Григорий Ряжский - Дивертисмент братьев Лунио
Однако как же он её нашёл, Машуту? Или она его? Это в разум не умещалось, требовалось пояснение со стороны. И чуть-чуть укололо ещё, если честно. Как же – её, нормальную, оставить, а к карлице уйти. Хотя и к распрекрасной и чудной женщине, но всё равно, очень уж маленькой, ну просто очень. Квартирный вопрос? Так зачем, если всё равно непонятно как жить Карабасу с Мальвинкой? Но ведь деточки-то вышли, хоть и крохотульки, а получились у них... И так далее перебиралось в голове, и по кругу снова.
Так и ломала голову, стыдясь своей запоздалой рассудочности, но вместе с тем успевая расставить все звенья похоронной процедуры по назначенным местам.
Теперь стол. Тут трудностей не испытала: и сама умела всё, и кулинария под боком. Заблаговременно всё подготовит, как приедут с кладбища. Останется только скоренько подогреть, пока старичок будет начинать застолье, так они решили. А посуды всякой у Лунио оказался океан, хоть тони.
В последний момент выбирали венки, только из живой ёлки, без ничего, так она сама решила и не ошиблась. Очень Григорий Наумыч потом за это благодарен был, очень.
Ну и главное, кладбище какое. Приехала на главное, самое богатое у них. Все документы подала и села ждать ответа. А ей не говорят. Нету ничего, только и сказали. На другое идите, где пустошь, на край могильной земли.
Но и тут сообразила, правда, не без длинной торговли получилось, хотя деньги от Лунио, что были в руках, запросто позволяли порешить всё сразу, без никаких. Но вдруг почувствовала, что отнимают не у кого-то, а у неё. Не чьё-то чужое, со стороны, а личное. Своё. Как бы заработанное вместе общим семейным трудом. Почувствовала и сама поразилась новому чувству, шибанувшему в голову абсолютной новизной ощущений. И если бы не само скорбное событие, не все эти вихри ответственных дел, упряталась бы, наверное, ища укрытия в собственном страхе.
Когда настал день похорон, Франя мысленно похвалила себя, что к поминочному застолью приготовилась с запасом. Оказалось, поминальщиков стало ещё больше. Прибавочно к остальным ещё трое хоронить прибыли. Все были женщины, и все выглядели. Ей даже немножечко неприятно стало и чуть-чуть обидно неизвестно за что. Были те с работы хозяина, с упаковочной все. Технолог, полная такая немного, и две упаковщицы. Узнали про горе и сами пришли. И тепло так на него глядели, на хозяина, честно, это всегда видно, как кто к кому относится, особенно при несчастье. Она поймала себя на мысли, что «хозяином» Григория Наумыча про себя назвала, и не раз уже. Кому, чего, зачем? Какой хозяин, чей? Её, что ли? И ответила себе – да, мой. А про дамочек тех поняла сразу – были они у него раньше, все были, в потребную мужскую очередь: или спал, или жил. Только не кончилось это ничем, одно уважение осталось в обе стороны и сочувствие – в одну.
Тело забирали не из роддомовского холодильника, а уже из городского морга. Там же делали вскрытие – Григорий Наумыч разрешил, и для науки чтоб осталось, и для сложной медицинской практики заключение нужно. Потом одели в то, что Франя подвезла из верхнего Дюкиного, и буквально чуть-чуть подладили наружность местные спецы. Потом уж только Франя сообразила, что подлаживать было нечего совсем, просто денег срубили с них с Григорием Наумычем морговские те горехваты.
И это за все похороны единственным её упущением стало. Остальное прошло как по маслу. Дюка как была красавицей до смерти, так ровно с той же красотой и осталась. Ни дать ни взять. Когда вынесли маленький, как она сама, гробок и на два табурета перед автобусом поставили, так лежала, будто живая, улыбчивая, игрушка просто, засмотришься. Личико аккуратное, ещё моложе, чем было, детское уже окончательно, без морщинок у глаз, исчезли они куда-то, разгладились. Гирш губу прикусил, но сдержал себя пока, кивнул охранникам своим – в автобус, мол, заносите, едем. У морга не все были, только свои и врачиха из роддома. Остальные к кладбищу отдельно подъезжали. Там уже всё готово было, и могильщики трезвые все рядом стояли, чисто одетые, как договаривались.
Вот туда Иван и подошёл, тоже ко всем. Увидели его уже, кто знал, когда стали гробик вниз опускать, в могильную ямочку. До этого в тени держался, на расстоянии, чтобы не допустить против себя скандала какого-нибудь, неуместного в такой горький день. А совсем приблизился, когда уже попрощались все и землю в очередь бросили вниз, по жменьке. В этот момент и протиснулся, лапой огромной земли сгрёб, руку над ямой вытянул и разжал. Туда и упало, не хуже, чем у других. Потом печально покачал головой и отступил назад, не разворачиваясь корпусом, на ощупь шёл, пятясь, подальше ото всех, по той же причине.
