Алексей Рачунь - Перегной
Пруд. Косогор. Две части деревни. Развалины фермы. Обособленная отдельной улочкой Нагорная. Что еще примечательного в деревне? Еще раз пруд, дома, ферма. Школа. Точно – школа, вот что интересно в деревне. Но на странность, убей, не тянет. Деревня не сказать чтоб уж маленькая – дворов под сотню, а то и более, школа скорее обычный признак населенного пункта, такой же как… Точно! Кладбища нет в деревне, погоста! Кладбища я нигде не видел, ну, может и внимания не обратил. Как без кладбища-то? Должно быть оно где-нибудь в леске кладбище, в рощице. А к кладбищу какая-никакая, а церковка, часовенка должна прилагаться.
Я вспомнил что где-то слыхал, будто отличие села от деревни в том, что в селе есть церковь, а в деревне нет. Молебная вроде как деревня. То бишь по статусу ей храм не положен. Ну это как посмотреть. Во-первых деревенька-то особенная, староверская, во-вторых название у неё больно уж говорящее – Молебная.
Я еще посидел, поперебирал мысли, поприкладывал их друг к другу так и сяк, поприставлял. Более ничего странного не обнаружилось. Да и того, что было с лихвой хватало. Бутафорская какая-то деревенька – с одной стороны староверы, с другой – алконавты. Вся связь с городом через мутного барыгу Толяна. Кладбища нет, церковки нет. Как душевные муки утоляют в таком случае староверы – непонятно. Алконавты, те, ясное дело утоляют самогоном, а вот где берут – тоже вопрос. Сами гонят – из чего? В общем одни вопросы. С тем я и отправился спать.
Ночью приморозило так, что я заподпрыгивал. Крутился, крутился на своих жестких нарах, пытался заснуть, но холод, с упорством насильника, лез под складки одежды и оглаживал меня своими жесткими пальцами.
Не в силах более терпеть капризы природы я вылетел на улицу. Плотный туман стоял над прудом, белесо-сизый, тяжелый, холодный. Он уже начал вытягиваться к косогору, протягивать свои вязкие щупальца к деревне, намереваясь, как ночное чудище, поглотить её. Он действовал не спеша, как действует ночной тать, как действует матерый хищник. Без спешки и суеты он окружал добычу, готовил силки и сети, чтобы потом разом схватить и сковать, по рукам и ногам, ничего не понимающую жертву. Подчиняя стремительному напору лишить её и силы и воли к продолжению борьбы.
Деревня, похоже, и не желала сопротивляться. Её жители укутывались потеплее в одеяла и спали мирно и безмятежно. Поутру никто из них и думать не будет в лапах какого зверя они оказались. Ни «антихристы» из Подгорной, ни «Христосики» из Нагорной - никто не ведал о звере, что растекался сейчас по улицам, и ласково, почти любовно оглаживал сейчас щупальцами их дома. Так наверное гигантский спрут оглаживает своими присосками остов давно потопленного им корабля, твердо зная что никто из его экипажа уже не выберется из мрачного и молчаливого плена океанских глубин. Не знали этого и в деревне: ни те кто истово пропивал свою душу, ни те, кто не менее истово её спасал. Каким бы ни был их будущий день – они уже все пропали, как рано или поздно исчезает в природе все, от городов и цивилизаций, до росинки на лепестке цветка.
Мне же, что до спасения души, что до её пропажи было как до Китая в не самой удобной эротичной позе. Меня это просто не беспокоило. А беспокоило меня сейчас спасение тела, ибо тело замерзло и окоченело, скрючилось и скрутилось как брошенная на лед рыба. Нифига здесь утреннички. Так я долго тут не протяну.
А с дровами было туго. Еще с вечера я изрядно пожег их запасы, а сделать новые не удосужился. Произведя ревизию я чуть не всплакнул. В голове глубокой занозой пульсировала мысль о банальном воровстве дров. Мысль эта то рвалась наружу, и требовала, направляя к деревне, действий, то оседала в голове тупым анекдотом: Хозяйка – дрова нужны? Не нужны. Проснулась утром хозяйка – поленницы дров нету.
Запалив из имеющихся остатков костер я решил поискать дрова поближе, урезонив все-таки мысль о воровстве. Костер подсветил немного берег, но на берегу была одна щепа.
Побегав взад-вперед я уже собрался было совершить набег на деревню, пусть и по туману, вслепую, рискуя оставить клок штанов в пасти какого-нибудь полкана, но добыть топлива, как заметил плещущееся у берега в воде бревно.
