Владимир Колковский - В движении вечном
Впервые это случилось весной… А может и летом, после восьмого класса.
Точно Игнату теперь не вспомнить. Он лишь помнит, что уже задолго до того дня вдруг заметил, что многие взрослые теперь кажутся ему непривычно маленькими, по ночам стали сниться волнующие трепетные сны, и было ощущение перемен, перемен неизбежных, что наплывали неспешно и незаметно.
Но неотступно.
Как раз в тот день случился один маленький эпизод, который, однако, разъяснил очень многое. Мостовым в поселке работал низенький ростом старичок, сморщенный, словно иссушенный временем, но еще весьма шустрый. Детвора прозвала его «Шухер» — только размотаешь удочку, наживишь, забросишь в азарте с бревенчатого мостика, как он уже семенит, несется неизвестно откуда:
— Прочь! Прочь! — еще издали махая руками, верещит пронзительно ржавым голосом милляровской бабы-Яги.
— Шухер! — фальцетным разноголосьем отзывалась моментально детвора, горохом сыпнувши с моста на речной берег.
К счастью, шустрый старичок любил кимарнуть часок-другой в своей маленькой дощатой сторожке, только тогда и удавалось натаскать немного окуньков и плотвичек с невысокой мостовой поренчи.
В то самое утро Игнат так увлекся непрерывным клевом, что ничего уже не замечал вокруг… Как вдруг сзади треск, шорох! — оглянулся мгновенно… Шухер!
Снова привычно екнуло сердце, снова с привычной стремительностью завертелась в мозгу непростая задачка, в какую сторону быстрей утекать… Но… но старик в тот день не обращал на него никакого внимания, он только копошился неспешно, лязгая молотком и ломиком где-то там в подгнивающих толстых бревнах.
Шухер никогда не прогонял взрослых с моста.
В тот день была суббота. И как раз в эту субботу Терешко, колхозный главбух, отдавал старшую дочь замуж. Каждое такое событие было в поселке праздником всеобщим.
— Ну и субботка двадцатого! — высчитав первым, торжественно со-общал кто-нибудь. — Пять свадьб сразу.
— Ого! И у когой-то?
— Ивановича сын, агрономкин… Жерносек дочку старшую…
— Ленку? Двадцать хоть е?
— Летом буде.
— А я-то гляжу — ты уже целый месяц по пятам! Небось, не один бидон допомог вылакать?
— Не боись, тебе на похмел еще хватит.
Сама торжественная церемония регистрации происходила в поселковом совете, небольшом тогда каменном здании с высоким деревянным крыльцом. Родня и приглашенные гости от души поздравляли молодых под традиционный бокал шампанского, а в это время въездные ворота у дома, перегородив длинным широким столом, уже старательно украшали отборными цветами, яркими воздушными шариками, разноцветными лентами; обвивали мастеровито еловым игольчатым лапняком. На самом видном месте крепили большой лист белой бумаги с выразительно вычерченной, кругленькой цифрой.
— Смех один, десять литров! — не мог порой удержаться от такого комментария кто-нибудь из бывалых. — Тот год за Немном гулял, там за проход тебе сотня в стандарте.
В ответ на это ему замечали резонно:
— Намалевать нам и тут хоть целую бочку запросто, а коли по реальности глядеть… Что тут что там — добро, коли и хоть с полведерка отломится.
Терешкина хата была в поселке по соседству с витькиной.
— Зайдем, глянем? — предложил в тот день дружок лучший под вечер. — Все хлопцы давно там. А потом разом двинемся в клуб.
— Давай.
В надвигающихся вечерних сумерках народу у разукрашенных торжественно, невысоких въездных ворот становилось все больше. Разбившись на небольшие переменчивые кружки, взбалмошно-шумные и не очень в зависимости от возрастного ядра, окрыленные в раз, многочисленные любители холявной сотки нетерпеливо взирали в суетливые сполохи занавешенных оконных стекол, где уже вовсю кипела и буйствовала развеселая свадьба. Время от времени у одного из таких кружков семенящим мелким подбегом выныривала из густых сумерек приземистая шустрая бабенка с объемной полотняной сумкой в руках.
— Давайте, хлопчики, тепленькой… За молодых.
— Са-авсем ты нас забыла, Максимовна! — разочарованным эхом доносилось тот час из прочих кружков.
— Ага, забудешь! — лишь отмахивалась она в ответ. — Еще и после той не просохли.
И уже спешила назад в хату.
— Ну и как, родимая? — слышалось вскоре ей вслед. — Пошла, что надо?
— Ай, ще тая муть… сахарница.
— А ты уже раскатал губу! На холяву так ему еще и хлебную… Держи котлету.
