа, подумав, ответил, опять же серьёзно так: «Судьба не бывает плохой, Гиршик, и не бывает хорошей. Судьба бывает всегда только своей. А если она не своя, то значит, она просто чужая...»
@bt-min = – Лунио! – сказал я неожиданно, даже, наверное, для самого себя. – «Лунио» пишите.
@bt-min = Тот поднял брови:
@bt-min = – Чего? Какое ещё лунио, парень? Я говорю, фамилию давай. Или я сейчас сам запишу тебя Ивановым каким-нибудь и все дела.
@bt-min = – Не надо Иванова, пишите, «Лунио», это будет моя фамилия. Так папа мой хотел, – не согласился я с Маркеловым. – В смысле, так ему понравилось бы.
@bt-min = – А у тебя папа что, из итальянцев был, что ли? Или из молдаван? Что за фамилия такая ненормальная, я не понял. Для чего тебе внимание к себе привлекать? Оно тебе надо?
@bt-min = – Папа не был молдаванином. Папа был верный ленинец и великий ювелир. И, пожалуйста, напишите для меня эту фамилию, она мне подходит, я буду с ней жить.
@bt-min = – Как угодно, – он пометил себе в блокноте. – Лунио так Лунио, мне по хер, сержант. Хоть Микеланджело, тебе с этим жить, не мне. Для меня главное, чтобы ты не соврал мне про отцово наследство. Иначе сильно пожалеешь, ты понял? – Я кивнул. – И как приедем в Ленинград, сразу на адрес, где всё лежит. Там цацки твои с безделушками беру и отпускаю. Всё.
@bt-min = Он кликнул конвоира и указал ему на меня кивком, уводи, мол. Сам встал, одёрнул китель, сунул папку под мышку и, не дожидаясь, пока меня уведут, вышел за дверь, соорудив из задумчивого лица простую и суровую морду.
@bt-min = Три последующих дня я расхаживал вольной расконвоированной птицей по территории родного «Устьсевлага», в той же моей изношенной робе, но только уже не думая о выработке и корчёвке и о том, что мне будет, если не выдам норму, и что не нужно больше проживать свои ночи и дни, опасаясь конвоя, мороза, голода, блатных и ошибочно выпущенного слова. И что никогда я сюда больше не вернусь, потому что теперь я лучше сдохну, чем снова отдам им свою жизнь. И пропади они все пропадом вместе с Иосифом Виссарионовичем, Григорием Емельяновичем и папиными безделушками, как обозначил их полковник внутренних органов Маркелов.
@bt-min = Я бродил и наслаждался драгоценным солнечным светом, вторым по надобности хлебом северных мест, переваривая в своём оттаявшем желудке сытный трёхразовый командирский харч. Я приветливо кивал конвоирской мрази и их злобным псам, которые в моём сознании постепенно перерождались в лохматое, пушистое и трогательно нечёсаное домашнее зверьё, в верных друганов лагерных человеков.
@bt-min = Я ходил, я сидел, я лежал на несозревшей июньской траве 1953 года, редкой, но весёлой оттого, что и ей, как и мне, удалось пробиться на свет Божий из этой вечной мерзлоты и насытить себя этим драгоценным светом открывшегося в полную силу неба и надеждой, что теперь не скосят и насмерть не замнут. А ещё я думал, что никакие наши с папой драгоценные пустышки не смогут заменить мне свободы и молодой пока ещё жизни моей. И наверняка папа поддержал бы меня и одобрил. А штуковин этих мне и вправду было не жаль. Я уже тогда, лёжа на лагерной траве и протаскивая между зубов острую пыльную травинку, мысленно расстался с ними, с папиными изделиями с камнями и без. Лишь бы Полина Андреевна Волынцева была жива и на том же месте...
А через три дня на четвёртый за нами пришла машина, и мне выдали запас белья вместе с гражданским одёжным комплектом. Я расписался в амбарной книге, не знаю за что, но уже применив новую свою фамилию с круглым конечным завитком, и мы с полковником Маркеловым убыли на Большую землю...»
Глава 13
Чуда, на которое сдуру понадеялась было Франя, не случилось. Да и не могло случиться никогда, как она потом уже, остыв, поняла. Иван этот, простой по натуре, но незрелый головой и бездушный сердцем бывший её механический полюбовник с так и не определившимся будущим, залетел на адрес её по случайности, а не в силу соединявших их когда-то отношений. Ясно, что хотел переждать время, а потом уйти, когда подвернётся куда. Ну и скатертью дорога, дуролом. А дурой в этом неприятном слове, как ни досадно, была сама она, как бы ни было от этого досадно.
Однако теперь Франины мысли заняты были совсем другим. А именно: Григорием Наумовичем Лунио с его маленькими близнецами, которые, как она доподлинно знала, пока всё ещё находились на послеродовой реабилитации. Впрочем, с ними всё будет в норме, она про это тоже знала, врачи сказали, хоть сами же, мать их, прости Господи, считай, женщину загубили. Так что пока главной заботой Григория Наумовича были похороны усопшей Машуты, Дюки.
«Всё же надо б отпеть сначала, – подумалось ей, – было б тогда правильно всё у неё, по Божьему закону, хоть и агностичкой этой самой была».
Однако была крещёная усопшая была или некрещёная – так и оставалось неизвестным. Поэтому, отпросившись на службе и заглянув в медкарту, где всё про рожениц, включая адрес, она поехала по месту проживания семейства Лунио, предполагая, что Григорий Наумыч в день такой навряд ли будет на службе.
Так и оказалось. Он открыл ей, чёрный, печальный, с воспалёнными от бессонницы глазами. Щёки и прочее вокруг аккуратной его бородки и усов – всё было не брито и уже успело обрасти колкой односуточной щетиной.
– Здравствуйте, Григорий Наумыч, – робко произнесла нежданная гостья. – Можно зайти к вам на минуточку?
Ей показалось, он снова её не признал. Но он узнал и отступил на шаг:
– Заходите.
Она кивнула на вешалку:
– Разденусь?
Он тоже кивнул утвердительно. Она сняла пальто и осталась стоять в прихожей большущей квартиры. Другого он ей не предложил, ждал, что скажет сама. Она спросила:
– А она крещёная была, Машенька, Дюка ваша?
– Не знаю, Фрося, – тусклым голосом ответил хозяин жилья. – При мне – нет. А до меня – не в курсе. Мы с ней вместе живём с её девяти лет, она мне не родная дочь, приёмная.
Гостья смутилась:
– Я Франя, Григорий Наумыч, – не Фрося.
– Извините, Франя, – покачал он головой, но видно было, что без особого сожаления о допущенном промахе.
