Эрик-Эмманюэль Шмитт - Евангелие от Пилата
Помнишь любимую максиму Кратериоса? «Никогда не верь в то, во что расположен верить». Во время наших дискуссий с Клавдией я часто цитирую нашего учителя.
– Ты хотела поверить в то, что говорил Иисус, Клавдия, даже до того, как он доказал, что был посланцем своего Бога.
– Естественно. И желаю верить, что доброта бесценна, что любовь должна преодолевать любые предубеждения, что богатство вовсе не то, к чему надо безудержно стремиться, что жизнь имеет смысл и что смерти не следует бояться.
– Если ты нуждаешься в вере, ты только удовлетворяешь свою потребность в ней. Ты не обретаешь критериев истины.
– Что такое критерии истины? Тревога? Неудовлетворенность? По-твоему, надо верить лишь в то, что нас угнетает и ведет к отчаянию?
– Я этого не говорил.
– А, вот видишь! Ни удовольствие, ни его отсутствие не могут служить критериями истины. Не надо ни рассуждать, ни знать. Достаточно верить, Пилат, верить!
Эта вера требует слишком большого напряжения. Пока она не создала никакого культа по подобию греческих или римских ритуалов, но поднимает человеческий дух на всепоглощающий труд.
Именно поэтому мне кажется, что у нее нет будущего.
Я часто объяснял это Клавдии. Прежде всего, эта религия родилась в неподходящем месте. Палестина приютила крохотный народ, не имеющий значения и влияния в сегодняшнем мире. К тому же Иисус учил лишь неграмотных; он выбрал в ученики суровых рыбаков Тивериадского озера, которые, кроме Иоанна, говорили лишь на арамейском, едва знали еврейский и очень плохо греческий. Во что превратится его история, когда умрут последние свидетели? Он ничего не написал, кроме как на песке и на воде; не написали ничего и его ученики. И наконец, главной его слабостью было то, что он слишком быстро ушел. Он не использовал время, чтобы убедить достаточное количество людей, а главное, людей влиятельных. Почему он не посетил Афины или Рим? Почему он предпочел покинуть Землю? Если он действительно Сын Бога, как утверждает, почему он не захотел остаться с нами навечно? И этим убедить нас. И помочь нам жить в истине. Если бы он вечно оставался на Земле, никто не подверг бы сомнению его послание.
Мои логические построения неизменно вызывают смех Клавдии. Она утверждает, что Иисусу не было никакого смысла проводить жизнь здесь. Вполне достаточно, что он пришел один раз. Ибо он не должен предъявлять слишком много доказательств. Если он будет появляться постоянно, то будет давить на людей, заставляя их простираться перед ним. А он освобождает человека. Он оставляет нам возможность верить или не верить. Можно ли заставить примкнуть к остальным силой? Можно ли заставить любить? Каждый должен сам располагать собой, соглашаться на веру, как на любовь. Иисус уважает людей. Он подает нам знак своей историей, но оставляет нам свободу толковать этот знак. Он слишком любит нас, чтобы заставлять. И потому что он нас любит, он дает нам право на сомнение. Этот выбор, который он оставляет за нами, и есть обратная сторона его тайны.
Меня всегда смущают эти речи. Но никогда не убеждают.
Знаки рыбы множатся на песке и в пыли Палестины; паломники рисуют их концом посоха, словно изображая тайный пароль их растущего сообщества. Мои шпионы докладывают мне, что сторонники Иисуса нашли себе имя: христиане, ученики Христа, того, кто был помазан Богом. Отныне они носят как подвеску на груди крест – новый символ их братства.
Я вздрогнул, услышав об этой странности. Что за варварская мысль! Почему не виселица, топор, кинжал? Как они думают собрать верующих вокруг наименее славного и наиболее унизительного эпизода в жизни Иисуса?
Я сказал об этом Клавдии, она сразу задумалась, а потом сказала:
– Их рассуждения логичны. Даже если сам знак ужасен, то именно на кресте Иисус явил нам главное. Если он дал себя распять, то только из любви к людям. А воскрес, чтобы показать, что любовь всегда права. И что надо в любых обстоятельствах, даже если тебе не верят, иметь мужество любить.
Мой дорогой брат, я не хочу долее досаждать тебе своими размышлениями и сомнениями. Вскоре, когда мы высадимся в Риме, у нас будет время обсудить все это. Быть может, во время плавания все мои мысли исчезнут сами собой, и я, ступив на набережную Остии, пойму, что они остались в Палестине? Быть может, христианство, эта еврейская история, растворится в нашем море? Или эти мысли последуют за мной… Кому ведомы пути мыслей?
Храни здоровье.
Постскриптум. Сегодня утром я сказал Клавдии, которая называет себя – тебе надо это знать, – христианкой, что всегда будет лишь одно поколение христиан, тех, кто видел Иисуса воскресшим. Эта вера угаснет вместе с ними, с первым поколением, когда закроют веки последнего старика, в чьей памяти будут храниться лицо и голос живого Иисуса.
– Я никогда не стану христианином, Клавдия. Ибо я ничего не видел, я все упустил, я прибыл слишком поздно. Если бы я хотел верить, то должен был бы поверить свидетельствам других.
– Быть может, поверив им, ты станешь первым истинным христианином?
