Сергей Есин - Твербуль, или Логово вымысла
За поворотом опять маленький предбанничек с вывешенным на стене расписанием учебных занятий, и две двери: ближняя - в профессорский туалет, недоступный для остальных. Льгота, с чем осмысленно без пользы боролся, и до "перестройки" и после, первый российский президент? Но сейчас, когда дверь распахнута, потому что идет уборка, видно, что туалет этот - стыдоба. Жалкая раковина с небольшим водонагревателем над нею, напротив старый унитаз, а в углу дешевая посудомоечная машина, в которой полоскают профессорские и ректорские чайные чашки. В какой суровой бедности живет элитный вуз! Хоть бы кто-нибудь сравнял его с финансовой академией или "керосинкой". Если бы гости ректора ведали, в каком закутке моются фарфоровые чашки и блюдца, многие задумались бы, хотят ли они ректорского чая.
Рядом с туалетом дверь в недра ректората. Это два, один против другого, кабинета. Между ними крошечная щель, в которой телефоны, ксерокс, факс и сидит Максим. Над дверями кабинетов никогда не напишут, что здесь работали ректорами такие-то писатели, но вот "щель" может ожидать металлической позолоченной таблички: "В юности на этом месте работал поэт Максим Лаврентьев". Максим - выпускник института, великолепный поэт-традиционалист, сосланный руководить бумажным процессом ректората, как раб на галеры. Стихи у него прекрасные, он мог бы зарабатывать большие деньги где-нибудь в рекламном агентстве, но ему ближе тяжелая и голодная литература. Максим - единственное, что здесь живое и примечательное.
О ректоре, как о жене цезаря, ничего плохого. Два предыдущих ректора сидели в маленьком кабинете, дверь которого как раз напротив двери в предбанник. Когда обе двери открывались, ректор видел весь пролегший через этаж коридор. Те студенты, которые шли на выход, тоже видели ректора. Почему эти два человека так любили эту небольшую, непарадную комнату, для Сани так и осталось неразрешенной загадкой. Может быть, их дух витал не здесь, а в каких-нибудь других эмпиреях? В последнее десятилетие на стенах кабинета висели разные портреты и дипломы. Студентам было приятно, что их ректор чем только ни награжден и каких только премий ни получил. Все понимали также, что эта выставка поднимает престиж института. Ректор с Ельциным, ректор с Путиным, даже с Жириновским, Зюгановым и Селезневым. Сейчас здесь сидит проректор. Опытные люди говорят, что вместе с ним в кабинете поселился воздушный змей академической бухгалтерии. Змей, конечно, показывается на глаза не всем, а только тем, кому надо. Роскошный змей китайской работы с красным хвостом из крашеного мочала и лукавыми глазами. Саня ничего с собой поделать не может, но, когда он видит проректора, ему кажется, что он и есть тот воздушный змей. Наверное, двойник или брат-близнец. Когда проректора нет в кабинете, в нем, конечно, летает змей.
Новый ректор выбрал себе большой, по-настоящему ректорский кабинет. В нем когда-то сидел и легендарный ректор Пименов, тот самый, который приложил руку к закрытию Камерного театра. В советское время не было деятеля искусства, который чего-нибудь не закрывал. Этот большой ректорский кабинет - хранилище многих запоминающихся литературных историй. Например, именно здесь, через пятьдесят лет после того как выдающийся русский поэт Евтушенко поступил в институт, ему был, наконец, выдан диплом об окончании с зачетом прежней академической задолженности. Награда, как говорится, нашла героя. Произошло это сравнительно недавно.
Но самый интересный эпизод зафиксирован в ректорство Федора Васильевича Гладкова, прославившегося первым советским производственным романом "Цемент" и вот-вот ожидавшего Сталинской премии за очередную книгу. И вдруг скандал во вверенном его заботам учреждении. Это легендарный случай, и Саня каждый раз, проходя мимо ректората, этот случай вспоминает. Вообще-то очень опасно ворошить историю Лита. Здесь, как из клоунской шляпы, всегда вынешь что-нибудь неожиданное. Просто Саня всегда с удовольствием представляет, как студент Григорий Поженян покидал ректорский кабинет. Нарисовать литературную картинку? Но приходится начинать все сначала и сказать, что в начале войны этот бесстрашный парень был разведчиком, отличался невероятной храбростью, лез в самые глухие норы, выбивая из них фашистов, несколько раз ранен. Много было свидетелей, как Поженяна немцы расстреливали, как он истекал кровью и как он скончался. Конец байкам положил сам герой: он увидел свою фамилию то ли на монументе погибшим в Одессе, то ли на мемориальной доске в Севастополе. Живой и бессмертный. Но это не вся история. Саня сейчас переходит к самому волнующему его воображение эпизоду. Но только видит он его на киношных кадрах. Как изобразить на бумаге? Какие упустить подробности? Какие, наоборот, выписать?
