Али аль-Мисурати - Барабаны пустыни
Она наклонилась к мужу, сдернула с его лица одеяло. Вцепилась окрашенными хной пальцами в его плечо, потрясла и запричитала: «Фортуна!.. Форту-у-на!.. Эй, человек, давай-ка вставать! Пора за дело. Иди, иди послужи аллаху…»
Тот, к кому она обращалась, не подавал признаков жизни. Фортуна решил геройски пасть в борьбе за свои счастливые мгновения, поклявшись себе, что скорее мертвый заговорит в гробу, чем он.
Хадиджа присела на кровать, перевела дух и приникла к мужу всем телом. Со стороны могло показаться, что она намерена его поцеловать. Но нет — Хадиджа этого не умела, да и, по правде сказать, не видела толку в поцелуях. Просто решила сыграть роль любящей жены, приласкать супруга. Она положила свои шершавые руки на его впалые щеки, ущипнула за мочки ушей, потрепала за подбородок. Никакого ответа! Как всегда, ее терпения хватило ненадолго. Хадиджа приблизила рот к уху мужа и, обдав Фортуну запахом нечищеных зубов, проскрипела: «Завтракай и иди иши работу! Бездельник! Уже месяц торчишь дома!»
Фортуна не шелохнулся. Поняв, что таким способом мужа не заставишь подняться, Хадиджа изменила тактику. Она немного отошла от кровати и вдруг всплеснула руками: «Ох, совсем забыла! У меня же есть 5 динаров! Фортуна, хочешь 5 динаров?»
Фортуна чуть не подпрыгнул на ложе, но вовремя спохватился, сообразив, что это лишь хитрая уловка жены. Улучив момент, когда Хадиджа отвлеклась, он снова укрылся с головой, осмотрительно подоткнув под себя все кончики одеяла.
Увидев такую наглость, Хадиджа завопила. Она вцепилась в одеяло, отработанным движением сорвала его прочь и впилась зубами в руку, которой Фортуна инстинктивно пытался удержать уплывающую мечту. Он приглушенно вскрикнул и уселся на кровати, потирая место укуса. Хадиджа отскочила, изготовившись к новой атаке. Фортуна попытался выразительно посмотреть на супругу, но понял, что бессилен. Его сопротивление было сломлено…
Установилось тяжелое молчание, которое было прервано криком соседки, настойчиво звавшей Хадиджу. Та двинулась к двери, но, прежде чем дверные портьеры скрыли ее, повернулась к Фортуне и так посмотрела на инертного сожителя, что и без слов было ясно: начатое она доведет до конца.
С ее уходом в мозгу Фортуны зашевелились кое-какие мысли. Уставившись в потолок, человек пытался разобраться, почему он так живет. Почему до сих пор он так и не решился сказать жене: «Ты свободна!»[19] Не боится же он ее?! Но ведь как он страдает, когда дети на улице бегут за ним с криками: «Фортуна! К тебе Хадиджа пришла!..» В общем-то, в нем живет надежда, что Азраил в скором времени приберет злую бабу к себе и он станет подлинным хозяином дома. Но его самое сокровенное желание — самому превратиться в шайтана и создать такую обстановку, чтобы Хадиджа навсегда сбежала от него. А сколько раз в нем вспыхивало желание побить жену! Но всегда эти робкие мечты улетучивались, как только грузная фигура представала перед ним наяву.
Его жена — владелица дома, оставленного ей в наследство после смерти матери. Были случаи, когда он настолько далеко заходил в своем гневе, что фраза «Ты свободна!» была готова сорваться с его уст. Но каждый раз благоразумие брало верх над чувствами. Фортуна стойко переносил свое несчастье. Он предпочел ад, созданный Хадиджей, под теплой крышей раю на безжалостной улице — так он всегда объяснял это уличным собеседникам, когда те начинали над ним насмехаться.
И еще проблема: за четыре года их супружеской жизни Хадиджа так и не забеременела. Она уже давно обвинила его в бессилии и сама настаивала на разводе. Он же, в оправдание, порекомендовал ей сходить на обследование к врачу. И что же? Хадиджа сразу же закричала, что от первого мужа ребенок у нее был. Со временем Фортуне пришлось смириться с этой реальностью, и его жизнь с женой стала протекать под сенью двух истин: хозяин дома — Хадиджа, он — недееспособный мужчина.
Его размышления были прерваны звуком шагов возвращавшейся жены. Фортуна изменил позу и, ожидая ее появления, спрятал лицо между коленей. Хадиджа сразу же направилась к постели. Он затаил дыхание, но, испугавшись, что женщина может навалиться на него всем своим весом, дернулся назад и уперся спиной в стенку. Прежде чем жена успела заговорить, Фортуна решил использовать свой последний шанс. Он стал старательно выдавливать из глаз слезы. Это ему удалось: две скупые, мужские слезы поползли по щекам. Хадиджа молча отвернулась. Боясь упустить благоприятный момент, Фортуна собрался с духом и произнес: «Слушай, Хадиджа! Оставь меня в покое, а? На улице зима… Работы нет… Будь умницей, женщина, дай я тебя поцелую…» С последними словами он сделал вид, будто хочет подняться.
