Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 2
Как и все шоферы, работающие на такси. Мишка пил мало и только в нерабочее время. Но сейчас ему казалось, что стакан водки помог бы ему понять то, чего он еще не понимал, и вообще облегчил бы его существование в этом проклятом месте.
По дороге, ему навстречу, шел человек богатырского роста. Он двигался не спеша, словно прогуливался перед сном. Остановив его, Мишка спросил, не знает ли он здесь такого теплого места, где можно выпить.
— Как же, знаю! — хрипловатым басом ответил человек и спросил: — Недавно здесь?
— Не так давно, — ответил Мишка, чувствуя, как злоба, которую по капле накапливал он в сердце, вдруг всколыхнулась мутной горячей волной.
По басовитому и хрипловатому голосу он узнал знаменитого каменщика Ивана Козырева. Вот он и встал на Мишкином пути.
Они были вдвоем на широкой новой дороге. В аспидном небе над ними сияла одна единственная звезда.
Злоба горячо кипела в Мишкиных глазах. Он плохо понимал, что собирается делать. С безрассудной отвагой кинулся он на человека, намереваясь воровским приемом ударить под крутой подбородок.
И тут же вдруг ощутил во всем теле необычную легкость. Вырвалась из-под ног земля. Бешено крутанулась в черном небе одинокая звезда. Одно мгновенье продолжался этот великолепный полет. И вот уже лежит Мишка, прижавшись к холодной земле, и понимает только одно — сейчас его будут бить.
До него доносится басовитый вопрос:
— Ну как? Еще поднести или хватит?
Прикрыв лицо и голову руками. Мишка не спеша поднялся. Так и надо дураку, на кого налетел? Не видал, что ли, экой дядя-медведь, кулачище, если на полную силу развернется, то и собирать нечего будет.
Помогая Мишке окончательно утвердиться на непрочной колеблющейся земле, человек спросил скорее с любопытством, чем со злобой:
— За что же это ты меня? Или в темноте обознался? Мне ведь таких-то, как ты, десяток надо на один удар.
Поняв, что бить его не собираются, Мишка рассвирепел:
— Ну, чего ждешь. Веди в милицию. Дело верное — покушение на знатного строителя Ивана Козырева.
— Ага, — понимающе сказал человек. — Ну, пойдем.
И, подхватив Мишку под руку, поволок его куда-то в темноту.
— Далеко идти-то? — отчаянным голосом спросил Мишка, приготовляясь бежать при первой возможности.
Но человек очень миролюбиво ответил:
— Уже пришли.
В темном коридоре он постучал. Сейчас же за дверью быстренько прошлепали шаги и звонкий голос пропел:
— Ильище, ты?
— Я, Аннушка. И гостя веду.
Щелкнул замок. На пороге со свечой в руке стояла маленькая круглолицая женщина в цветном платье, обтягивающем ее крепкое ловкое тело. Она острыми глазками взглянула на Мишку и сочувственно, необидно засмеялась:
— Это вы, значит, в яму свалились! Ну ничего. У нас тут без провожатого не пройдешь.
Ее певучий голос ободрил Мишку. Он снял кубанку и, встряхивая кудрями, галантно поклонился. Дикие его глаза постепенно теплели.
Почему-то ничуть не удивившись тому, что ее супруг привел гостя, Аннушка начала распоряжаться:
— В комнату я вас не пущу, там ребята. Идите на кухню. Плащ снимите. Грязь не смола, высохнет — отвалится. Что так долго? — спросила она у мужа.
— Сама знаешь, — ответил он, — перевыборы бюро.
— Тебя? — спросила она.
— И меня.
— Ну, конечно, больше некого, — ворчливо, но не без Удовлетворения проговорила Аннушка, уходя на кухню.
В это время широко распахнулась дверь. Из комнаты выглянула круглая ребячья мордочка с быстрыми материнскими глазами.
— Папка!
— Давай, давай, — громовым шепотом проговорил отец, стремительно присаживаясь на корточки и оглядываясь на кухню.
Трехлетний мальчонка в синих штанишках, с перекрещивающимися лямками и с аварийной прорехой сзади, откуда выглядывал белый хвостик рубашонки, издал дикарский клич торжества и бросился к отцу.
Не успел отец его подхватить, как в дверях показался еще точно такой же круглолицый, быстроглазый и в точно таких же синих штанишках с лямками и белым хвостиком. Он тоже торжествующе завизжал и повис на отце.
— Хороши послевоенные? — спросил хозяин.
Мишка только из уважения к хозяину неестественно улыбнулся, хотя ему было не до схема. Тащился куда-то в конец поселка — а где тут начало, где конец, никому неизвестно, — вывозил в грязи новый плащ и в заключение вместо выпивки тебе показывают каких-то двойняшек, да еще спрашивают твое мнение.
