Елена Колина - Наука о небесных кренделях

Василий Васильевич посмотрел на меня взглядом «понимаю, сочувствую», достал из сумки конфету «Мишка на Севере», придвинул ко мне.

– У них есть записи. Там все абсолютно четко: Андрей и Марфа договариваются о продаже наркотиков. Записи приобщены к делу.

– Но…

Но, если я буду умирать при каждом новом слове – «санкции», «обвиняемый», «заочный арест», «федеральный розыск», если я буду умирать при каждом видении: Андрей с котомкой на просторах страны, прозрачная от голода Марфа скорчилась на полу в камере, мы с Мурой в платочках в тюремных очередях, – на меня не хватит смерти, и Василий Васильевич не будет иметь со мной дела. Не будет утирать мне слезы, затаив дыхание от величия моего горя. Это непрофессионально. Я его работа, а не внук. С моей стороны, со стороны работы непрофессионально восклицать: «Ах, лишение свободы, ах, федеральный розыск, какие страшные непривычные слова!»

– Нужно заниматься вашим мужем, а потом уже Марфой. Сначала ваш муж, а потом Марфа, понимаете?

– Понимаю, сначала Андрей, потом Марфа. Но Марфа… она же в тюрьме! Девочка! В тюрьме! Почему она потом? Я не могу спать, пока она в тюрьме, не могу есть… А я хочу есть.

Василий Васильевич посмотрел на меня взглядом «понимаю, сочувствую, вы не сумасшедшая?».

Что чувствует человек, когда на него падает небо? Ничего особенного, учащенное сердцебиение, резкая боль слева, не хватает воздуха, бросает в жар, внезапная тошнота, словно в горло втолкнули воздушный шар, и все уплывает, и пол в кафе «Кузнечик», и стол, а на нем конфета «Мишка на Севере»…Я не понимаю, откуда взялись записи разговоров, в которых Андрей и Марфа договариваются о продаже наркотиков.

Зато я вдруг поняла, за что мне все это. За гордыню.

Я думала, что меня нельзя унизить, нельзя растоптать. Хотя опыт человечества говорит – каждого можно. Думать «я не как все» – это гордыня. Теперь я поняла, что меня можно унизить, можно растоптать.

Не знаю, кому я объясняла, кого просила, кому обещала «я больше никогда так не буду», – к кому мы обращаемся в такие минуты? Вдруг изворотливо начинаем верить в судьбу, высшие силы?

«Но теперь вы поняли, что вы – как все?» – сказали Высшие Силы.

Я поняла. Никто не получает всего, что хочет, но я думала, я получу – покой, мир-дружбу, справедливость. А теперь: Андрея могут арестовать, Марфа в тюрьме, мой телефон прослушивают, я – как все. Я ПОНЯЛА, Я КАК ВСЕ, ПОЖАЛУЙСТА, БОЛЬШЕ НЕ НАДО!

«Ну, смотрите у меня», – сказали Высшие Силы.

…Мне показалось, или голос Высших Сил звучал холодно? Высшие Силы ведь тоже не дураки, знают, что я деловито подумала «простили или еще нет?», знают, что, пока все было хорошо, я проявляла гордыню, как Люцифер, а теперь, когда начали мучить, быстро сообразила, что я не автор сценария своей жизни и уж точно не продюсер этого триллера…

Может показаться странным, что в такие минуты я задавалась непрактическими вопросами – кто мы в этом мире, правят ли нами и конкретно мной Высшие Силы, – но о чем же мне было думать? В третьем сезоне «Игры престолов» долго и страшно мучают Теона Грейджоя, он не знает, кто его мучает и почему, – от этого еще страшней. Когда не понимаешь, кто тебя мучает и почему, некому сказать «пожалуйста, не надо больше». А тут такой понятный сюжет: Высшие Силы наказали за гордыню.

Для практических вопросов у нас есть адвокат. Какое счастье, что наш адвокат, Кот Базилио, – лучший в городе. Мы провели в кафе «Кузнечик» еще два часа или три.

Выходов в туалет с целью побыть без адвоката – девять.

…Уже понятно, что нужно собрать одежду.

Андрея каким-то образом привязали к делу Марфы. Мы знаем, что это подстава, но не знаем, какого масштаба. Мы не знаем, что у них на него есть, – в который раз повторил мне Илья. – Пока мы не узнаем, что у них на него есть, он не может прийти домой.

Мы не знаем, что у них на него есть. Мы знаем только, что это подстава, но не знаем, какого масштаба. Мы не знаем, что у них на него есть, что они хотят на него повесить, – в который раз повторил мне Никита. – Пока Андрей не узнает, что у них на него есть, он не может прийти домой.

Им кажется, что я идиот, не понимаю, почему Андрей не может прийти домой?! Я понимаю: Андрей не может прийти домой.

Джинсы, свитера, пиджаки, рубашки, футболки.

Я собрала: джинсы черные, джинсы коричневые, джинсы вельветовые зеленые. Все джинсы фирмы «Boss», только «Boss» шьет на таких длинноногих, пиджаки тоже «Boss», это единственная фирма, которая шьет на таких длинноруких.

