Филип Дик - На территории Мильтона Ламки
— Не думаю, чтобы Кэти злилась из-за этого, — возразил Брюс. — А ты?
— Я тоже, — признал Мильт.
— Не представляю, из чего можно было бы заключить, будто кто-то из нас страдает отклонениями. — Даже от мысли о чем-то подобном ему было не по себе.
— Это просто фигура речи, — сказал Мильт, слегка улыбнувшись.
Спустя некоторое время Брюс спросил:
— Ну и каково вести американскую машину после твоего «Мерседеса»?
— Все равно что вести чан с ворванью.
— Почему ты так говоришь? — возмутился он.
— Елозит, как мыло в тазу, — сказал Мильт, покачивая усиленный гидравликой руль, чтобы машина, вильнув из стороны в сторону, пересекла разделительную полосу, а затем сдвинулась к обочине. — Ты уверен, что этот руль прикреплен к чему-то внизу? Такое чувство, что ведешь мешок с цыплячьими перьями. Никакой устойчивости. Зато обзор хороший. — Он ткнул Брюса в ребра локтем. — Что твой салон-вагон с прозрачной крышей.
— Ты попробуй ее поднять, — сказал Брюс. — Тогда и увидишь разницу. Эта машина целый день может давать девяносто миль в час.
Не останавливаясь в Бойсе, они продолжили ехать по шоссе 30, в северную часть Орегона. Рано утром, еще до рассвета, Мильт предложил съехать с дороги и перекусить. Они нашли придорожное кафе, поели и снова вернулись на дорогу. Но теперь Мильт выглядел неуклюжим и медлительным. Позволив Брюсу сесть за руль, он привалился к дверце со своей стороны, обхватив себя руками, но не спал. Ведя машину, Брюс все время прислушивался к его дыханию.
— Как себя чувствуешь? — спросил он наконец.
— Нормально, — ответил Мильт. — Дремлю.
— Почки не беспокоят?
— Нет у меня никаких почек, — отрезал Мильт.
— Может, нам где-нибудь остановиться? — сказал Брюс, однако собственная его потребность состояла в том, чтобы ехать дальше и дальше. Может, им удастся достичь Сиэтла без остановок, одним броском. Возбуждение от собственно езды начало преобладать в его сознании над первоначальной целью поездки в Сиэтл. Большинство его дальних выездов были одиночными испытаниями, ему не с кем было ни разделить работу, ни поговорить. Теперь он вполне понимал, почему Мильт так нуждался в обществе. В езде со спутником все обстояло иначе. Вот они едут вместе, как когда-то с его бывшим боссом Эдом фон Шарфом, еще до того, как Брюс набрался достаточно опыта, чтобы ездить и покупать самостоятельно. Как много это напоминало ему о тех днях… за исключением того, что ситуация в некотором смысле перевернулась. Теперь в основном он сам вел машину и принимал, если требовалось, решения, каким маршрутом двигаться. Его компаньон становился все более и более инертным.
Но в некотором отношении такое положение вещей его радовало, ему нравилось сидеть за рулем, пока Мильт расслабляется на соседнем сиденье. Благодаря этому Брюс осознавал, что в одиночку Мильт, вероятно, и не добрался бы до Сиэтла; по крайней мере, не вот так, гоня и гоня без остановок. Отчасти дело здесь было в возрасте. И в общем физическом здоровье. Но, кроме того, это было стихией Брюса. Он был рожден для дороги; еще в средней школе он самостоятельно доехал до Рино, будучи семнадцати лет от роду и уже мечтая о…
Мильт перебил течение его мыслей.
— Что с тобой такое? — проворчал он, уставившись на него испепеляющим взглядом. Выпрямившись на сиденье, продолжил: — Как ты до этого дошел? Это что, какая-то поза?
— Объясни, что ты имеешь в виду, — попросил застигнутый врасплох Брюс.
Вертясь из стороны в сторону, Мильт указал на дорогу и на землю вокруг.
— Да ты же просто прешься от этого! Я наблюдал за тобой — ты этим нажираешься. Тебе чем больше, тем лучше. И как только человек может сделаться вот таким? Я спрашивал себя об этом снова и снова. Тебе что, не надо ничего, что было бы вне тебя? Человеческие существа для тебя совершенно ничего не значат?
Эта тирада, явившаяся без предупреждения и столь беспорядочным образом, заставила Брюса недоумевать, что же на Мильта нашло.
— О чем ты? — спросил он.
Немного успокоившись, Мильт сказал:
— Ты самодостаточен. Нет, еще хуже. Ты совершенно не заботишься ни о ком другом; может быть, не заботишься и о самом себе. Для чего ты живешь? — В его голосе появились обвинительные нотки. — Ты вроде тех миллиардеров-магнатов, что в грубых башмаках шагают прямо по людям.
Он говорил с таким жаром и искренностью, что Брюс не удержался от смеха. Из-за этого Мильт стал говорить даже еще бессвязнее.
