Andrew Лебедев - Проститутка Дева
Эту темку подбросил врио.
Надо было теперь эту темку на кухне повертеть-покрутить.
– Слышь, Нежка, выходи за меня, а?
Все на шоу давно для удобства сократили и трансформировали свои ники.
Белоснежка превратилась в Нежку, Красная Шапочка на французский манер стала Шапо с ударением на "о", Русалочка – стала Алочкой без двойного "эль".
И парни тоже упростились.
Серый Волк стал просто Волком, Бармалей стал откликаться на Барлей, а Карабас-Барабас превратился у них в Бабаса.
Общаться стало легче.
– Слышь, Нежка, выходи за меня, а? – повторил Барлей. – Хатку на наш приз купим на Москве, размножаться начнем!
– Я приз получу, и на фиг ты мне сдался, – откликнулась Нежка из своего угла.
– А чтобы размножаться! – настаивал Барлей.
– Зачем ей от такого урода рожать? – встряла в разговор Шапочка-Шапо. – Если Нежка отсюда с призом выйдет, при ее-то внешних данных да с деньгами она и поприличней кого найдет.
– Да и вообще, зачем мне дети? – хмыкнула Нежка. – Я по странам по разным поезжу, в Америку, в Бразилию на карнавал, на эту на как ее? На Капакабану!
– Точно, Нежка, ты с твоей грудью на карнавале как самбу-мамбу-ламбаду начнешь трясти, так все негры сбегутся на твою попку да титьки поглядеть – слюну пустить, – поддакнула Шапо. – Любви будет целый Тихий океан.
– Там у них Атлантический, – поправил Барлей.
– Ух ты! Он какие вещи знает, – изумилась Шапо. – Может, мы его недооценили?
– Наша главное достоинство не здесь, – Барлей показал себе на лоб. – А здесь, – и он перевел указательный палец себе на гульфик.
– Ну, если деньги будут, то тоже приезжай в Бразилию, – лениво зевая и не прикрывая при этом рта, сказала Нежка.
– Точно, – кивнула Шапо. – Негритянку-бразильянку себе отхватишь.
– Не, – замотал головой Барлей. – Я лучше на свой приз фото-студию открою на Филях и стану там модных девчонок фотографировать для анкеток, для портфолио, для Интернета…
– Ты – и бизнесмен? – хмыкнула Шапо.
– А что? – воинственно выпятив грудь, переспросил Барлей. – Не похож, что ли, на бизнесмена?
– Как моя бабушка говорила, хозяйство вести – это не мудями трясти, – смерив глазками собеседника, фыркнула Шапо. – А ты, Барлей, не обижайся, но ты парень без мозгов, тебе даже до Волка и то далеко, не то что до Бабаса нашего, где тебе приз заработать? Тебе ни одна девчонка у нас не даст!
Как ни странно, Барлей не обиделся, а наоборот, вдруг рассмеявшись, хлопнул себя по колену и громко спросил, обращаясь ко всем присутствующим:
– А если я вместо девчонки, Бабаса вашего трахну или Волка? Сколько мне денег спонсоры из "До-До" отвалят? А?
Девчонки засмеялись.
Нежка громко и заливисто, а Шапо хмыкнула пару-тройку раз.
– Или если я буду сам себя трахать каждую ночь? – Барлей увлеченно принялся развивать тему. – Сколько мне дадут эти итальянцы из "Бель-Эттона" и из "До-До"?
Если за каждый раз по триста баксов, то я готов по три раза за ночь!
– И тебе не стыдно? – изобразив невинное личико, спросила Шапо.
– А ты думаешь кто-то всерьез здесь верит в то, что вы тут все девочки? – вопросом ответил Барлей.
На третьей камере загорелась красная лампочка.
Надо было поворачиваться лицами к работающей камере.
И одному из участников шоу, чей черед по договоренности наступал, предстояло переодеться в новую тряпочку от "Бель-Эттона".
На этот раз это была Шапо.
Она лениво потянулась, выгнула спинку…
Уже знала, что режиссер сейчас возьмет крупный план.
Потянулась и принялась стягивать с себя свитерок, оставаясь в черном лифчике с кружавчиками…
– А мне девчонки с маленькими титечками больше нравятся, – сказал Барлей, оборачиваясь к Шапо. – Так что давай, выходи за меня, я тебя любить буду, а Нежка пускай себе едет в Бразилию к неграм, родит там от кого-нибудь футболиста для ЦСКА…
Шапо встала перед Барлеем, и, делая жевательные движения челюстями, стала пристально глядеть на него, все еще держа в руках не надетую покуда обновку от "Бель-Эттона".
– Любить меня будешь? – переспросила Шапо.
– Буду, – кивнул Барлей.
Шапо лихо села к Барлею на колени, расставив ноги и лицом к нему.
