Дом мертвых запахов - Огненович Вида
Они ее еле-еле нашли, когда через два дня он вернулся домой. «Пусть отец идет к Ковачевичу, немедленно», было нацарапано на ней.
Провокация или нет, у профессора Волни не было сил об этом думать, он отправился в здание Бановины[39]уже на следующий день, рано утром. Его допустили к Ковачевичу, буквально на пару минут, только через две недели.
Двое лихих контрразведчиков из колыбели революции, которых она, разумеется, позже, с наслаждением пожрет, видимо, так никогда и не узнали, как добрый композитор обоих от всего сердца благословлял в своей глубочайшей родительской благодарности. Должно быть, они сильно переполнили меру грехов, если даже самые чистые его пожелания и благодарность не смогли им ничем помочь.
Благодарю святую руку моего бывшего ученика, шептал профессор в своем ближайшем круге. Он ведь тогда был большим начальником в этой их власти, но у него золотое сердце. Принял меня в своем кабинете (как будто других принимал на лужайке) и сразу же, при мне, написал на папке Геды: «Решить положительно». Я чуть в обморок не упал, прямо там, возле его стола, когда увидел те слова на бумаге. Он спешил, я даже не успел честь по чести его поблагодарить. Как я вообще в тот день добрался до дома, одному мне известно.
С того события прошло не так много времени, а Геду и впрямь оставили в покое. Они больше не посмеют тебя тронуть, из-за Ковачевича, уверял, да и подбадривал его отец, когда ночью они сидели без сна, каждую минуту ожидая стука в дверь.
И действительно, больше его не беспокоили. Мы никогда не сможем отблагодарить этого доброго человека как следует, вздыхала мать Геды. Благодарю тебя, Боже, что есть еще такие люди на свете.
Блаженна наивность честных людей, которая столь близорука, и которой столь мало надо.
Как то, чем размахивал двуличный Ракота, не было Гединым личным делом, так же вовсе и не его дело находилось в папке, на которой «золотое сердце» накарябало пресловутую бесценную освобождающую надпись. Все это были дешевые трюки из арсенала «строим общество с человеческим лицом». Геду, похоже, и впрямь спас только безумный Николич, неизвестно, почему и как, что тогда, собственно, и было единственной гарантией эффективности.
Все это, какое-то десятилетие спустя, им под строжайшим секретом, в тонкостях объяснил агроном Боровия, приводя точные имена, даты и подробные данные, из чего следовало, что он прекрасно информирован, причем именно об этом деле. Ковачевич в то время уже был разжалованным пьяницей, Николич давно уехал, а Ракота имел всего десять лет выслуги. Ему не было и тридцати, когда его отлучили от кормушки и выгнали. Похоже, где-то он все-таки переусердствовал в своем «народном» заигрывании.
Спустя неполный месяц после того, как Геду перестали таскать на допросы, Йохана, с багажом в руках, позвонила в дверь лейтенанта Николича, адрес которого в Нови-Саде семья Волни нашла с большим трудом. Он только позволил ей войти и с порога передать ему бутыль-демиджон вина и коробку с серебряными столовыми приборами на двенадцать персон, ручку с золотым пером и янтарный мундштук. Все красиво упакованное и перевязанное. Это вам в подарок на день рождения от тех и тех, они точно не знают, когда он у вас, может, уже прошел, может, нет, но просят вас принять подарок сейчас и очень вас благодарят за все. Николич отвернул краешек бумаги, заглянул в коробку, снова закрыл, то же самое проделал с ручкой и мундштуком. Отнесите все это назад, передайте им привет. Эти вещи для них, а мне они на кой… Йохана не смогла выговорить, на что, потому и забыла забрать бутыль с пола, но о ней он и не упоминал. Геда потом долго смеялся.
Два следующих года прошли в бесплодных попытках поступить в университет. Все это время он понемногу работал сдельно, по большей части как табельщик, ведущий учет смен и рабочего времени на стройках. Также он давал уроки и все время немного побаивался, что его все-таки пошлют дробить камень, как ему столько раз грозил Ракота.