Лицо Хадиджи оставалось каменным. Фортуна заерзал, беспомощно оглянулся. Понял, что все его старания тщетны и что придется вставать и идти. Он спрятал руки под одеяло. Нервно потирая их, стал думать о том, что же еще предпримет эта баба…
Хадиджа швырнула ему в лицо его единственные брюки, рубашку и вышла.
Фортуна протяжно вздохнул. Еще минуту назад нервно трепетала каждая клеточка его тела. Сейчас же его захлестнула волна спокойствия, чувство безопасности растеклось по жилам. В глазах появился мечтательный блеск. Он представил себя в своей тесной компании, прозванной уличной молодежью «рыцари удачи». Чаще всего они избирали местом заседаний лавку хаджи Салема. Здесь за чаем эти «всадники» вели бесконечные беседы о смысле жизни, о представительницах женского пола с родной улицы, сопровождая свои рассказы пикантными подробностями. Иногда здесь подшучивали над Фортуной, над его личной жизнью.
Не успела Хадиджа выйти, как Фортуна проворно вскочил, быстро оделся и хлопнул за собой дверью. Еще на подходе к лавке хаджи Салема в нос ему ударил ароматный терпкий запах утреннего чая.
Пожелав с порога всем доброго утра, Фортуна без тени смущения попросил у хаджи Салема сигарету в долг и, отвечая на обращенные к нему вопрошающие взгляды, произнес свою коронную фразу: «В жизни все зависит от удачи. Кому повезет, братья… И пусть мне не морочат голову, что для этого надо работать!..»
Перевод А. Макаренко.
Страдания
Никогда! Пусть ему воздастся по заслугам! Его надо было убить, разорвать на части, вырвать глаз и отрубить руку! Повесить на большой площади, приговорить к 1000-летней каторге. Убийцу моей единственной доченьки, моей златовласой красавицы. Спелого яблочка с короткими золотыми косичками, которые блеском своим спорили с солнцем…
Как все это случилось?
Хаджи Омар прибежал ко мне на работу, крича как сумасшедший:
— Фарадж! Фарадж!
— Что-нибудь случилось? — спросил я, понимая, что произошло что-то серьезное. Во мне шевельнулось недоброе предчувствие. — Что-то случилось, — повторил я, внутренне содрогаясь.
Он разрыдался:
— Твоя дочка…
В глазах моих потемнело…
Хаджи рассказал, что произошло у поворота дороги, недалеко от моего дома. Моя дочка играла с маленькой куклой, которую я купил ей за два дня до этого. Абдессалям, хозяин фруктовой лавки, присматривал за ней. Он поддразнивал ее, бросая в нее маленькими камешками. Внезапно из-за поворота на большой скорости выскочила машина. Водитель не успел затормозить. Кукла разлетелась вдребезги… Все видевшие это вскрикнули от ужаса.
Мне потом говорили, что со мной творилось что-то невообразимое. Я бился в истерике: рвал на себе одежду, грыз землю, метался по улице, зовя ее…
Когда я пришел в себя, то первое, о чем я подумал, кто он? Где он?
Я увидел его в зале суда. Поверх его одежды был наброшен старый черный плед. Я рванулся к нему, но меня оттащили. Я слал тысячи проклятий на его голову и молил о всевышней каре.
Суд вынес приговор: штраф 100 динаров. И это за убийство моей доченьки! Я проклинал судью и всю эту братию. Пришлось вызвать наряд полиции, чтобы выволочь меня из зала суда.
Не помню, как я добрался домой. Очнулся я в постели. У моей кровати стояли незнакомые люди. Ко мне наклонился хаджи Омар:
— Тут люди… На минутку.
— Кто они?
Хаджи Омар помолчал, потом неуверенным голосом произнес:
— Это родственники того человека, соболезнуют…
Я взорвался:
— Они хотят прощения?! Никогда! Выгоните их! Хаджи, прогони их и закрой дверь!
Все ушли. Воцарилась убийственная тишина. Никогда больше стены этого дома не услышат ни веселых криков, ни смеха, ни детского лопотанья. Стены впитали в себя дыхание моей доченьки…
Я мысленно обратился к виновнику моего несчастья:
«Убив ее, ты убил меня. А сейчас наступил твой черед[20]. Пусть свершится приговор судьбы. Ты познаешь, как хватает за горло и душит Азраил! Ощутишь вкус настоящей смерти. Забьешься в судорогах, и каждая клетка твоего тела будет тщетно молить о глотке воздуха…»