– Ну! – сказала она томно и искательно. – Ну… ну так люби!
Барлей положил руки на чашечки ее черного лифчика.
– Но-но! Не трогать! – прикрикнула Шапо, шлепнув Барлея по рукам.
– А как же любить? – удивленно спросил Барлей.
– Глазками, глазками люби, – ответила Шапо и часто-часто заморгала длинными ресницами, а потом так же легко, как и села, вспорхнула с Барлеевых коленок.
– Вот и пойми вас, девок! – буркнул Барлей. – Чего вам надо?
– Денег и любви, – назидательно заключила Шапо. – Потому что нет денег – нет любви, как финны говорят, кюрпа сесси, йола раха…
3.
Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
Как можно сохранить внутреннюю чистоту в условиях абсолютной нравственной разнузданности окружающего пространства?
Я не знаю!
Может, в этом и есть непознанный доселе секрет спасения?
Причем не только личного спасения, но общего спасения, потому что спасаясь, человек дает надежду другим.
Я шла сюда, чтобы спасти папу.
А теперь я хочу спасти Ивана.
Он мне рассказал о своей болезни.
Иначе, чем болезнью, я как будущий врач, как медик, эту его привязанность к старой, взрослой женщине назвать не могу.
Это болезнь.
Он бедный и несчастный больной.
Как он мог быть с женщиной, которая вдвое старше его?
Ему девятнадцать, а ей тридцать восемь!
Она ровесница моей мамы.
Когда я спросила его, "как он мог", Иван ответил мне, что для девушек это, мол, нормально, если первый мужчина на двадцать лет старше, когда невесте, к примеру, девятнадцать, а жениху тридцать восемь… Но это же совсем другое дело! Да, я признаюсь сама себе, да, и у меня были мечты, и у меня были желания. Но я с ними справилась, я преодолела. Я сама себе приказала: все это ерунда. Грязь и ерунда!
А Иван все не унимался, он пристал ко мне, он воспользовался моей слабостью, и я сказала ему, зачем пришла на это шоу, и сказала про папу.
И вот Иван мне выдал по полной программе, у меня-де к отцу скрытая, в латентной форме сексуальная привязанность…
Я врезала ему по физиономии.
Он извинился.
Но потом я поняла, что это он не со зла и не от дурных мыслей.
Это он от того, что ему самому необходимо разобраться в себе.
В своей собственной болезни. В своей собственной губящей его страсти. Того рода болезненной страсти, что так прекрасно описал врач Сомерсет Моэм… И так прекрасно назвал свой этот труд о такого рода болезни – "Бремя страстей человеческих".
Так и Иван, он бедный страдает под этим бременем, под бременем любви к этой своей Марии Витальевне к этой Милдред…
И я, если мне не грош цена как врачу, я должна вылечить его.
И пусть я не знаю пока как, я должна стараться.
Я помню, про это свое профессиональное и этическое должен и должна, как это написано у великого Камю в его "Чуме"…
Когда кругом смерть и страх заразиться.
А врач исполняет свои обязанности, ходит к больным и помогает зачумленным, сам не думая о смерти.
А Иван болен.
Он зачумленный.
Он страдает под бременем своей страсти.
И я не должна опускаться до обид.
Я медик.
И я его люблю.
Он сказал мне эту гадость про меня и отца не со зла и не от грязных мыслей.
Он просто думал в этот момент о себе и о своей, как он ее называет, "сахарной маме".
Вот и провел такую аналогию, дескать, врач да исцелися сам! …
Вообще, мы придумали новую игру.
Вернее не игру, а способ потаённого общения в условиях работы телекамер.
Да и соседи, тоже раздражают своей бесцеремонностью, не дают посекретничать – пошушукаться, пошептаться.
Говорить по-французски нам запретил главный редактор. Ладно!
Но в условиях контракта нет ничего про то, что мы можем общаться шепотом, практически под одеялом, как это бывало в тех пионерских лагерях, куда ездили наши дедушки и бабушки, рассказывая там друг-дружке страшилки про черную комнату, про черную руку в красной перчатке…
Кстати, как бабушка рассказывала, хорошо им было в этих пионерских лагерях. А вот папам и мамам уже не пришлось такого изведать – чтобы в палате на тридцать мальчиков или на тридцать девочек в полной тиши рассказывать до двух часов ночи про духов подземелья, а потом вдруг броситься команда на команду подушками друг дружку молотить или встать под утро и вымазать всех зубной пастой…
Папы и мамы уже на министерских дачках росли и в пионерские лагеря не ездили…
И вместо рассказов про черную руку в черной комнате, смотрели по видику "Кошмар на улице вязов"…
Фредди Крюгер по телику, он, может, и сильнее впечатляет, но романтизма все же поболее будет у бабушек с их ночными бдениями в общей палате.
