Рене Баржавель - Дороги Катманду
Обернувшись, он увидел ее. Она лежала у подножья трехгранной стелы, на каждой из сторон которой было выгравировано лицо божества; лоб богов был вымазан яркой краской.
Джейн лежала в той же позе, что и девушка, которую Оливье принял за нее на краю пруда со свиньями. Испугавшись, что он может снова ошибиться, он упал перед ней на колени. Отведя пряди волос с лица, он узнал ее.
Девушка едва дышала. Глаза ее были закрыты, волосы спутаны, лицо покрыто грязью. Охваченный жалостью, любовью и усталостью, Оливье едва не поддался отчаянию, почувствовав желание зарыдать и упасть на землю рядом с ней.
Закрыв глаза, он усилием воли подавил слезы и негромко позвал ее. Она не ответила и даже не шевельнулась.
— Она тебя не слышит, она напичкана до отказа, — произнес рядом с ним чей-то голос.
Подняв голову, он увидел мужчину с длинными волосами, одетого в хламиду, наполовину европейского, наполовину восточного покроя. Он курил трубку, от дыма которой, как ни странно, исходил запах табака.
— Напичкана? — тупо повторил Оливье, мозг которого отказывался признать очевидное.
Мужчина опустился на колени рядом с ним. От него пахло потом и французским табаком. Сдвинув рукав блузки Джейн, он обнажил руку, усеянную следами уколов и пятнами засохшей крови.
— Героин, — пробурчал он. — В этой мерзкой стране можно найти все что угодно. Нет, прости меня, я не прав. Страна совсем не мерзкая, она замечательная. Я живу здесь уже десять лет и не собираюсь уезжать отсюда. Мерзость здесь то, что привозят сюда мерзавцы. И эта прогнившая до мозга костей бродячая банда идиотов!
Он кивнул в сторону хиппи, продолжавших распевать, раскачиваясь, вокруг костра Свена, тело которого уже горело ярким пламенем.
— Красивая девушка, — продолжал мужчина. — Меня удивляет, что ее еще не отправили отсюда в какой-нибудь бордель Сингапура или Гонконга. Здесь уже начали создаваться группы поставщиков живого товара. Наверное, ей пришлось сопротивляться, бедной крошке! Хотя еще неизвестно, лучший ли вариант она выбрала.
— Ты думаешь, что с ней так плохо?
— Я ведь не врач. Но, вообще-то, здесь не нужно быть врачом. Да ты и сам все видишь. Если бы ее удалось немедленно отправить в больницу. Но пока она здесь. Слушай, у тебя случайно не будет французских сигарет? Жизнь здесь ничего не стоит, но этот проклятый табак приходится доставлять сюда самолетом, и на нем можно разориться!..
Оливье встал. Он смотрел на бесконечную последовательность ступеней, поднимавшихся, казалось, к самому небу.
— Я увезу ее отсюда. У меня есть мотоцикл. Ты не поможешь мне поднять ее наверх?
— Здесь никто никому не помогает, — пожал плечами мужчина. — Ты думаешь, что делаешь добро, помогая кому-нибудь, а на самом деле делаешь зло. Кто может знать, что есть добро, а что есть зло. Ты хочешь увезти ее; возможно, ты прав, но вдруг окажется, что лучше было оставить ее здесь? Ты ничего не знаешь об этом. Да и я, конечно, тоже.
Он сплюнул на землю и ушел.
Смотревший ему вслед Оливье увидел, как тот остановился и подобрал что-то с земли, то ли окурок, то ли корку хлеба, брошенную воронами или обезьянами. Сунув добычу в карман, он направился к мостику через речку, бродяга, философ и эгоист, стоящий одной ногой в западном мире, а другой в восточном. Стоя перед лежавшей без сознания Джейн, Оливье смотрел на дымящиеся тела мертвецов, на раскачивающихся хиппи, на хромых богов и скачущих обезьян, и все, что он видел, постепенно принимало красный цвет, цвет пламени. Все вокруг него было одним огромным костром, всемирным костром боли и глупости, в котором все сгорало без причины и без цели.
Джейн. Она была еще жива, он был с ней, и перед ним стояла одна простая задача: постараться спасти ее.
Наклонившись, он с бесконечной осторожностью поднял ее, не представляя, не окажется ли губительным для ее сердца самое слабое движение. Обхватив ее обеими руками и прижав к груди, он начал подъем по бесконечной лестнице между рядами слонов с отбитыми хоботами. Высоко и далеко впереди было небо. Он должен был дойти до него. Она у него на руках, она ничего не весит, он донесет, он спасет ее. И пусть сгорит весь мир.
