Богомил Райнов - Странное это ремесло
Он помолчал, потом с раздражением произнес:
— Цена… цена… Не знаю, отчего так получается, но, когда начинаешь говорить об искусстве, каждый раз кончаешь ценами…
— Это неизбежно. Когда я стою перед таким полотном, как этот Ренуар, я не могу не думать о том, что у меня никогда не будет ничего подобного по той простой причине, что ему цена сто миллионов…
— Да, конечно, но тогда картина стоила две тысячи… Преимущество возраста, — повторил Бессон. — Беда в том, что иные коллекционеры помышляют только о ста миллионах, а вовсе не о красоте картины. Это такие же торговцы, как и все остальные. Покупают полотна из тех же соображений, из каких покупают биржевые акции. И помимо всего прочего они невежественны и тупы.
Снова помолчав, он указал в глубь той комнаты, где мы в тот момент находились:
— Взгляните вон на те картины. Не знаю, известны ли вам их авторы, — это все молодые художники. В последнее время я покупаю мало, только картины молодых, притом по весьма низким ценам… Опять эти цены… Мне кажется, Франция и сейчас так же богата талантами, как и пятьдесят лет назад. Причем это вовсе не баловни крупных торговых фирм — не фокусники и авангардисты, а скромные, честные художники. И когда иные господа ахают и охают, что упустили Боннара или Марке, я думаю о том, что с их стороны было бы куда умнее не упускать того, что есть сегодня и что предлагается почти за бесценок, а завтра обязательно станет таким же недоступным, как сегодня Боннар и Марке.
— Да, однако эти господа всегда спрашивают: где гарантия, что эта картина завтра в самом деле подскочит в цене? — заметил я, вспомнив о моем дантисте. — И следуют старинному правилу: если сомневаешься, воздержись.
— Не испытываю никакого сочувствия к этим ростовщикам, — сказал Бессон. — Обидно только, что из-за их невежества и равнодушия молодым талантам приходится бедствовать. У нас всегда так было и всегда будет, пока положение не изменится кардинально. Наши исследователи любят подсчитывать, сколько художников окончили жизнь в психиатрической лечебнице. Им даже в голову не приходит, что ни один из этих художников не родился безумным, что их довела до этого нищета, одиночество, непризнанность.
После того как мы обошли всю квартиру, включая спальню, где висела чудесная композиция Марке с двумя обнаженными фигурами, хозяин вновь привел меня в гостиную. Я изложил цель своего визита и показал несколько рисунков Бешкова. Бессон сразу же выразил согласие написать предисловие, и благодаря этому монография увидела свет.
Позднее мне еще дважды посчастливилось побывать в этом доме и полюбоваться этой поистине образцовой коллекцией, в составлении которой участвовали культура, вкус и, конечно, известная доля везения. Коллекция не была настолько обширной, чтобы голова пошла кругом, не была разбавлена посредственными работами, не была разностильной. Каждая картина говорила, естественно, о своем авторе, но все они вместе взятые кое-что говорили и о характере и вкусе человека, который собрал их воедино.
* * *Мои служебные обязанности были таковы, что не только мне приходилось искать встреч с людьми, случалось, люди искали встречи со мной. От тех, кто хотел со мной встретиться, я обычно особой пользы не имел, у каждого из них был свой расчет, тем не менее в мои обязанности входило принимать их и выслушивать самые разнообразные предложения. Так, однажды к нам в посольство явился и тот необычный коллекционер, о котором мне хочется сказать несколько слов, не называя его имени.
Он был высокого роста, не молод, но и не очень стар, с неподвижным, каким-то сонным лицом. Свое предложение он изложил весьма обстоятельно и очень логично — подобная чуть подозрительная обстоятельность и логичность присущи людям, одержимым навязчивой идеей, которую они упорно отстаивают перед окружающими. Его история, если освободить ее от излишних подробностей, сводилась к следующему:
Сей гражданин Франции был по рождению болгарином, но переселился сюда очень давно. Служащий Национальной библиотеки, он пришел к мысли создать свою личную библиотеку и на протяжении многих лет все свои сбережения вкладывал в книги, так что к настоящему моменту обладал бесценным достоянием
— десятками тысяч томов, и поскольку он достиг солидного возраста и не забыл о том, что он болгарин, то предлагал нам все свое богатство за известное вознаграждение.
