Иржи Марек - Тристан, или О любви
Товарняк уже появился и сигналил, как положено в таких случаях.
Ян напрягся изо всех сил и подтолкнул машину, но тут нога у него соскользнула, и в тот момент, когда поезд был уже на переезде, машина незаметно съехала вниз, так что ступеньки вагона ударили в бампер и резко протащили машину. Раздался металлический треск и скрежет железа, волокущегося по щебенке, машина перевернулась, а поезд поехал дальше, машинист не мог остановить тяжелый товарняк, оставалось сообщить на ближайшей станции, что на переезде произошла непонятная авария.
Яна отбросило, он упал, к счастью далеко от рельсов, почувствовал какой-то удар и сразу за ним боль.
А потом наступила тишина.
Он медленно приходил в себя и даже увидел огоньки исчезавшего в тумане поезда, но совершенно не мог понять, что же произошло, только шум в голове, который был сильнее боли. Ян потрогал голову и лицо, посмотрел на ладони. Все чисто, нигде ни следов крови. Это хорошо… У путей лежала его машина, исковерканная, с разбитыми стеклами, но Ян не понимал, почему она там.
Он сидел в кювете за переездом и уже не чувствовал никакой боли. Хоть это радовало. Но и ничего не слышал: великая тишина надвигалась с туманом, где-то высоко в небе продиралось солнце, далекое и нереальное.
И вообще все было нереальным и отдаленным. И дальше всех я сам; я сам страшно далеко от себя, где-то в необозримом пространстве…
Прошло довольно много времени, пока появился какой-то пикап. Увидев обломки автомобиля, водитель остановился и побежал посмотреть, но в кабине никого не было.
Вернувшись на дорогу, он заметил человека, сидящего под деревом. Его глаза были открыты, и он не двигался. Шофер закричал:
— Парень, ты что, с этой машины? Ну тебе и повезло! Останься ты в ней, костей бы не собрал! Может, тебя к врачу отвезти?
Человек не шевельнулся.
— Вы меня слышите? — участливо спросил шофер. — Может, помочь вам встать?
Но человек снова не проявил признаков жизни, и тот понял, что нужна помощь. В ближайшей деревне он позвонил в милицию, и оттуда вызвали «скорую» из районной больницы.
И вот наконец после всевозможных злоключений над Яном Томаном склонилась белая тишина больничного покоя, чужие руки сняли с него одежду, а потом его медленно и долго осматривали.
После обеда срочно вызвали главврача. Он прочитал заключение молодого ассистента, который первым осматривал раненого, и напустил на себя серьезный вид:
— «Два сломанных ребра, гематомы, ушибы… Функция органов без явных повреждений…» Знаете, коллега, лучше иметь основательно переломанного пациента, чем такой вот случай. Боюсь, что одна функция у него все же нарушена. Функция мозга…
— Странно, как он вообще остался жив после такой аварии, — немного обиженно сказал ассистент.
— Несомненно. Можно даже предположить, что он будет жить. Только иногда, дорогой мой, этого слишком мало.
Старый опытный врач оказался прав. В пражской клинике, куда перевезли больного, случай Яна Томана рассматривали даже как любопытный медицинский феномен, но сделать ничего не смогли. Память к пациенту так и не вернулась, несмотря на все усилия.
Когда, наконец, пани Гелена с большим опозданием узнала о судьбе своего мужа и поспешила с дочкой в Прагу, он не признал ни ее, ни малышку. Безучастно смотрел на них и молчал.
Может, он ждал кого-то другого?
Гелена подавленно спросила у Данеша, не стоит ли привезти Марию.
Тот покачал головой:
— Не думаю, что он ее помнит. Впрочем, кто знает, куда он ехал! Если и в самом деле к ней, так не заблудился бы там, где все это случилось. Многие факты говорят о том, что он был не в себе, уже когда выезжал из Праги.
Слова Данеша показались пани Гелене весьма разумными. Если уж он забыл ее и дочь, так пусть забудет и Марию.
В институт на фамилию Томана в течение какого-то времени приходили письма в обыкновенных конвертах, с адресом, отпечатанным на машинке. Коллега Томана Шимачек, человек, искушенный в иронии любви, тщательно припрятал все эти письма. Но однажды рассказал о них Хиле, который пришел к нему в институт. Они решили показать письма больному, может, память вернется к Томану. Но этого не произошло.
Тогда они рискнули распечатать одно письмо и прочитали ему. Напрасно…
Ян все время смотрел куда-то вперед, в даль, которую в этой маленькой палате с белым потолком видел он один.
Мы знаем, как долго и тщетно ждал Изольду смертельно больной Тристан, когда же наконец приплыл корабль, привезший ее, было поздно. Тристан умирал. Приблизившись к его ложу, несчастная Изольда уснула вечным сном рядом с возлюбленным.
Так говорится в старинной легенде, сочиненной поэтами много веков назад на радость и в назидание влюбленным.
Современная действительность несколько иная.
На старом доме расчищают все новые и новые участки фрески: прекрасное и правильное сграффито, свет и тени, кьяроскуро…
Пан Хиле наблюдает, как идет работа, и печалится над судьбой своего молодого друга, ставшего жертвой безумной страсти.
Пани Гелену изредка навещает Данеш, который так и не ушел из института и не стал, к своему великому огорчению, работником министерства. Иногда пани Гелена обвиняет в приступе гнева:
— Все равно его несчастье на совести у этой женщины!
Данеш неопределенно кивает головой и думает: «Вот уж нет, он сам себе все устроил. Человеку, который не теряет чувства меры, любовь не может навредить, скорее наоборот».
Но врачи не теряют надежды. Возможно, долговременное лечение, говорят они, улучшит состояние больного. Некоторые иностранные коллеги рекомендуют оперативное вмешательство. Кто знает?
Со временем письма перестали приходить, Шимачек и Хиле с радостью бы написали отправительнице, но не сумели разузнать ни ее имени, ни адреса.
Остается лишь предположить, что Мария поняла это молчание по-своему; она продолжает учить детей музыке и пению, а иногда по вечерам поет тоскливые песни под собственный аккомпанемент. И если они нравятся пану бухгалтеру, то, может, все и закончится к обоюдному согласию.
Потому что люди должны жить. Вопреки несчастной любви, вопреки пропасти бессознания, вопреки течению времени и тысячам мелких случайностей они должны жить!
Городские огни освещают темноту, блестят под дождем черепичные крыши, темнеют фасады дворцов и храмов, струится из фонтанов вода. Зажигаются и гаснут окна жилищ, звенят трамваи и гудят машины, звучит говор, смех и шепот влюбленных. А в старинных садах раскрываются молодые почки каштанов.
Любовь — бессмертная комедия.
Прощай, Тристан!