Кто знает, по какому счастливому стечению обстоятельств это его миновало. В конце концов, не без помощи приятеля по гимназии, ему удалось попасть в список студентов юридического факультета, хотя его интересы лежали в совершенно другой области. Апатовича же, который на протяжении трех лет подавал заявление на юридический, чтобы впоследствии унаследовать отцовскую контору, как тот от своего отца, распределили на медицинский.
Геда всегда утверждал, что зимы в Белграде во времена его студенчества были куда холоднее полярных. Белые медведи тогда бежали из Белградского зоопарка в Сибирь, чтобы немного согреться. По сравнению с девичьей светелкой в квартире госпожи Зоры Гргич, по Душановой улице, любой зимний норвежский пейзаж выглядит, как теплый уголок, шутил он. Комнатка обогревалась из кухни, где топилась углем маленькая печка, при этом госпожа Зора экономила так, словно кидала в печь бриллиантовые кольца, а не уголь.
В отличие от экзаменов в Праге, к которым он готовился с радостью и большими амбициями, здесь он зубрил, словно мешки таскал, заботясь единственно о том, чтобы как можно скорее все это закончилось. Не так много было вещей, которые его по-настоящему интересовали в обширном материале, но все это надо было прочитать и запомнить. Ему стоило огромного труда и усилий оставаться в стороне от разного рода политической деятельности, которой всегда несколько остерегался. Это область, в которой он ничего не понимал и не хотел понимать, а, что важнее всего, ни к чему из того, что проповедовалось, он не испытывал ни малейшего доверия. Опыт допросов превратил его в подозрительного и осмотрительного человека.
Это было не то учение, как он его себе представлял, и не те науки, в которых он находил много смысла, но и это закончилось. Получение диплома юридического факультета было отмечено в доме Волни, как огромная победа. И действительно, на пути к ней Геда преодолел множество препятствий, но принял ее без радости и без какого-либо ощущения триумфа.
Потом он отслужил в армии, сначала полгода в Вировитице, а остаток — в Пироте. Родителям он запретил его навещать. Не хочу, чтобы обо мне думали, как о маменькином сынке, объяснил он. Вернулся домой и поступил на работу в Водное содружество, что считал лишь вынужденной мерой, пока не найдет чего-нибудь лучше. Это место, тем не менее, имело и свои плюсы. Со временем даже оказалось, что оно полностью ему подходит. Поскольку он был юристом и переводчиком, то часто ездил в командировки в разные придунайские города, а оттуда и дальше, в Европу. Ходил по антикварным лавкам, музеям, комиссионкам, аукционам и перекупщикам в поисках предметов для своей коллекции, и все это намного раньше, чем наши границы стали доступными для неограниченного количества частных поездок. Так как учреждение было довольно скромное, в нем работали спустя рукава и без особых волнений. Мы в углу, не мешаем никому, говорил их директор Маливук. Так и было на самом деле. У Геды сложились прекрасные отношения с десятком остальных служащих, хотя за пределами конторы они и не общались, если не считать, что пару раз в год, на праздники, он приглашал их к себе домой. Те, кто осмеливался, приходили на славу, другие — на день рождения или какой-нибудь государственный праздник. Он показывал им коллекцию или только новые предметы, приобретенные недавно. Они же потом хвастались в городе, гордясь, как соучастники. У нас появились новые чудесные экземпляры, говорили они.
Профессор Волни всегда слегка фыркал. Чистой воды фантазии, эти ароматы, говаривал он, но только в разговорах со своей Милой. Туман, нечто ненадежное и преходящее. Далекое от действительности. Получишь насморк, например, и все, конец! Дунешь — и нет ничего. Развеется облачко, и никто больше о нем не узнает. Такой ум, боже мой. Такой мозг. Он мог бы научиться всему, чего пожелает. А это все бесплодный дым. Фу-фу-фу, и нет его! Ты ведь прекрасно знаешь, что твой сын гений, шлепала его по руке добрая Эмилия, только сердишься, а сам не знаешь, почему. Жалко мне его знаний и доброты, вот почему.