В ректорском кабинете стоит, не потупив взор, молодой поэт и фронтовик Григорий Поженян. Доброхот-студент вытащил из его тумбочки в общежитии тетрадку со стихами и зачитал некоторые, "политически невыдержанные", на собрании. Ректор Гладков, с побагровевшим лицом престарелой, как злоязычили, бетоноопорной большевички, брызжет слюной и в сердцах кричит: "Вон отсюда, чтоб ноги твоей больше здесь не было!" И что случилось дальше? Такое можно изобразить только в театре или кино. Здесь нужны динамические искусства. Оп, вуаля! Тренированный разведчик Поженян наклоняется, делает некий кульбит и выходит на стойку на руках. Ноги в ношеных ботинках вверху. Одна штанина задралась, и виден коричневый носок на резинке. На ректора от пола глядят лукавые глаза. Потом, не спеша, под оторопелым взглядом воспитателя талантов, этот антипод, переступая ладонями по дубовому крупноформатному паркету и приветственно помахивая согнутыми в коленях ногами, удаляется из помещения. Какие люди, какие сердца!
Нынче кабинет, не в пример прежним временам, весь завален бумагами. Жизнь вообще заметно обюрократилась. Но также чувствуется, что ректор бумагу любит и жалует. Во время дежурства, когда, проверяя помещения, Сане приходится заходить в кабинет, он всегда открывает дверь рывком, мечтая застать момент, когда в одиночестве бумаги перелетают из одной папки в другую. Саня абсолютно уверен, что подобное непременно происходит в этом кабинете. Весь дом с чертовщиной! Нового ректора вообще окружает таинственность, которая так ему к лицу. Борода, исследования, связанные с именами картезианца Паскаля и почти чернокнижника Чаадаева. Как здесь чертовщине не взыграть! Сане нравится новый ректор, его внушительность, молчаливость и прямая полковничья спина. Саня рывком откидывает дверь, ожидает - бумаги не летят.
Норы кабинетов начальства не то место, где, даже мысленно, пребываешь с удовольствием. Покинем их, решил Саня, и настроение у него сразу поднялось. Перед ним, если стать спиной к конуре ректората, расстилался коридор. Это далеко не такой длинный коридор, как в Санкт-Петербургском университете, занимающем, как известно, помещения Петровских коллегий. Вот там раздолье! Но все равно, хотя здешний можно пройти за минуту, это артерия, главная улица, Бродвей Лита. В сознании студентов коридор навсегда останется местом нетайных и тайных приятных встреч: тут можно легко коснуться руки подруги и шепотом назначить свиданье; наконец, здесь выстраивается очередь из студентов за талончиками на бесплатные обеды.
Раздачей талонов с упоением занимается заведующая учебной частью Светлана Викторовна Киселева. О, Светлана Викторовна - поэма! В институте существует такое присловье: пока работает Светлана Викторовна и заведующая кадрами Евгения Александровна Табачкова, хозяйка собаки Музы, институт живет. Какое учебное заведение может обойтись без мифа?
Говорят, Светлана Викторовна тоже летает. В общем, она умеет парить, и если в компании с ней выпить пива, то можно улететь далеко-далеко в историю института. Саня готов спросить, где вы сейчас, Светлана Викторовна? Что вы поделываете? Но он-то, встречающий утром в будке проходной всех сотрудников, как никто, знает: Светлана Викторовна в эту минуту проталкивается где-нибудь на переходе в метро, оставляя лететь за своими плечами сумочку, шарфик, а иногда и легкий пиджачок, чтобы без пяти десять - в отличие от всех других институтов страны Лит начинает рабочий день именно в это время, потому что считается, что всю ночь, до пяти утра студенты не пиво пьют и не в карты играют, а упорно, как Акакий Акакиевич на производстве копий, пишут свои романы и повести, - так вот, Светлана Викторовна сейчас, как боевая ракета к цели, стремится в институт, чтобы, стоя под бюстом Буревестника, уже одним своим видом внушать студентам, что, начиная с одной минуты одиннадцатого, они безнадежно опоздали занять свое место в литературе.
Раздача талончиков всегда происходит около полудня, на большой перемене, в просторной комнате деканата. Она первая по коридору, окна ее выходят на фасад здания. И какая веселая комната с несколькими миленькими предметами старинной мебели, в частности с зеркальным трюмо. И о прежнем декане, дочери советского писателя Алима Кешокова Елене Алимовне, и о нынешнем - специалистке по древнерусскому языку Марии Валерьевне Саня, пожалуй, сейчас задумываться не станет. У каждой женщины свои достоинства. Одна была мила и щебетлива, как птичка; другая решительна и честолюбива, как царевна Софья. Одна будто не знала ни заботы, ни труда, однако в свое время сделала учебный план, который отметила такая престижная международная организация, как ЮНЕСКО; другая в период смены институтского руководства упорно добивалась должности. Пока не получилось, но Саня интуицией художника знает: временно. Честолюбие не проходит, как ангина.