Франя быстро глянула на Григория Наумовича, пытаясь почувствовать его настроение насчёт прошлого зятя, ну что, может, на поминки позовёт, раз такое дело. Но тот молчал, только вниз смотрел, а губы, догадывалась, шептали, почти не двигаясь: «Дочка моя, доченька любимая...» И другие слова.
На поминки не позвали, и он не пошёл. Ясное дело, кто ж допустит теперь. Так думал и никак по-другому. Но и без отца живых близняшек обошлись нормально. Слова, что говорили, были настоящие. Даже те, старичковы: так уж он расчувствовался, увидев маленькую, мёртвую Дюку. И врачиха говорила про неё только самое лучшее, что все скорбят, вся медицина, но поделать эта медицина, к несчастью, ничего не сумела, нет у нас пока такой научной базы. А малышек-близнецов в беде не оставим, выдадим, мол, совершенно готовыми к нормальному развитию. И запнулась, поправила себя, с «нормальному» на «последующему». И прочее, другие ещё слова, тоже добрые и от души. Охранники, по одному, сказали, что вся упаковочная присоединяется к горю начальника охраны и желает ему скорейшего восстановления сил и здоровья. И что все его ждут на его рабочем месте. И начальство просило передать, что выпишет разовую материальную помощь в размере оклада. Чтобы он это знал.
Потом ещё женщины говорили, все три, это уже после тех, с украшениями, покупательниц-подруг. Две первые сказали про мужество Григория Наумыча, что так долго никто не знал про особенность его дочки такую, и что тянул он на себе все невзгоды один, и что настоящий мужчина и отец, хотя и не родной, как они только теперь узнали. А технолог, нормально прикосевшая, ничего толком не сказала, а только слезу утёрла и выдала, что дура она, мол, настоящая, что всю душу этого человека насквозь не понимала прежде и что таких людей на свете раз-два и конец подсчёту. И что все они, женщины с упаковочной фабрики, не оставят начальника охраны Лунио своим женским вниманием и заботой, и хотя их никого не звали, они всё равно пришли и ещё приходить к нему будут всегда.
Примерно так выдала. И скорбно села. Технолога Франя ненавидела. Остальных – тоже. Включая безобидных покупательниц Дюкиной ювелирки. Ненавидела и дивилась собственной, едва сдерживаемой и безмолвной запальчивости. Это было с ней впервые. Что-то надвигалось на Франю с неотвратимостью атомного ледокола, рубя и сметая на своём пути преграды, что замедляли колкому атомоходу наикратчайший путь к заветному полюсу нежданного-негаданного любовного помрачения. Любовь эта очнулась от анабиоза, но не стала виновной в том, что в тот же самый печальный промежуток сделалась сопутствием их ужасного общего горя. Это был для неё первый случай глухой и пещерной ревности, даже о бледном варианте которого Франя до сего дня имела представление лишь по читанным и не читанным ею книжкам.
Разошлись все, как они с хозяином дома не ожидали, довольно поздно. Технолог, нагрузившаяся до начального рубежа непотребства, сделала попытку остаться под предлогом помощи в уборке после поминок. Однако Франя вежливо, но с требуемой жёсткостью довела её до выхода из квартиры, неустанно благодаря на словах. Там она помогла ей одеться, мягко приталкивая корпусом, выпроводила на лестницу и вызвала лифт. Остальные дамы, видя такое дело, откланялись сами, увернувшись от Франиного сопровождения. Поняли – место занято и плотно.
Потом уже, проводив поминочных гостей, Франя собралась спросить хозяина, что ей теперь делать, но Гирш опередил её. Отвёл в лишнюю спальню и указал на заправленную постель:
– Там ляжете, Франечка. – И сделал неопределённый жест головой, благодарно прикрыв глаза. – Всё остальное завтра, если получится. Вы ужасно перенервничали и устали, я вижу. А в холодильник сам всё со стола перенесу, не заботьтесь об этом, спите. И спокойной вам ночи, милая. – И прикрыл за ней дверь.
А прикрыв, подумал, что есть женщины, которые на похоронах станут выть, причём искренне. А есть такие, кто наливать будет и утешать, и тоже от всего сердца. Франя была из первых, самых душевных, где головы меньше, но зато сердца про запас. А из вторых, подумалось ему, наверное, врачиха эта роддомовская, если не ошибается про неё. Юлька же Маркелова, уверовал он себя, уже не мечась между другими вариантами, та просто не пришла бы совсем, избавила бы себя от этой скучной и бестолковой похоронной муры.