***Джейн, все еще не пришедшая в себя, лежала в постели. Склонившийся над ней врач измерял у нее давление. Взглянув на тонометр, он не поверил своим глазам. Он снова и снова нажимал на грушу, потом сбрасывал давление и начинал все сначала. Несмотря на то, что он был англичанином, после третьего раза он не смог сдержать недоуменной гримасы и обратился к сидевшей рядом Ивонн:
— Почти ноль. По логике вещей, она должна быть мертвой.
Оливье понял из этой фразы только одно слово «dead»: «мертвая».
Он закричал:
— Это неправда! Она не умерла!
— Тише, тише, — остановила его Ивонн. — Он этого не говорил. Он сказал, что спасет ее.
Врач понимал по-французски, и ему было ясно, что Оливье взволнован. Но спасти эту девушку. Ему придется потрудиться. Не высказывая свои сомнения, он выписал рецепт и дал Ивонн соответствующие инструкции.
На настоящий момент больную нельзя было перевозить. Как только она немного окрепнет и будет в состоянии выдержать переезд, ее нужно будет доставить в больницу Нью-Дели, куда он напишет сопроводительное письмо. Пока же он сделает переливание крови, после чего ее следует покормить, если она будет в состоянии принимать пищу. Бульоны, жидкая каша, как для маленького ребенка. Потом можно будет и многое другое. Что касается героина, то ее нельзя лишать наркотика, это убьет ее.
Врач должен был привезти сыворотку для переливания и лекарство. Это будет началом лечения — раствор героина в ампулах с примесью других веществ. И он принесет также письмо для больницы. Здесь невозможно обеспечить должный уход, а он сам слишком загружен, потому что вынужден все делать сам. Врач быстро собрался и ушел. Это был не такой уж квалифицированный медик, но он знал, что делать в таком случае. Знал он и другое: сейчас нужно было действовать как можно быстрее. И он боялся, не будет ли поздно, когда он вернется с лекарством.
Ивонн пересказала Оливье все, что говорил врач. Она усадила юношу за стол и попыталась накормить его, но тот отказался. Весь в дорожной пыли, он сидел на стуле в ногах у Джейн, не сводя с нее глаз. Ему удалось привезти ее, усадив на заднее сиденье и привязав к своей спине с помощью рубашки.
Ехал он со скоростью улитки, старательно объезжая даже самые небольшие камни и рытвины. Когда Джейн начала соскальзывать с сиденья, он остановился и связал ей руки платком на своей груди. В городе он сразу направился к конторе «Тед и Жак». Ему могла помочь только Ивонн.
Вскоре вернулся врач. Он повесил над постелью большой сосуд, ввел в вену девушки иглу и отрегулировал поступление сыворотки. Джейн пришлось привязать бинтами к кровати, чтобы она, случайно пошевелившись, не вырвала иглу из вены.
В другую руку врач ввел смесь героина с лекарством. Следующую инъекцию должна была делать уже Ивонн. Это была очень тонкая процедура. Нужно было внимательно следить, чтобы в вену не попал даже самый незначительный пузырек воздуха. Он не мог обещать, что сможет приехать для очередного укола, у него не было помощников, а больных трудно было сосчитать.
Он предупредил, что ни в коем случае нельзя поддаваться на просьбы больной, если она потребует еще одного укола. Шприц и ампулы нужно держать в недоступном для нее месте. В ее состоянии трудно сказать, к чему приведет лишняя доза наркотика — она может оказаться смертельной.
***— Я очень благодарен вам за то, что вы приняли нас у себя, — сказал Оливье.
Он сидел на диване в конторе Теда со стаканом колы в руке. Тед, улыбающийся, розовый и свежий, как всегда, пил виски.
— Какие пустяки, о чем тут говорить.
— Но ведь вы могли сказать, чтобы я отвез Джейн в больницу. Она там не смогла бы выжить. А сейчас она спасена. Благодаря вам. Я этого никогда не забуду.
Через три дня Джейн стала поправляться. Когда она открыла глаза, она увидела рядом с собой Оливье. В ее венах находилась страшная, но успокаивающая ее смесь героина и лекарства. Ее медленно охватило ощущение счастья. Оливье. Он был рядом. Радость отразилась на ее лице, заставив порозоветь щеки и придав блеск глазам, которые из фиолетовых стали бледно-голубыми. Она улыбнулась одними глазами и прошептала его имя.
Он тоже улыбнулся ей, стиснув зубы и моргая изо всех сил, чтобы не позволить выступить слезам, и погладил ее руку, все еще охваченную ремнями. Наконец-то он мог говорить с ней.
— Все в порядке. Все будет хорошо.
Появившийся с очередным визитом врач был удивлен. Состояние больной оказалось для него радостной неожиданностью. Он сказал, что больная скоро сможет выдержать переезд в Нью-Дели.