Изрубив выуженное бревно в щепу я изрядно пропотел. Устал. Огонь к этому времени уже еле тлел и тепла не давал. Умом я понимал, что ежели сейчас я не растоплю костер пожарче – так и сгину навеки в Молебной. Помру от воспаления легких или от чего нибудь подобного. Сырая щепа меж тем жечься не желала. Приложив массу усилий и пожертвовав сухой доской из ложа в вагончике я все же распалил костер. Придвинувшись к нему поближе, кутаясь я понемногу подбрасывал сырую щепу. Щепа нехотя разгоралась, но при этом дымила как броненосец Потемкин на кадрах старой хроники.
Как я не прыгал вокруг костра уворачиваясь от дыма, он с точностью самонаводящейся ракеты определял мое положение и нещадно ел глаза. Старые детские способы, наподобие выставленного в сторону кукиша и заклинания: «куда фига, туда дым» или «дым-дым я масла не ем» не действовали. Поэтому с рассветом, я, вконец умаявшись, решился на радикальный шаг. Хуже уже не будет, рассуждал я. Коли мне не во что укутаться, значит надо раздеться. Тогда я замерзну еще больше и, по мере одевания, мне будет становиться теплее.
Сказано, сделано! Я разделся до трусов и холод комариными укусами стал буровить кожу. Я ежился и растирался, но тщетно – меня трясло как лист, как живого в склепе в безлунную ночь. Взглянув на тихую гладь пруда, лишь изредка нарушаемую плеском рыбы я подумал: отчего люди не холоднокровные, как рыбы? А подумав зажмурился и с разбегу бултыхнулся в воду.
В воде было как в парном молоке. Удивительно, на воздухе холодина , а воде – будто в мягком пару бани. Однако засиживаться в воде не стоило. Природный обман мог дорого обойтись. Я поплавал, сделав несколько взмахов руками, подплыл по мелководью к берегу и выскочил также стремительно, как и погрузился в воду. Не давая холоду победить, забегал по берегу размахивая снятыми для просушки трусами. Растеревшись стал одеваться. И только прыгая на одной ноге, напяливая на другую носок, заметил, что туман начал рассеиваться. Солнце вытекало на гладь пруда, как желток на сковородку.
Однако следующую ночь никто не отменял. Толян, видимо забил на Молебную и какое-то неопределенное время надо было здесь доживать. Природа, меж тем, ненавязчиво, беззаботно напоминала о том, что осень не за горами. Никаких явных признаков – желтеющих листьев, портящейся погоды. До этого еще далеко. Хотя, понимать намеки - это тонкое искусство. Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать? Но вместо поэтического загула с утра я решил сосредоточиться на прозе трудовых будней. Предстояло обеспечить себя на ночь дровами.
Осмотр берега на расстоянии, пригодном для стаскивания дров к вагончику дал мало результатов. Точнее – результатов было как кот наплакал – сколько не ори, да не мяргай слез больше не становиться. Не стало больше и дров. В воде тоже ничего не плавало – погода стояла тихая, - ни ураганов, ни ветров, и в пруд ничего не нанесло, не повалилось.
Затеять экспроприацию у бесхитростных местных жителей мне не позволяла совесть. Потому я, прихватив, топор отправился в лес. И то дело – во-первых местные просторы я освоил только в границах деревни, во-вторых где как не в лесу разжиться топливом.
Сказано-сделано. И вот уже солнце ощутимо печет мою подсыхающую макушку, а я спасаясь от надвигающегося зноя, почти бегу к ласковой прохладе леса. И только легкая ломота под ребрами напоминает о недавнем морозце.
Местный лес представлял из себя поросший деревьями склон достаточно крутой горы. Вообще местность вокруг деревеньки была сильно пересеченной – холмы, горы, скалы. Исключение составляло разве что огромное поле в долине сразу за Молебной и пруд. Так что легкой прогулки у меня не получилось. Это вам не важное расхаживание павлиньей поступью по борам и паркам, растущим на ровной, как поверхность зеркала, земле. Это там ты можешь вальяжно бродить по просвечиваемым от верху до низу посадкам, от сосенки к сосенке, от кустика к кустику, обходя глянцевый, как с дешевого календаря, муравейник, да легонько перепархивая через поваленный ствол высохшего дерева. Тут прогулочный шаг был не уместен.
Тут надо было лезть непрерывно в гору и отмахиваться от упругих еловых веток, бьющих со всех сторон тебе в лицо со скоростью хорошей теннисной подачи. Едва я отодвигал одну ветку, как она, туго переплетенная с такими же соседскими, приводила в движение целый механизм. И ароматные, пахучие, ощетиненные иголками ветви со всех сторон начинали хлестать меня, как бы специально выбирая незащищенные участки тела.
Да и под ноги смотреть было совсем не лишним. Всякая мелкая растительность отчаянно цеплялась за ноги как за последний шанс, и всячески затрудняла путь. Сухие коряги и ветки, шишки и еще влажная от тумана трава грозили оборвать мой путь, пытались свалить с ног и скатить вниз, к подножию, откуда я начинал свое восхождение.
