Сергей Каледин - Записки гробокопателя
А он особо и не рвется. Ходит мутный да волосики на лысине поперек гладит. И потеет нехорошо от слабости и похмелья постоянного. Мордочка худенькая, подбородка мало, и с того капельки падают.
Кент Непутевый тоже под стать Финну: семенил слабыми, размагниченными ногами по дворику, мусолил свой бесконечный огарок… настреляет сигарет, курнет раз-другой, поплюет, пригасит — и в карман: опять захочет покурить дернет пару раз, снова поплюет… Вечно с оплевышами таскается.
А сейчас все ждал, томился: кто б скомандовал выпить. Кроме как на халяву и не пил вовсе. Редко когда подхалтурить ему удавалось. Никто его из кладбищенских не гонял — потому что не опасен: клиенты от него шарахались. Сам дохленький, а морда круглая, водянистая, почти без глаз. Одно слово — Кент Непутевый.
— Еще пару минут — и порядок, — торжественно заявил Стасик.
Охапыч, сидя на бревне, похлопал себя по плечам:
— Зябко. Наколки не греют. Принять бы. У вас далеко?
— Во-во, — с трудом провернул непослушным языком Кент.
— Тащи, — скомандовал Воробей.
И Мишка принес из сарая ошеломительную «Посольскую».
Охапыч даже с бревна привстал от удивления.
— Это где ж такую красулю надыбали?
— Места надо знать, Витек, — победителем проговорил колдующий над корытом Стасик.
— Кого ждем? — забеспокоился Охапыч и подался к столу. — Раевский с Кисляковым позже подойдут. К ним клиент прибыл.
Наливали по-кладбищенски: каждый себе. Испокон веков так — на кладбище сивуха рекой течет, особенно в сезон, всем под самый жвак хватает.
— Вы как хотите, а я себе целёй налью, не ровен час, помру завтрева по утряку — так хоть отпробую. — Охапыч налил себе полный стакан и махом выпил. Ласковая, сука!.. Извиняюсь, девки. — Охапыч выдохнул. — Из чего ее гонят, Стась?
— Тебе, Витек, не понять.
— От ней и башка небось не трещит, сколь ни пей?
Кутя обреченно махнул рукой:
— От любой трещит!
Воробей пододвинулся к заведующему.
— Петрович, ты меня на пару недель не отпустишь? Хочу на озеро съездить с Валькой. Палатку поставить, рыбку поудить. Мишка без меня повертится. Знаю, что сезон, не хмурься, не попросил бы… Из-за суда все. Как дело повернется, хрен его знает… На всякий случай…
— А участок у тебя как?
— Ты что, Воробья не знаешь? Все чисто.
— Ладно, зайдешь завтра в контору, поговорим.
Воробей налил себе «Буратино», понюхал.
— Слышь, Петрович, год не пью почти, и не тянет. Ты б поверил — кто сказал?.. О! Вот и я б не поверил.
За забором послышались шаги, дверь задергалась.
— Чего вы позапирались, как эти?.. Орут на весь тупик…
Мишка открыл дверь. Шурик удивился, увидев его, но ничего не сказал, лишь вопросительно взглянул на Стасика.
— Нормально все, — миролюбиво ответил Стасик на вопросительный взгляд Шурика. — Проходи пристраивайся. А Молчок?
— Он в конторе, пока я здесь, — объяснил Петрович.
— Ага-а! — протянул Раевский, принимая у Стасика тяжелый от мяса и капающий шампур. — Это баранина?
— Ты вопросы не задавай, ты лучше Воробья поздравь по всем правилам.
— Ага-а, — прогнусавил Раевский, решив все-таки сперва закончить с шашлыком. Он спешно дожевал, вытер руки о робу. — Воробей… Часовня, ну мы, в смысле, значит, поздравляем тебя… Чтоб не болел. Ну, и остальное…
Охапыч захлопал первый. Хлопали все, кроме Борьки-йога, который по-прежнему бесстрастно смотрел перед собой и время от времени что-то подборматывал. Можно было бы действительно принять его за чокнутого, за йога, за Папу римского, если не знать, как он лихо теребил клиентуру. Да и сейчас он, хоть и гнал дуру под блаженного, шашлык кушал и выпивать не забывал. «Посольская» — ноль семь — на его краю пустела быстро. Хотя никто к ней и не пристраивался, у девок своя ноль семь.
Охапыч хлопал дольше всех. Наконец и он устал и махнул рукой Шурику:
— Котлы давай!
Раевский вытащил из кармана часы на браслете.
— Ну-ка! — протянул руку Стасик, рассмотрел внимательно и присвистнул. Ну, Алеша, теперь живи — не хочу: телевизор цветной, часы японские…
Все потянулись смотреть часы, даже Борька-йог.
Охапыч, не увлеченный часами, все порывался рассказать по то, как выиграл стакан в пивной на Самотеке. Он всегда про это рассказывал.
