Эдуард Тополь - РОССИЯ В ПОСТЕЛИ
– А ты куда? – крикнул мне на бегу мужчина.
– Туда же, в Москву!
Мы добежали до самолета, на верхней ступеньке трапа стояла стюардесса, она крикнула нам:
– Все! Посадка окончена! Мест нет!
– А где командир? Командир на борту? – крикнул ей снизу этот артист.
– Я сказала – все. Посадка окончена! И в это время мы увидели экипаж – трое мужчин в летной форме шли по летному полю к самолету от здания аэровокзала: посреди пожилой, лет сорока семи командир, плотный, коренастый крепыш в темно-синем форменном костюме, и с ним два молодых, лет тридцати – второй пилот и штурман.
Артист поспешил к ним навстречу, я невольно потянулась за ним. Встретив их, он стал втолковывать командиру что-то о завтрашнем спектакле в московском театре, о том, что ему кровь из носу нужно быть к утру в Москве, а тем временем вся эта троица внимательно поглядывала на меня, и, наконец, командир сказал:
– А это кто? Тоже артистка?
– Ну… в общем… – замялся артист, чувствуя их явный интерес к моей персоне.
– Ну, если она меня поцелует… – сказал вдруг командир, усмехаясь, – я найду для вас пару мест.
Артист повернулся ко мне и тут же сыграл естественную непринужденность:
– Конечно! Какой может быть разговор?!
И тогда я – ничего больше не оставалось, представьте себе пустое ночное летное поле, готовый к отлету самолет и несколько фигур у трапа – я подошла вплотную к командиру самолета и на глазах у его помощников и стоящей на трапе стюардессы обвила его за шею руками, приподнялась на цыпочки и крепко поцеловала прямо в губы. Практически я почти висела на нем, держась за его шею двумя руками, и тело мое соприкасалось с его телом, и тут я почувствовала ногами, что там, в его штанах за ширинкой тоже наметилось оживление. Я расцепила руки, опустилась на асфальт летного поля и весело посмотрела ему в лицо.
Он усмехнулся и сказал:
– Прошу в самолет.
Самолет действительно был забит пассажирами до отказа, и потому стюардесса усадила нас с актером не в пассажирском салоне, а между ними – в отсеке у входной двери на двух откидных стульчиках.
Когда самолет взлетел, стюардесса принесла нам плед на случай, если будет холодно, и через час, когда пассажиры первого и второго салонов уснули, мы с актером оказались совершенно одни в этом отсеке. Собственно, нас тут и с самого начала почти никто не беспокоил – у пассажиров первого салона туалет впереди, а для пассажиров второго салона – сзади.
На этих откидных стульчиках-сиденьях не было подлокотников, поэтому ничто не отделяло меня от актера, мы с ним оказались бок о бок и локоть к локтю, а потом, когда в полете, стальная дверь самолета покрылась изнутри изморозью на заклепках и вдоль шва, и стало действительно холодновато – мы с ним завернулись в один плед, он обнял меня за плечи, я прикорнула у него на плече, и оба мы попробовали вздремнуть.
Но я не спала. В конце концов, я впервые в жизни познакомилась с настоящим артистом из настоящего театра – да еще из какого – из Театра на Таганке!
Когда мы поднимались по трапу в самолет, он сказал командиру, что приглашает его на любой спектакль в свой театр на Таганке и гарантирует лучшие места.
А мне, едва мы остались одни в отсеке, сказал:
«Молодец, выручила, как настоящая артистка. Сколько тебе лет?»
– Пятнадцать, – соврала я, чуть прибавив, и мне показалось, что это его несколько разочаровало, он призадумался.
Потом мы еще поболтали немного, я рассказала ему о спортивных сборах, а он назвал мне несколько фильмов, в которых он снимался и снимается сейчас, и я вспомнила, что, действительно, видела его лицо в кино.
Наконец мы затихли под пледом. Он сказал, что устал за день, была трудная киносъемка, а утром ему уже нужно в театр на репетицию. И затих, задремал. А я все не спала. Моя голова лежала у него на плече, я слышала его ровное дыхание, и ощущала у себя на плече тяжесть его руки, и все гадала – спит он или не спит, неужели он может вот так легко, без всяких, спать, обнимая меня?
Что я для него – пень? Пустое место? Уродина какая-то?
На меня обращали внимание чемпионы страны, тренер белорусской сборной, между прочим, четыре дня меня обхаживал, а на стадионе, когда я сидела в спортивном купальнике на скамье запасных, – с меня десятки мужиков глаз не сводили…
А он… Ну, подумаешь, артист!
Конечно, у этих артистов десятки красивых женщин, а на Таганке, когда они выходят после спектакля, толпа девчонок с цветами поджидает их у выхода, я сама видела, и они там, безусловно, могут взять себе любую, и все-таки…
Неужели он спит? Сколько ему лет? Тридцать или тридцать три? И почему он спросил у меня сколько мне лет? А если бы мне было шестнадцать или семнадцать, он бы тоже вот так спокойно спал?
