Тони Джордан - Плюс один
– Щенка? – переспрашивает Джил. – Мама всегда любила кошек. У нас никогда не было щенка.
15
Когда мы возвращаемся домой, уже почти рассвело. И даже в машине я пытаюсь спать. Время от времени мне с трудом удается открыть глаза, но Шеймус ничего не говорит. Ни слова.
Когда мы останавливаемся, он выскакивает из машины, подходит с моей стороны и помогает мне выйти. По-прежнему молча. Берет у меня ключи, зажатые в пальцах, и открывает дверь подъезда. Ни слова – ни когда мы поднимаемся по лестнице, ни когда распахивается дверь квартиры.
Он помогает мне раздеться и надеть лиловую ночнушку, повторяя те же действия, что проделывал несколько часов назад, только в обратном порядке. Приносит стакан воды и ставит мои тапочки рядом с кроватью. Укутывает меня, так туго подтыкая простыню и одеяло под матрас, что я оказываюсь как в смирительной рубашке. Я слышу, как он вздыхает, и чувствую, как садится рядом. Под весом его тела матрас прогибается, и я сползаю к краю кровати так резко, что на секунду мне кажется, будто вот-вот упаду. Веки словно склеены.
– Грейс, я знаю, ты меня слышишь, – говорит Шеймус.
Молчу.
– Не было никакого щенка, – говорит он. – Так ведь, Грейс?
Впиваюсь ногтями в ладони, поднимаю веки и смотрю ему прямо в глаза:
– Нет. Не было никакого щенка.
Он наклоняется и упирается рукой в другую сторону кровати:
– Так что же случилось тогда на лестнице?
По моим ладоням течет влага. Ногтями я расцарапала их до крови.
– Несчастный случай. Всё было в точности, как я тебе рассказывала, только это был мой брат. Мой маленький братик Дэниэл упал с лестницы.
Он поднимается и подходит к двери, обхватив голову руками. Потом возвращается и встает у кровати на колени, так, что его лицо оказывается вровень с моим.
– Прости, Грейс, я не знал.
Я вспоминаю о всех тех маленьких доказательствах любви, которые от него получила. Прекрасный секс, когда он заботился о моем удовольствии не меньше, чем о своем. Лежа с ним в постели голой, я чувствовала себя более живой, чем когда-либо прежде. Вот мы воскресным утром читаем в кровати газеты. Он целует меня в поясницу. Парк, мы смеемся – он рассказал мне какуюто историю, услышанную по радио. Я устала, и он готовит мне спагетти. Ест чили в таком количестве, будто его рот сделан из асбеста. Мы вместе принимаем душ.
И всё это время он принимал меня за кого-то другого.
– Что ж, теперь знаешь. Теперь ты знаешь, что я на самом деле за человек.
Он протягивает руку и пытается коснуться моего лица. Я отворачиваюсь.
– Это ничего не меняет, – говорит он.
У меня во рту так пересохло, что я едва могу говорить.
– Черта с два. Это меняет всё.
– Нет, Грейс. Не меняет. Лишь одно имеет значение: почему ты не сказала мне правду?
Пытаюсь засмеяться:
– Почему я как бы невзначай не упомянула на первом свидании, что убила маленького братика? Даже не представляю.
– Нет, я имею в виду потом. У меня никогда не было более близких отношений ни с кем, Грейс. К тому же ты была совсем маленькой. Это был несчастный случай. Почему ты не доверилась мне?
Я перестаю чувствовать свои ладони, поэтому впиваюсь ногтями в бедра. Я смогу, смогу это сделать.
– Так, значит, теперь всё дело в тебе, так? Бедный Шеймус, его подружка не сказала ему правду! Новость дня, Шеймус: ты тут ни при чем. Дело во мне.
У него сжимается челюсть.
– Я надеялся, что дело не во мне или тебе, а в нас.
– Нет. Ради бога, Шеймус, прекрати же наконец этот детский сад. Я не принадлежу тебе. Ни я, ни мои мысли, ни мои воспоминания. Я ничего тебе не должна.
Его ладонь сжимается в кулак, он подносит его ко рту.
– Может, не стоит об этом сейчас?.. Ты всё еще в шоке после случившегося с матерью. И лекарства… ты не ведаешь, что говоришь.
– Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что говорю. Я хотела сказать это уже давно.
Он отворачивается.
– Меня тошнит от тебя до смерти, ты, лицемерный кусок дерьма, стремящийся всех контролировать. Тошнит от того, что ты осуждаешь меня. Как мне всё это надоело! Боже, как мне надоело сидеть и пялиться в ящик! Я снова хочу быть собой! Нет, не трогай меня! Просто убирайся отсюда!
Он не двигается.
– Вон! – повторяю я. – Я не шучу.
– Подумай о том, что делаешь, Грейс. Прошу тебя.
– Я уже несколько недель только об этом и думаю. Найди кого-нибудь еще и спасай, сколько твоей душе будет угодно, ты, обычный, среднестатистический человечек. Меня не надо спасать, со мной всё в порядке.
Эти последние слова выматывают меня окончательно. Я больше не могу. Я целую вечность провела совсем без сил. Теперь наконец я лежу в кровати, укрытая одеялом, и могу спать столько, сколько мне захочется. Хоть неделю. Хоть год.
