Джейсон Гудвин - История доллара
Джексон принял под начало южное командование и 8 января 1815 года разгромил англичан в битве при Новом Орлеане. Противник потерял командующего и 2000 человек убитыми и ранеными. Джексон потерял семерых, еще шестеро получили ранения. Это сражение было своего рода личной местью: у Джексона еще со времен Войны за независимость остался шрам, когда его, двенадцатилетнего храбреца, приложил прикладом английский офицер. Победа стала и общенациональным торжеством. Факт, что сражение состоялось через три недели после того, как дипломаты подписали в Париже мирный договор, делало его исход, если хотите, еще более приятным. Новый Орлеан стал убийственной шуткой за счет неприятеля.
После этого обращение к политике было неизбежным, и девять лет спустя, в 1824 году, Джексон сделал первый заход на президентство со столь близкими результатами двух претендентов, что исход выборов решило голосование выборщиков. На пути из Вашингтона в Теннесси Джексона озарило, что он стал жертвой «преступной сделки» между Генри Клеем, великим посредником в темных делах вигов, и новым президентом, Джоном Куинси Адамсом[73].
Когда он все понял, то пришел в ярость. Джексон знал толк в ненависти. Каждый год, казалось, он находил новые объекты для нее — англичан, Генри Клея, индейцев, город Вашингтон. После первой дуэли, которая состоялась, когда ему был двадцать один год, он отбросил милосердие в сторону и всегда стремился убить противника, а благодаря несчастливой беспорядочности своего брака он дрался на дуэли аж двадцать раз. Джексон привык противостоять трудностям и был обречен жить с мучительной физической болью. В 1806 году его ранило свинцовым шариком, который прошел радом с сердцем, занеся в рану клочки ткани и грязь, которые было невозможно достать; в итоге Джексон заработал абсцесс легкого. В 1813 году Джесси Херт Бентон дважды ранил его в левую руку, и одна из пуль задела кость; следующие шесть месяцев осколки выходили через кожу. В годы Крикской войны Джексон подхватил дизентерию и малярию, которые побудили его до конца жизни принимать каломель, хлористую ртуть, а также огромные количества лекарства под названием свинцовый сахар, которое он принимал внутрь, наружно и даже закапывал в глаза, когда начало слабеть зрение. У него выпали зубы, он откашливал мокроту, его мучила горячка, обмороки, боли в животе и мигрень.
Изрешеченный пулями, переполненный свинцом и получивший прозвище Старый Гикори[74] за прочность древесины этого дерева, Эндрю Джексон стал приверженцем звонкой монеты в силу инстинкта и опыта. Он восхищался золотом и серебром и проклинал бумажные деньги в любом виде. Он не боялся никого и ничего, за одним примечательным исключением. Через четыре года после политического поражения, в 1828 году, Джексон одержал убедительную победу на президентских выборах и именно тогда признался в преследовавшем его страхе, зароненном в результате знакомства с английской историей в юношеские годы. «Я считаю правильным быть до конца откровенным с вами, — писал он Николасу Биддлу прямо в Банк Соединенных Штатов. — Я люблю ваш банк не больше прочих. Но с тех пор, как прочел о пузыре компании Южных морей[75], я стал бояться банков».
МАРКС говорил, что, когда история повторяется, трагедия превращается в фарс, и так называемая война с банками, начавшаяся в 1832 году, является наглядным тому подтверждением. Это вновь должно было стать столкновением между Гамильтоном и Джефферсоном — городской финансист ведет пикировку с сельским мудрецом. Но получилась оперетта с картонными мечами, ухмыляющимся злодеем, словами президента «Клянусь Богом!» и ролями, исполненными заново сорок лет спустя.
Биддл с легкостью очаровывал, что иногда казалось людям проявлением неискренности. Джексон мог изображать приступы неистовой ярости, заставлявшие его жертв пристыженно спрашивать себя, не угробили ли они старика; существует предположение, что нападки Джексона на Биддла и Банк были чем-то вроде трюка. О присутствии заплатившей за спектакль публики никто не забывал. Во время последнего возвращения из Вашингтона в 1837 году Джексон раздал 150 полудолларовых монет детям, приговаривая их родителям: «Вот орел нашей страны. Пусть те, кто сейчас совсем мал. подрежут ему крылья, но научите их любить и защищать его». Чувства были неподдельны, именно это делало борьбу интересной.