Изложение этих основных мыслей отняло у моего собеседника и у меня как слушателя битый час, ибо сопровождалось бесчисленными и малозначащими подробностями. Однако главного я так и не уразумел: что представляют собой эти десятки тысяч томов, какого характера эти книги.
— Самого разного, — ответил посетитель. — Из всех отраслей знаний.
— Есть среди них ценные?
— Может ли их не быть?
— Ценные книги дорого стоят, — заметил я. — Вот, например, за эти я уплатил сорок тысяч, да и то пришлось потратить уйму времени, пока я раздобыл их по все-таки сходной цене.
Я показал на десять томов, лежавших у меня на шкафу — знаменитый каталог графического творчества Домье, составленный Делтеем.
— За сорок тысяч франков я куплю три… нет, пять тысяч книг… — самоуверенно заявил посетитель, едва удостоив мой каталог взгляда.
— Смотря каких…
— Обыкновенных… Хороших… Просто вы не знаете, где искать… Покупаете в больших магазинах, где вас, естественно, обдирают как липку.
— А как вам удавалось при скромном жалованье библиотекаря идти на такие расходы?
— Видите ли, я полиглот, вот и открыл маленькую переводческую контору — перевожу разные документы. Это дает мне некоторый дополнительный доход.
Затем он опять вернулся к тому, с чем пришел:
— Так что вы скажете по поводу моего предложения?
— Вы сами понимаете, что я ничего не могу сказать, пока не увижу книг.
— Как же вы их посмотрите? Ведь это целые горы. Даже в переводческой конторе их набралось несколько тонн, и хозяин помещения грозится выгнать меня, потому что по моей милости у него якобы может провалиться пол. А дома? Комнаты, подвал, чердак — все забито и завалено книгами. Как же вы их посмотрите?
— Не беспокойтесь, — сказал я. — Я не стану их разглядывать по одной. Но хотя бы кину взгляд.
В конце концов он уступил, но с таким видом, будто уступал капризу. Видимо, характер книг для него не имел никакого значения. А после того, как я увидал сами книги, у меня уже не осталось сомнения на этот счет.
Контора, о которой он упоминал, помещалась на улице Ришелье. Это была сырая, темная комната, половина которой была завалена горой книг, от которой пол ветхого здания и впрямь мог провалиться. Не было никакой нужды перебирать их одну за другой, чтобы понять: передо мной груда хлама, внушительная только своими габаритами.
Тем не менее, чтобы быть чистым перед собственной совестью, я побывал у собирателя и дома — в маленьком одноэтажном домике на окраине Парижа. Хозяин ограничился тем, что показал мне только одну из своих комнатушек, где книги лежали в связках или просто бесформенными кучами. Я порылся наугад — там были подержанные учебники, устаревшие технические пособия полувековой давности, статистические ежегодники довоенных лет, проза и стихи безвестных или давно забытых авторов, разрозненные тома многотомных исторических трудов, руководства по выращиванию цветов, нравоучительные книжонки, выпуски бульварных романов и бог весть что еще. Среди всего этого хлама иногда попадался случайно затесавшийся томик, имеющий хоть какую-то, пусть скромную, ценность. Возможно, что, имей я терпение и время, чтобы перебрать десятки тысяч книг, что хранились в подвале и на чердаке, мне удалось бы выудить несколько десятков таких томиков, но гораздо быстрее и дешевле было бы купить их у букинистов.
— Боюсь, что большая часть ваших книг не представляет особого интереса, — сказал я, подбирая самые мягкие выражения.
— Лично для вас — да, — последовал невозмутимый ответ. — Но любая книга имеет какую-то ценность. Любая, без исключения, может оказаться кому-то нужной. Если, например, Французская национальная библиотека собирает все, что выходит, не понимаю, отчего Софийской не делать того же. Я в своих покупках руководствуюсь именно таким объективным и научным подходом, а не субъективными вкусами. И поэтому покупаю все подряд. Абсолютно все. Без отбора и пристрастий.
Я пообещал подробно написать о его предложении в Софию и обещание свое выполнил, но ответ пришел в точности такой, какого я ожидал, то есть негативный. Впоследствии я узнал, что мой библиотекарь, несмотря на свои патриотические декларации, уже обращался с аналогичными предложениями в другие посольства. Допускаю, что и после нашего отказа он продолжал обходить одно посольство за другим так же, как он обходил лавку за лавкой.