Прибывших к свадебным воротам друзей заприметили сразу:
— Давайте сюда, мальцы. Тут толечко и на вашу долю.
Закрасневшийся масляно, широко расплывшийся в блажной усмешке Генка-Артист держал торжественно в одной руке маленький круглый гра-финчик с мутноватой жидкостью, а в другой глубокую алюминиевую миску с закуской.
— Ну, кто сперва?.. Давай ты, Витек, по-старшинству.
Слегка растерянный от неожиданности и сразу необычайно посерьезневший Витька принял тремя несмело согнутыми пальцами дополна налитый стограммовик. Не моргая, так и взирал на него неотрывно, словно еще не решив окончательно.
— Э-э, браток, кота за хвост не тяни! — командовал рядом кто-то из бывалых. — Тут раз-два надо… О!… о-о! Молодец, хлебушка дайте, на-ка, на-ка нюхни!
Как пригнутый неведомой силой, Витька лишь вертел головой машинально, словно будучи не в силах закрыть рот, все никак не мог вдохнуть сунутый грубо под нос, пропахший холодной котлетой, хлебный спасительный мякиш.
— И-ишь, как она его закрутила… Ну-ка, ну-ка, а теперь другу, держи.
Мерзко хлестнула, пронзив мелкой отвратной дрожью до самого донца белесая сивушная муть. Взяв робко в руку влажный граненый стаканчик, Игнат и впрямь содрогнулся невидимо всем телом; как перед внезапным скачком со скалистого обрыва примкнул отчаянно веки. Но сегодня это уже ничего не значило, сегодня пришла пора познать, и он чувствовал это.
Махнуть залпом, как Витька, не получилось. Первого глубокого глотка хватило, пожалуй, лишь на половину огненно жгучей удушающей порции — какие-то мгновения казалось, что вот-вот хлынет неудержимо назад отвратительное теплое пойло, но как противную горькую микстуру во время тяжелой болезни знакомым волевым усилием Игнат, все-таки, одолел судорожно, довершил решительно двумя коротенькими глотками.
— В три этапа, раз-два-три! — хохотнул похвально рядом Генка-Артист. — Молоток, талантлёвый ты хлопец.
И уже совал торопливо под самый нос свою почти пустую, оск-лизлую миску.
…Она подступила откуда-то изнутри, едва слышно, сплошной массивной наволочью. И, обождав лишь секунды еще в апатичной уверенной вялости, придавила мгновенно и в раз с разбитной феерической силой — легкая беззаботная эйфория! Как это чудесно, как это упоительно, гармония внутри, гармония вокруг, гармония всюду… Лишь один океан, ликующий от земли до зорь, всепоглощающий океан гармонии в блажных шелковистых сумерках… И нет, казалось, сейчас наилучшего приюта во всей Вселенной.
Неодолимою тяжестью своей хмельное марево придавило куда-то на самое донце и былую рассудительность. Теперь Игнат уже не думал: хотелось орать — орал, хотелось смеяться — хохотал во все горло, хотелось задирать — лупил размашисто приятелей в плечи… А слова и звуки, словно сами по себе неудержимо сплетались в горластые, хлесткие фразы.
И все же.
Снова откуда-то изнутри проступила щемящей украдкой тревога. Нарастало все явственнее пугающее ощущение того, что эта дивная, неведомая прежде, всеохватная эйфория, достигнув незаметно своей пиковой точки, пошла постепенно на спад. Тревога эта дыбилась в гору, перерастала потихоньку в подлинный страх, наполняла собою всецело, пробуждая в итоге неудержимо только одно желание, одну-единственную цель — вернуть! Вернуть обратно тот сладостный пик, вернуть, продолжить, сохранить навсегда… И то же единственное желание, та же единая цель наполняли с очевидностью теперь и у всех тех, кто был рядом.
— Ну и де она? де она там?… и де, де она, тая Максимовна? — слышно было все чаще сквозь шутки, смех и буйные пьяные выкрики.
— Ты стой здесь, а я у ворот ближе. Не воронь, зови, коли клюнет! — командовал в азарте Витька.
Ни сивушный дух, ни мерзкая теплая горечь уже не пугали. Решительными скорыми глотками Игнат прогонял до конца очередную жгучую порцию. Витьке фартило явно заметнее в тот вечер, он не забывал о друге, но о самом себе в первую очередь, и это было заметнее с каждым часом.
— Там друг твой, глянь: фигурное катание! — сообщили вскоре Игнату, смеясь и показывая пальцем в сторону забора. — О! гляди-гляди, снова пошел на круг… Стоять, стоять!
Выписав мелковатой дробью на непослушных ногах сразу две заплетастые замкнутые фигуры, Витька хватанул неуклюже обеими руками за дощатый заборчик и резким обвалом ринулся вниз.