В молодые годы в зоне ему оторвало на бревнотаске указательный палец, остался небольшой корешок. В пивной Охапыч заспорил, что засунет в ноздрю палец целиком. Компания заржала. Охапыч наклонил голову, приставил обрубок к ноздре и обернулся к притихшей публике…
Охапыч рассказывал про ноздрю, а Мишка с тоской поглядывал на Воробья: «Хоть бы объяснил им, сволочь, что зря визжал. Рыбу удить едет, а мне тут с ними…» В марте в трафаретную Гарик заходил. После Склифосовского. Не тот это был Гарик. И не в том дело, что похудел вполовину, не в том, что бороду обстриг, — у него даже голос стал другой, тихий такой, старушечий.
Кто бил, не знаю, сказал он следователю. Но зато сказал, кто видел. И назвал Мишку с Финном.
Ну, Финна, того Раевский сразу по-свойски предупредил: «Тут ведь кладбище, могилки. Так? Так. Могилку вскопал, гробик уложил. Так? Так. А можно на два штычка поглубже под гробик земельку выбрать… так? Так. Все ясно? А гробик потом… сверху».
Мишке Раевский не сказал ни слова. Знал, что Финн передаст. Передал…
Раевский, стоя, дожевал свой шампур и направился к бревнам покурить.
— Мужики, а кто знает, чего это у декабристов колготятся какие-то? Рожи вроде не родственные. Похоже, нюхают. А за декабристами свежак — венки еще сырые. Кто копал-то?
— Так! — Петрович вдруг, встал. — Чтоб все тихо было! Нормально, спокойно. Без эксцессов. Охапыч! Без раскрутки мне, уволю! И вы все! — Петрович погрозил пальцем, застегнул пиджак и ушел.
Воробей отыскал на столе среди «Посольской» «Буратино», сковырнул крышечку.
— Охапыч, Кутя, наливайте. Кент, пристраивайся! Да не мусоль ты огарок, пальцы обожжешь! Девки, вы-то что, как целки, ломаетесь? Раиса Сергеевна! Давай! За мое здоровье! За Лешку! За Воробушка. Воробушек без башки, а все чик-чирик. Лётает!
К десяти часам гости были уже хороши.
Охапыч плакал: «За Воробья жизнь отдам!» — и рвался поцеловать. Воробей, чтоб не обидеть Охапыча, подставлялся, но осторожно, левой стороной, оберегал пробоину. Охапыч колотил кулаком по столу. Стаканы прыгали.
Малявоча решила, что домой ей сегодня необязательно.
— Стась, не хочу домой, не прогонишь? — и сладко потянулась.
Стасик подскочил к ней, кавалерски подставил руку крендельком:
— Прошу, мадам!
И увел в домик. Минут через пять он вышел.
— Мужики! Все, все, завязывай! Жратву берите и в часовню… — Сунул покачнувшемуся Раевскому недопитые бутылки и сгреб со стола что было. — Давай, мужики, давай, у нас мертвый час!
Переполненные гости тихо выбредали.
Воробей с Мишкой ускользнули от продолжения: у Воробья заболела голова и совсем отказал слух. Значит, устал.
7
Мишка обогнул бензоколонку и шмыгнул в пролом. В обеденный перерыв он успел сгонять на такси в институт, сдать в библиотеку учебники. Сейчас бегом на хоздвор: наверняка уже очередь за цветниками. Ладно, зато год окончен.
— Молодой человек!
Мишка остановился. С соседней дорожки от декабристов ему махал какой-то толстый мужчина.
— Можно вас на минуточку?
— Только на минуточку, — подходя, сказал Мишка.
— Увидел, как вы уверенно проникли на кладбище, — мужчина, улыбаясь, показал рукой на дыру, — и решил, что здешний.
— Да, в общем-то… А что случилось?
— Да, собственно… ничего не могу понять… Какая-то мистика… Откуда взялась эта могила? — Мужчина ткнул пальцем в свежий холмик, заваленный цветами.
Мишка нагнулся, раздвинул цветы. Ну да, вот трафарет, он же и писал. Как раз, когда Воробей в прокуратуру ходил. Они втроем и захоранивали после обеда: Мишка, Стасик и Раевский.
— Здесь была могила, — продолжал мужчина. — Где она?
— Могила? — Мишка настороженно поглядел по сторонам, потом на толстого. Какая могила?..
— Я из управления культуры, мы должны… — начал мужчина.
— Михаил! Там тебя обыскались! — донеслось сзади. По соседней дорожке шли Стасик с Раевским.
— Извините, — пробормотал Мишка толстому, — я не в курсе…
…Когда очередь за цветниками уже подходила к концу, появился Стасик.
— Погодите, — сказал он ожидавшим, вслед за Мишкой вошел в сарай и прикрыл дверь. — Ну?.. С кем это ты толковал у декабристов?
Мишка похолодел.
— Не знаю… Спросил, откуда могила свежая?
— Угу, могила… — тише обычного проговорил Стасик. — А ты: не знаю, мол, дяденька?
— А чего? Что случилось-то? — спросил Мишка, прекрасно понимая, что случилось.