Матрас приподнимается – Шеймус встает. Я слышу, как он берет ключи и выходит из комнаты. Хлопает входная дверь. И тогда я широко открываю глаза.
И закрыть их больше не могу. Значит, спать мне всё-таки не хочется. Так я и лежу, неподвижно, как труп.
И думаю. Я думаю о многом. О маме и ее доме, коте и орхидеях. О наших телефонных разговорах каждое воскресенье вечером. О том, как она покрасила стены моей комнаты. Они до сих пор оранжевого цвета, хоть краска и выцвела и местами облупилась, – теперь в спальне хранятся мамины книги по садоводству. О домах престарелых. Там ей не придется готовить. Никаких пожаров. Никаких перекусов в полночь. Никакой работы по дому. Не надо будет стирать простыни, гладить их и складывать по науке.
Оглядываю себя в кровати сверху вниз. Под одеялом – непривычно большие горы: туловище и две ноги. Я думаю об этом теле, что лежит там, под одеялом, – какое оно пухлое и рыхлое; то же тело, что я каждый день вижу в зеркале ванной по утрам. Чье это тело? На Джил или Ларри не похоже. Но не может же оно быть моим?
Я думаю о своих двух мозгах, к счастью, они спят. Свернулись калачиком на полу комнаты, обитой пурпуром, лежат в одинаковых красных пижамках, прижавшись друг к другу. Хорошо, что они помирились после недавней ссоры. Думаю о том, откуда они взялись и что с ними станется, когда со всем этим будет покончено.
Я думаю о том, как давно не говорила с Ларри и каково это – иметь таких предков, как Гарри и Джил. Думаю о Франсине: доброй, хорошей, готовой всем помочь Франсине. И о микробофобах: большинству из них уже лучше, все это видят.
Я думаю о младенцах. О том, какие они хорошенькие. И мягкие. Большинство женщин, которых я вижу на улице или в торговом центре, ведут себя с ними совершенно естественно, будто это в порядке вещей – иметь маленького ребенка. Младенцы такие новенькие, как с иголочки, и завести такого – это, наверное, всё равно что начать жизнь заново. Получить еще один шанс всё исправить.
Я вспоминаю, что сказал Гарри. Пожалуй, это самое умное, что я слышала от него: цифры так успокаивают.
Оглядываю свою комнату. В ней музейный порядок. Она похожа на страницу из мебельного каталога. Белые стены. На них ничего нет. Никаких чисел. В ящиках свежевыкрашенного комода лежат вещи. Как и в шкафу. Я понятия не имею, сколько их там.
На прикроватном столике в серебряной рамке фотография давно умершего изобретателя. Его лицо из другого времени – невозможно поверить, чтобы человек с такими чертами жил сейчас. Брови вздернуты под смешным углом. Усы щеголевато подстрижены. Он смотрит мне прямо в лицо, и в его дерзких глазах – вызов. Он словно спрашивает – а хватит ли мне смелости?
Я смотрю на электронные часы у кровати, которые показывают единственные цифры, оставшиеся в моей жизни. Зеленые мерцающие черточки складываются в 5.55.
Пора просыпаться.
16
Когда взрослая женщина в растянутой лиловой ночнушке с кружавчиками и пушистых тапочках под цвет с портативным телевизором в руках стучит к вам в дверь в 6.05, это само по себе настораживает. По крайней мере, 5 студентов-индусов из квартиры снизу выглядят довольно настороженно, открыв мне дверь и протирая глаза. На них засаленные футболки и трусы. Когда я вручаю им телик, они, однако, сразу просыпаются. (Сначала я хотела выбросить его из окна – куда более стильно, по-рок-н-ролльному, зато никакой пользы странам третьего мира.) Их телевизор приказал долго жить четыре месяца назад и стоит в углу комнаты, разобранный на 17 частей. Они в унисон качают 5 головами. Да нет, они не могут принять такой дар… Неужели мне он больше не нужен? Нельзя же жить без телевизора. К тому же он почти новый. Наконец одна храбрая душа произносит «да», и все смеются.
– Может, мы могли бы вам чем-нибудь отплатить, мадам? – спрашивает самый высокий. – В ответ на доброту?
– Раз уж предложили, то да, – отвечаю я. – Не могли бы вы днем сбегать на почту? И еще – у вас не найдется пустой картонной коробки?
Если позвонить в отдел по уходу за пожилыми гражданами Департамента соцслужбы, особенно в 9.01 утра, можно всё организовать очень быстро. Для начала записываю маму на встречу с социальными работниками. Затем, в зависимости от результата собеседования, можно рассчитывать на целый спектр услуг. Доставку готовых обедов три раза в неделю. Готовые обеды состоят из супа, горячего блюда и десерта. Большинство пожилых людей едят суп на обед (что помогает избавиться от вредной привычки жевать что-нибудь в течение дня), а горячее и десерт – на ужин (избавляет от привычки устраивать пожары среди ночи). Прогулки на целый день раз в неделю – там она сможет познакомиться с другими старичками. Можно даже нанять уборщицу, только маме это ни к чему. Вот такая есть сфера услуг, и старикам совсем не обязательно тратить целое состояние на дом престарелых. Также неплохо было бы заменить газовую духовку электрической, подсказывают мне, – она безопаснее, к тому же не так часто придется пользоваться микроволновкой.