Деньги в Америке вели себя неправильно. Филадельфия должна была об этом знать в первую очередь, поскольку сама взвалила на себя долг знать о стране все. Но даже иностранцы, которых город притягивал, как самое замечательное место в США, признавали, что тот совсем не похож на остальную Америку.
Страна вовсе не была уверенной в своих силах, цветущей или преуспевающей. Скорее, ее массово охватила смесь тревоги и надежды. Жизнь казалась суровой и неустроенной, велась в неистовом возбуждении и неотвязном страхе неудачи не только на отодвигающейся все дальше на запад границе. Это была страна — множество стран, — где на смену ясности Старого Света, сколь бы тесной и удушливой та ни была, пришли ослепительные до боли возможности и сумрачные перспективы поражения.
10. Беспокойные деньги
Источники беспокойства — Детекторы подделок — «Саквояжники» — Мошенники — Банкноты спекулятивных банков
Признавшись Биддлу в своем страхе перед банками, Джексон занял стратегически выгодную позицию. Он был избран без всякой связной программы, просто как генерал и человек, побивший англичан под Новым Орлеаном. Противники пытались повернуть это обстоятельство против него: рисовали Джексона военным вождем, который погубит страну, как Наполеон погубил Францию. Он безрассудно растопчет тщательно выстроенную систему сдержек и противовесов, ограничивавших главу исполнительной власти. Но другим он казался последним представителем революционного поколения в политике, и было не найти более подходящего человека, который укрепил бы основополагающие принципы республики. Джексон имел бешеную популярность. Огромная толпа следовала за ним к Капитолию на его инаугурацию в качестве президента и одобрительно загудела, когда он нарушил традицию и вежливо ей поклонился. Она сочла, что ее пригласили в Белый дом, где истоптала шелковую обивку мебели, на которую люди забирались, чтобы получше видеть, съела все приготовленное мороженое, перебила посуду и уплела золотыми ложками желе. В конечном счете ее пришлось выманивать обратно на лужайку дымящимися котлами горячего пунша: окна распахнули, чтобы помочь массе народа выбраться наружу. Сторонники Джексона сочли, что день прошел неплохо. Впоследствии при Джексоне Белый дом был открыт для всех желающих: «От вице-президента до пьяного копателя канав в грязном плаще в красную клетку, — как заметил один очевидец. — Это зрелище поражает своей демократичностью, но, по правде сказать, она вызывает у меня отвращение».
Новый президент оказался на политическом минном поле. Нация была разобщена как, пожалуй, никогда за все время с момента обретения независимости. Рабовладельческий Юг желал свободы торговли, которая помогла бы ему увеличить экспорт хлопка. Север хотел протекционистских тарифов, которые защитили бы его промышленность. Запад хотел, чтобы федеральное правительство взяло на себя расходы по развитию инфраструктуры, вроде каналов и шоссе, строительство которых продвигал самый изворотливый в стране политик, Генри Клей. Духовный наследник Александра Гамильтона, в 1820-е годы Клей счел долгом правительства способствовать развитию Америки и уравнивать усилия отдельных граждан. Государство должно строить каналы, дороги и порты, делать все возможное для поощрения заселения запада и облагать пошлинами ввозимые товары, чтобы защитить нарождавшуюся американскую промышленность. Подобно методу печати Перкинса, политика Клея тоже получила название «американская система»: она была схожа с зачатками массового производства в том, что продвигала идею стандартизированных благ для всех. Подобно Гамильтону тридцатью годами ранее, Клей был уверен, что успех в погоне Америки за счастьем напрямую зависит от ее способности быть достаточно сильной и не допускать вмешательства европейских держав в дела Западного полушария. Надежды Джефферсона на конфедеративную по устройству республику — или даже союз нескольких — ныне безнадежно устарели. Миру предстояло подчиниться ненасытным промышленным державам, стремящимся обеспечить себе новые ресурсы и рынки сбыта.
Какой бы путь ни избрал Джексон, он рисковал оттолкнуть важную часть электората — например, рабочих в Пенсильвании или фермеров на юго-западе. Политические противники потирали руки и предрекали ему неминуемый провал.
Джексон же побил всех, следуя внутреннему инстинкту, который гармонировал с настроениями в обществе. Ухватившись за денежный вопрос, он отодвинул в сторону самые трудноразрешимые текущие проблемы и поставил себя во главе огромной части населения, у которой растущее число банков и первобытные пляски бумажных денег вызывали отторжение и тревогу. Объединил всех в борьбе с «плутократией».