— Да, это действительно смешно, — сказал он. — Ты хотя бы о жене своей заботишься? Или ты женился на ней только затем, чтобы унаследовать бизнес? Черт, да ты сумасшедший!
Мильт не сводил с Брюса глаз.
— Я не сумасшедший, — сказал Брюс, подавляя приступы смеха, потому что у сидевшего рядом Мильтона Ламки лицо сделалось красным, а глаза готовы были выскочить из орбит. И все из-за чего? Непонятно. — Слушай, — начал он, — если я рассердил тебя тем, что…
— Ты меня не рассердил, — перебил его Мильт. — Я тебе сочувствую.
— Это еще почему?
— Потому что ты никого на свете не любишь.
— Ты никак не можешь этого знать.
— Ты ни с кем не связан узами любви. Я тебя раскусил. У тебя нет сердца. — Он резко, со страстью ударил себя по груди и крикнул: — Нет у тебя этого чертова сердца, понял! Признай это, и все.
Никогда бы не поверил, подумал Брюс, что кто-то может говорить что-то такое. Просто весь мусор, который он когда-то читал, изрыгается из него, используя его рот и голос. Но, вне всякого сомнения, для Мильта это было болезненной темой. Это его отрезвило, и он сказал:
— У меня очень даже серьезные чувства к Сьюзан.
— А как насчет меня? — спросил Мильт.
— Что ты имеешь в виду?
— Ладно, забудь, — буркнул Мильт.
За всю свою жизнь Брюс не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил.
— Я знаю, что тебя беспокоит, — сказал он. — Тебя этот пейзаж приводит в уныние, а меня нет. Это тебя тревожит, и из-за этого ты бесишься.
— А ты что, никогда не унываешь? Ни из-за чего?
— Только не из-за пейзажей, — сказал он.
Но потом вспомнил, как чувствовал себя, когда ехал через Сьерры. Замусоренные и безлюдные горы. Скудная растительность. Безмолвие…
— Хотя, — поправился он, — иногда это и меня достает. Мне не так уж нравится ездить между городами. Думаю, каждый чувствует себя так же, когда оказывается на дороге, особенно здесь… Ведь у нас впереди Великая Западная пустыня.
— Я вообще не могу вести машину по этой пустыне, — признался Мильт. — На юг по Неваде.
Вид у него опять стал болезненным и слабым, он снова привалился к дверце. Краска схлынула с его лица, из-за чего оно сразу как-то усохло. Долгое время никто из них не произносил ни слова. Наконец Мильт пошевелился и сказал:
— Давай съедем с дороги и немного поспим. — Он закрыл глаза.
— Хорошо, — неохотно сказал Брюс.
На рассвете они добрались до маленького мотеля, отстоявшего от дороги, со все еще горящей и мигающей вывеской с указанием о наличии свободных мест. Хозяйка, женщина средних лет в купальном халате, провела их к домику, и вскоре они заперли машину, внесли внутрь свои чемоданы и забрались в две односпальные кровати.
Засыпая, он удовлетворенно подумал, что осталось всего двести миль. Мы почти на месте.
Нет, поправил себя он. Скорее все-таки триста. Но это не важно. Мы доберемся безо всяких хлопот.
В одиннадцать утра он проснулся, слез с кровати и неслышными шагами прошел в ванную. С трудом стянул с себя измятую и неприятную на ощупь одежду и с наслаждением встал под душ. Потом побрился и надел все чистое, в частности недавно накрахмаленную белую хлопчатобумажную рубашку. Это заставило его почувствовать себя лучше. И все же что-то угрожающе раскачивалось на задворках его сознания, портя ему настроение. Что же? Лишь мельком запомнившаяся неприятность. Стоя перед зеркалом в ванной и возясь со своим тальком, он пытался понять природу давившей на него тяжести. Снаружи теплое солнце искрилось на проезжавших по шоссе автомобилях, и он почувствовал себя готовым покинуть мотель; ему сразу же захотелось ехать дальше. Нетерпение погнало его из ванной в комнату.
Мильт Ламки лежал в своей кровати на боку, подтянув ноги к животу, а лицо его скрывала простыня. Он не шевелился, но и не спал. Брюс видел его глаза. Ламки, не мигая, смотрел куда-то в угол.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Брюс.
— Нормально, — сказал Ламки. Он по-прежнему смотрел в угол, а потом сказал: — Мне противно говорить тебе об этом, но я болен.
Подняв свой чемодан, Брюс начал заново укладывать в него вещи.
— Насколько болен? — спросил он.
— Очень, — сказал Мильт.
Услышав это, Брюс почувствовал страх. У него задрожали ноги. Вот что за ужас крылся на задворках его сознания, а теперь выдвинулся вперед. Он тем не менее продолжал паковаться. Мильт наблюдал за ним с кровати.