Андрей плохо себя ведет в магазинах: переминается с ноги на ногу, смотрит в сторону, говорит «отстаньте, у меня все есть», растворяется в толпе, однажды сбежал из примерочной кабинки. Как будто он первоклассник и мама заставляет его примерять школьные костюмчики, а он хочет в игрушечный отдел. Раз в году я покупаю Андрею все в «Boss», джинсы без примерки, пиджаки меряю на Никиту: к Никите нужно прибавить пятнадцать сантиметров в длину и убавить три размера в ширине.

…Джинсы, свитера, пиджаки, рубашки, футболки. Бритва. Книги про рыбалку.

– Зачем ему книги про рыбалку? – сказала Ирка-хомяк.

– Будет читать на ночь, – сказал Илья.

Где Андрей будет читать на ночь? Никто не знает, ни Илья, ни Никита. Так решил Андрей: для них безопасней, если не будут знать.

Ирка сказала:

– Лыжное белье нужно взять.

Лыжное, почему лыжное? Сейчас весна, за весной идет лето…Не буду думать, что за весной идет лето. Нужно взять лыжное белье, потому что в Питере зима может наступить в любую минуту, хоть через неделю.

Илья сказал:

– Не смотри на лыжное белье так трагически, – это на всякий случай, вспомни, в какой стране мы живем: Ходорковский, «Пусси райот», узники Болотной…

– Как тебе не стыдно? – прошептала я.

Как можно сравнивать?! Ходорковский был осужден за деятельность компании «Юкос», его не обвиняли в педофилии или краже булочек, девочки «Пусси райот» за панк-молебен в храме Христа Спасителя, – панк-молебен был, узники Болотной были на Болотной, все они были в своей истории, в своей, а не в чужой! А на Андрея свалилось то, чего не было.

Бороться за свои убеждения легче, чем отмываться от грязи, чувствуешь себя значительным, принадлежащим чему-то большему, чем ты сам, красивым. Андрей из тех, кто на вопрос «представился случай пострадать за свои убеждения, хотите?» отвечает «спасибо, с радостью!». А ему придется бороться не за свои убеждения, а за себя. Ему, с его обостренной гордостью, – за то, что он не наркоделец. От этого мне больней всего. А Илья не понимает! Сравнивает! Зачем он сказал про Ходорковского и «Пусси райот»?! Разве за Андрея вступится Ангела Меркель? Мадонна? Человека – не модный символ, а просто человека – забывают быстро, на папины похороны пришли сто аспирантов, а через год после смерти к нам домой пришли уже десять, – это нормально. А Марфа, девочка, – кто о ней вспомнит?!..Ох. Мне вдруг пришла в голову неприятная мысль: если Андрею понадобится теплое белье весной, я не смогу умереть (я-то думала, что тогда я сразу умру, и все), – я не смогу умереть, я должна буду стоять в тюремной очереди в платочке.

– Ты как враг, ты хуже врага, потому что ты друг! – кричала я.

– Что мы сделали?! Ты можешь не орать, а сказать словами?! – кричала Ирка.

Не могу я! Сказать словами стыдно! Сильную обиду не объяснить! Такая обида разливается внутри тоненькими ручейками, слишком тоненькими, чтобы превратиться в слова, – если надо объяснять, то не надо объяснять.

– Не буду словами! Вы должны понимать! – кричала я.

Илья наклонился к Алене, раздумчиво, как врач медсестре, сказал: «Пожалуй, все же бульон?» Алена ринулась к кастрюле с бульоном, как преданная медсестра – вливать прописанный врачом бульон внутримышечно и внутривенно.

– Ты, ты! – кричала я Илье, а Ирке: – Я с тобой больше не дружу!

Ирка решила взять лыжное белье и летнюю куртку.

Собирали вещи, складывали футболку к футболке, носок к носку. Куча людей во мне жила разнообразной жизнью: один хихикал, что мы как в шпионском кино, другой боялся до обморока, третий прикидывал, как это можно описать в романе… Не знаю, в каждом ли человеке живут разные люди и всегда ли они говорят вразнобой? Надеюсь, во всех живут. Смотреть на происходящее разными взглядами, под разными углами, видеть все со стороны… видеть все с двух-трех сторон куда легче, чем просто собирать вещи, и больше шансов сохранить рассудок.

– Не исключено, что за нами присматривают. Во дворе может быть установлено наблюдение, – сказал Никита.

Мы не знаем, кто нам друг, а кто нет, мы боимся собственной тени. Возможно, в подъезде тетя Катя присматривает, а во дворе охранники присматривают. Мы боимся теней охранников, тети Катиной тени мы тоже боимся. Илья с Никитой сядут в Никитину машину, скажут водителю адрес, потом как бы передумают, выйдут раньше – и передадут Андрею вещи. «Конспираторы, играете в шпионов…» – сказал кто-то во мне, а другой ответил: «Да? А если бы тебе грозил арест? Да тебя бы уже давно в стране не было!..»