А кто их там разберет, хороши или нет. Кажется, ничего. Даже вон вихорчики на затылках одинаковые. Если в тятьку вымахают, то ладные будут мужики.
Но не успел Мишка высказать своего мнения, как прибежала Аннушка и загнала ребят в комнату.
— Мне идти? — спросил Мишка, пряча отчаянные глаза. Он уже давно сообразил, что перед ним не тот, за кого он в слепой злобе принял этого человека, и на душе у него стало очень нехорошо.
— Пойдем ужинать, — строго приказал хозяин. — Тебя как звать-то?
— Мишкой зовут.
— Кто зовет?
— Да все.
— Это плохо. Вроде человек взрослый, а — Мишка.
Невесело улыбнувшись. Мишка отчаянно махнул рукой:
— Как ни назови, хоть горшком, в печку только не ставь.
— Это так, — согласился хозяин. — А отца как звали?
— Назаром.
— Вот это порядок. Михаил, значит, Назарович. А меня давно уже все называют Ильей Васильевичем.
Через несколько минут они сидели на табуретках у стола, покрытого старой клеенкой, и ели жареную картошку, запивая ее крепким чаем.
Илья Васильевич сказал, что это у него сибирская Привычка — запивать чаем всякую еду.
Очень скверно было у Мишки на душе.
Покончив с ужином, они вышли покурить во двор. Стоя около двери. Мишка слушал неторопливую речь хозяина:
— Ты эти свои замашки брось. В тюрьме не сидел, ну и не стремись туда. Какую тебе обиду сделал Иван Козырев? Ладно, не хочешь — не говори, это твое дело. Кстати, налетать на него не советую. Ростом он пониже тебя, но если размахнется, то уж не обижайся — мало не будет. Да и друзей у него много. Во всяком промахе виноват прежде всего ты сам. Виноватых не ищи на стороне. Понял? И запомни навсегда. Где работаешь-то?
Узнав, за что обиделся Мишка на Виталия Осиповича, Комогоров на минуту задумался.
— Да, Виталий Осипович умеет человека прижать. А ты не обижайся, у него работа потяжелей нашей. Ты не думай, что если он начальник, то ему жить легко. Это, учти, тяжелая должность быть начальником.
Мишка слушал неторопливую речь Комогорова и думал, что этому человеку, наверное, легко живется на земле. И не только потому, что он силен и, по-видимому, очень здоров, но, главное, потому что он знает, как надо жить. Все у него ладно, и на словах, и на деле.
За окном, завешенным белой занавеской, быстро двигался силуэт маленькой женщины. Оттуда доносились приглушенные ребячьи голоса, очевидно, Аннушка укладывала спать близнецов.
Мишке и прежде приходилось бывать в семьях своих случайных друзей, но никогда не испытывал он такого острого чувства одиночества, такой тоски по неведомому теплому дому, как сейчас. Не понимая, в чем тут дело, откуда взялись такие мысли в его мятежной голове, он попытался отмахнуться от них, но не смог. Это было удивительно. Он подумал, что, наверное, такие мысли приходят с годами.
Как бы подслушав его, Комогоров спросил:
— Тебе, Михаил, годов-то много?
— Много. Двадцать шестой.
— А родные есть?
— Нет, наверное. Отец из цыган, говорят, был. В детском доме так меня и звали цыганенком.
Положив тяжелую руку на Мишкино плечо, Комогоров с неожиданной строгостью сказал:
— По годам тебе Михаилом Назаровичем называться надо. А ты все — Мишка. Не заслужил, значит? Рабочего авторитета не заслужил? Ты вот на Ивана Козырева зуб имеешь, а он, двадцати ему не было, уже знатным каменщиком стал. Ванькой такого не назовешь. Язык не повернется. Под его началом старики ходят. Понял? Тебе мой совет, — я тебя старше, — ты слушай: держись за одно место. Полеты эти брось. Помощь нужна — приходи, помогу. Дорогу знаешь. В яму только, гляди, не попадай.
ЖЕНЯ ДОМА
Утром Виталий Осипович сказал:
— Я задержусь сегодня, Женюрка, а может быть, и совсем не приду обедать. Ты не переживай. Служба такая.
— Хорошо, — ответила Женя и подумала: «Скажет, почему задержится, или нет?»
Он не сказал и даже поцеловал ее как-то рассеянно, думая, наверное, о том деле, которое не позволит ему сегодня забежать домой на какие-нибудь десять минуток. Женя горько улыбнулась: и это, товарищи дорогие, называется медовый месяц.
— Ты бы мог вместо меня сейчас поцеловать что угодно. Дверь, например. И, я думаю, не заметил бы. Такой поцелуй отсутствующий.