Я пошевелилась чуть-чуть, будто во сне. Он тоже шевельнулся, не открывая глаз.
– Вы не спите? – спросила я негромко.
– Сплю, – сказал он, но рукой чуть плотней прижал меня к себе, а вторую руку под пледом вдруг положил мне на грудь.
Я замерла. Вот те раз! Что делать? Вот так сразу – руку на грудь! Сбросить? Отодвинуться? Выскочить? Или просто убрать его руку своей рукой и сказать: «Не надо». Но тогда он действительно решит, что я маленькая девчонка, и уснет себе, и не видать мне знакомства с настоящим артистом из Театра на Таганке…
Так я сидела, замерев и не зная, что делать, но и он не шевелился, и дышал ровно и спокойно, как во сне. В конце концов, подумала я, ну и пусть лежит его рука где лежит, если ему так удобно, он ведь больше ничего и не делает – ну положил руку на грудь, и все. Действительно, так даже удобней сидеть и – немножко приятно чувствовать мужскую руку у себя на груди.
Неожиданно его пальцы чуть шевельнулись, слабо, почти неслышно сжав мою грудь, и это тоже оказалось приятно, и я снова не отреагировала, не шевельнулась, не запротестовала.
Теперь в ночном полумраке самолетного отсека мы оба сидели с закрытыми, как во сне, глазами, не шевелясь, но под пледом, укрывавшим наши плечи, началась своя возбуждающаяся жизнь.
Мерно и мощно гудели двигатели самолета, в салонах самолета спали пассажиры, внизу, под нами, на глубине нескольких тысяч метров была земля, а здесь, в небе, под пледом «Аэрофлота» рука моего соседа спокойно расстегнула пуговички на моей блузке, потом – переднюю застежку бюстгальтера (я сделала короткое, неуверенное движение сопротивления, но его вторая рука чуть сильней прижала меня к нему), и вот он уже держит ладонь у меня на груди, обнял этой ладонью всю грудь и несильно, приятно мнет ее, гладит сосок, а другой рукой чуть приподнимает мое лицо за подбородок и целует в губы. Приятная волна истомы идет по мне от груди и целующихся губ куда-то в живот, в ноги…
Мы целуемся долго, все крепче. Его мягкие теплые губы держат мои губы, и я чувствую ими его влажные зубы и кончик его сильного языка, я слышу, чувствую, как он гладит мою грудь, потом живот, потом вторую грудь и снова живот, и у меня замирает дыхание от истомы и просыпающегося желания, и я чуть шевелю губами в ответ на его поцелуй.
Теперь его рука уверенно, властно гуляет по моему телу. Грудь, живот до кромки трусиков и джинсов, потом плечо, шея, и снова грудь.
Тем временем, все больше распаляясь, мы целуемся, и мой язык уже у него во рту. От этих поцелуев мое сознание отлетает куда-то за борт самолета, мы и так в поднебесье, но теперь я еще и внутренне куда-то лечу, воспаряю, и только ощущаю, что его рука все чаще упирается в край трусиков и джинсов, а потом – как раз тогда, когда внизу моего живота появляется какое-то новое, уже сверлящее жжение, или нет – какое-то теплое пульсирование, – именно в ЭТОТ момент его рука вдруг ныряет мне под резинку трусиков и ложится именно туда, где что-то легко и тепло пульсирует.
Я задохнулась, дернулась было, но он крепко обнимал меня другой рукой и не отпускал моих губ, а вторая его рука плотно лежала в самом низу моего живота, будто успокаивая пульс.
Я почувствовала, как его указательный палец лег на губы влагалища, и я испугалась, что он сейчас просто проткнет там все этим пальцем, но он сказал в этот момент негромко:
«Нe бойся, я не пойду дальше…»
И, действительно, он только мягко, приятно-нежно прижимал свой палец к этим губам, и я ощутила, как что-то влажное появилось там из меня, и это влажное смочило его сухой, чуть шершавый палец и сделало его еще приятней, нежней.
Теперь он перестал меня целовать, теперь мы сидели просто обнявшись под пледом, и все мое существо сконцентрировалось на этом нежно-легком, уверенном и приятном поглаживании его ладони и пальцев внизу моего живота, где я сочилась истомой и непонятным желанием. Второй рукой он взял меня за локоть и направил мою руку к своей ширинке и прошептал: «Расстегни там», но я и без него знала, что он хочет, и привычной рукой нырнула к нему под трусы.
Горячий, вздыбленный член его оказался у меня в руке, я обняла его ладонью и стала медленно и нежно водить вверх и вниз, в такт движению его пальца у меня на влагалище. Но резинка его трусов мешала мне, мне было неудобно, и тогда он сказал:
