Али аль-Мисурати - Барабаны пустыни
Его выпустили через три дня, сказав:
— Это достаточный срок для того, чтобы заглушить даже адскую боль, страдания и его помыслы о мести.
Я прекратил все свои связи с людьми, обдумывая свой план. Моя жена словно онемела. В доме стояла могильная тишина. Тишина — верный признак боли и готовящейся мести…
Его родственники распустили слух, что он уехал куда-то очень далеко.
«Ты хотел спрятаться… Куда ты спрячешься! Ведь я — твой рок, твоя судьба, твои тревожные сны и дни, наполненные страхом ожидания последнего часа…»
Улица пустынна. Только несколько кошек и собак да возвращающихся домой пьянчужек. Я караулю в одиночестве, зажав в кулак все: гнев, скорбь, страдания и предмет, который блестит в свете луны. Я сжимаю его сильнее. Провожу пальцем по лезвию — оно остро как бритва. Представляю себе, как оно прорезает кожу, разрывает плоть и вонзается в сердце.
Кровь стучит в висках. Я каждую секунду готов броситься вперед, чтобы не упустить любую тень, появившуюся на улочке. Я, как зверь на охоте, делаю прыжок, сжимая в потной руке рукоять, а потом возвращаюсь в засаду.
Я никогда в жизни никого не убивал. На больших праздниках я забиваюсь в самый дальний угол дома, сгорая от смущения. Я робок с людьми.
В первые дни моя жена не пыталась разбить мое молчание. И вдруг она разразилась: «Куда идешь?», «Ты чего молчишь?», «Ужинай!», «Обедай!», «Где ты был?» Я отвечал на ее вопросы односложно. Иногда — взглядами, от которых вопросы застывали у нее на губах, не успев сорваться. Тогда в ее глазах появлялось выражение такой отчаянной беспомощности и мольбы, что я отводил взгляд. И снова: тишина, улица, ожидание.
Я нарисовал место. Отсюда он придет на улицу. Шаги его будут осторожными. Здесь, у входа, небольшой поворот, и свет от фонаря сюда не падает. Небольшие лужи, образовавшиеся от стока воды из домов, помешают ему ускорить шаг. Ему не удастся уйти: улица заканчивается тупиком. Удар будет быстрым и точным. Как долго он будет скрываться? Все равно он вернется, когда уверится, что кровь моя остыла. Может быть, он думает о том, как выразить свое соболезнование, придав своему лицу выражение фальшивой скорби, а после этого пригласит к себе? Наверное, он надеется, что я могу забыть…
Он вернулся. Почти бежал, закрыв лицо руками. Сильные порывы ветра рвали с него накидку. На улице было темно, тихо и мрачно. Он остановился, оглянулся по сторонам и бросился бежать со всех ног. Когда он снова остановился, я прыгнул на него. Он дрожал от страха и что-то бормотал. Пальцы мои сжали рукоять кинжала. Я занес руку и в этот момент увидел, как открывается дверь. Но назад уже дороги не было…
Чей крик я услышал, свой или его, не знаю. Из глубины мрака вырвался тоненький голосок, напомнивший мне голос моей дочки. Его бездыханное тело окружили люди… Лицо мое было мокрым от слез или пота? Улыбались мои губы или дрожали?..
Дома жена недоверчиво спросила:
— С чего это ты такой веселый?
В ту ночь я спал с женой в одной постели. Впервые с того времени, как красивая маленькая кукла разлетелась вдребезги…
Перевод А. Макаренко.
Давняя история
Вряд ли кто поверит, что это могло произойти на нашей улице. Все, что касается устоявшихся норм жизни и поведения, охраняется здесь как зеница ока, несмотря на то что данное захолустье расположено вблизи городской черты. Чьи-либо попытки изменить укоренившийся образ жизни всегда терпели фиаско, наталкиваясь на неодолимую стену в лице старых семей, хранителей традиций. Например, когда Фатима начала работать медсестрой, злые языки так прошлись по ней, что она была вынуждена съехать с улицы, и никто до сих пор не знает о ее дальнейшей судьбе. Можно вспомнить и другие попытки, но всегда они встречали ожесточенное сопротивление со стороны в первую очередь шейха улицы Мухтара, любое слово которого было равносильно закону, и хаджи Абдессаляма, старейшего жителя улицы. Шейх Мухтар и хаджи Абдессалям играли первую скрипку во всех происходивших на нашей улице событиях.
Между тем жизнь текла, время брало свое и в большинстве случаев покрывало все происходившие события паутиной забвения. Но не историю, связанную с именем Умм Дафаир. До сегодняшних дней на улице вспоминают эту историю.
Как утверждает мой друг Айяд, все началось субботним январским утром. Хаджи Абдессалям восседал под зимним солнцем на своем вечном стульчике, выставленном у входа в принадлежащую ему лавку, и с тремя расположившимися напротив него собеседниками убивал время в горьких сетованиях на тему о нынешних нравах и мирской суете. В это время на улицу въехала пролетка, в которой сидели девушка лет восемнадцати и женщина, закутанная в белую фирашию. На козлах рядом с кучером восседал маленький мальчик. Хаджи Абдессалям неожиданно вскочил, всплеснул руками и скороговоркой забормотал: «Спаси, аллах! Спаси, аллах!» Эта девушка, Умм Дафаир, одетая по-европейски, нагло выставляла напоказ свою красоту. Хаджи Абдессалям непроизвольно сделал несколько шагов в направлении удаляющейся пролетки.
будто не веря, что увиденное им не было миражем. Когда он вернулся, то прочел в глазах собеседников немой вопрос. Как бы в ответ, он погрозил им пальцем и снова водрузился на стульчик. Затем на узкую улочку въехал грузовик, нагруженный домашней утварью, и на скорости, подняв тучу пыли, что весьма не понравилось хаджи Абдессаляму, подкатил к бывшему дому маэстро Масуда, купленному им, судя по слухам, за фантастическую цену. Один из собеседников устремил вопрошающий взгляд на хаджи Абдессаляма в ожидании информации о новых поселенцах. Тот без слов дал понять, что за этим дело не станет — нужно лишь набраться терпения.
На следующее утро хаджи Абдессалям открыл свою лавку немного раньше обычного и, заняв свой наблюдательный пост, принялся ждать. Спустя некоторое время из дома вышла Умм Дафаир, направляясь в школу. Хаджи буквально приковал свой взгляд к девушке. Проходя мимо, она смущенно взглянула на него. У хаджи екнуло сердце. Он ожидал, что девушка поздоровается с ним, однако та молча проследовала дальше.
Известие о приезде красавицы очень быстро докатилось до уличной молодежи, и небольшая площадка у лавки хаджи Абдессаляма сделалась вдруг постоянной резиденцией парней. Каждый день в определенный час они стали собираться на этом месте, несмотря на тщетные старания хаджи разогнать их. Не успевала Умм Дафаир появиться в дверях дома, как взгляды обращались в ее сторону. Омран трагическим голосом восклицал: «Она красива, клянусь жизнью!» Мифтах, перекрикивая других в тщетной попытке получить отклик, вопил: «Умм Дафаир?! Да она же длинная!» Это было, конечно, для отвода глаз, так как его друзья утверждают, что он, не мешкая, написал песню, посвященную У мм Дафаир, но прячет ее от всех.
Вообще, все события так бы и текли в привычном русле, если бы против попыток молодежи познакомиться с У мм Дафаир не выступил шейх Мухтар. С него все и началось. При встрече с У мм Дафаир он брал ее за руки и что-то нашептывал ей на ухо. Что именно — никто, как ни старался, подслушать не мог.
Когда подобного рода действия повторились несколько раз, по улице поползли сплетни, что шейх Мухтар «положил глаз» на красавицу. Однако бесплодные слухи так и умерли через несколько дней — если они и имели под собой почву, правоверные жители улицы все равно никогда бы этому не поверили.
Молодежь пыталась прорвать блокаду, которую установили шейх и хаджи вокруг Умм Дафаир. Причем у каждого парня была своя тактика. Мифтах считал, что лучше всего подкарауливать Умм Дафаир в укромном месте подальше от дома, и каждый раз, когда встречал ее, краснея от волнения, произносил свое единственное и неизменное: «Как дела, Умм Дафаир?»
Что касается Айяда, то у него был свой путь — подобраться через сестру, которая училась с Умм Дафаир в одной школе.
Али попытался было использовать младшего брата Умм Дафаир, однако с треском провалился. На улице до сих пор вспоминают скандальную историю, в которую попал Али после передачи письма для Умм Дафаир через ее брата. К несчастью, ее отец узнал об этом. Он встретил Али у лавки хаджи Абдессаляма, на глазах разорвал злополучное письмо, бросил клочки ему в лицо, обвинил во всех смертных грехах и вроде бы намеревался побить его. С этого дня Али обходит дом Умм Дафаир стороной. Правда, его друзья утверждают, что они таки встречаются тайком. Однако болтовня эта ничем не подтверждена.
А шейх Мухтар и хаджи Абдессалям тем временем настойчиво пытались убедить отца Умм Дафаир, чтобы его дочь одела фирашию. Но отец отвечал отказом. Поэтому шейх и хаджи всячески распространяли сплетни относительно дурных нравов вновь прибывшей семьи.
С течением времени отец Умм Дафаир почувствовал, что на него смотрят взглядом, в котором читался определенный и вполне понятный ему смысл — ему была объявлена скрытая война. Правда, молодежь встала на его сторону и стала регулярно писать на стенах лавки хаджи Абдессаляма такое, что тот задыхался от гнева, когда, открывая лавку, видел эти крупными буквами выведенные слова.
