Дом мертвых запахов - Огненович Вида
Вы двое любовники? — спросил Томас Летича и Тессу на аэродроме, когда они сели выпить кофе, прежде чем его пригласят в самолет. Они промолчали, Летич с чувством большой неловкости. Несмотря на это, Томас повторил вопрос. Нет, сказал Летич. Да, ответила Тесса. Выпили кофе. Не беспокойся, я позвоню уже сегодня вечером, нежно обнимал ее Томас, пока они долго прощались перед эскалатором. Летич уже был у выхода, и прямая линия табачного дыма устремлялась ввысь из его правой руки.
После поминок на полгода, в середине марта, Геда посадил на отцовской могиле куст лилий. Он даже съездил в питомник «Лилиом», недалеко от венгерского городка Байя, чтобы купить рассаду, так как знал, что там выращивают лучший сорт этих цветов, какой-то очень живучий, японский, устойчивый к различным климатическим условиям. Попросил как можно бережнее упаковать ему десяток стеблей, которые долго выбирал, упаковку положил на переднее сидение, ехал медленно и часто посматривал на сверток в страхе, чтобы случайно не поломались хрупкие ростки благородного цветка, который столь тесно связывал его с отцом.
Кустик принялся, хотя поначалу был немного чахлым. За ним ухаживали все, а больше всех госпожа Эмилия. Она была полна решимости сохранить его любой ценой. Регулярно поливала до восхода солнца, а иногда и по два раза в день, руками рыхлила землю, которую приносила из сада, нежно подвязывала стебельки к колышкам, чтобы их не согнул ветер, после сильного дождя бегом бежала проверить и поднять какой-нибудь прибитый к земле росток. Мало-помалу кустик ожил и разросся. Теперь на нем каждый год появлялось и надолго оставалось по нескольку райских цветков с печальным ароматом. Увидев его в цвету первый раз, старушка ласкала прекрасные раскрытые чашечки и разговаривала с ними, как с живыми. Это папа из них смотрит на нас, сказала она Геде.
Каждый раз, приходя на отцовскую могилу, он говорит: папа был гением, я и мизинца его не стою. Похоже, это и впрямь было выражение, передающееся по наследству в семье Волни, как однажды заметил Милан, ведь потом его часто будет повторять и маленькая Мила.
В доме Волни жили по распорядку, установленному неведомо когда, немного изменявшемуся, только если были гости, или когда Геда бывал в отъезде. Хозяйство долгие годы у них вела опытная Йохана Шентолер, урожденная Райкич, отчасти член семьи, нежно называемая Йоханесса, унаследовавшая эту работу от своей матери, Гединой няни, Аницы, которую он в своих записках называл «наша баба Райкичка» и говорил о ней с огромной нежностью, как будто она на самом деле была ему родной. Она, правда, нам родная, всегда повторял он отцовские слова, когда бы о ней ни упомянули. У нас столько родственников, которые никогда даже не поинтересовались, живы ли мы, а она была с нами в тяжелейшие моменты. Эта женщина во множестве важных обстоятельств выказывала им свою огромную преданность, а они умели это уважать, да и вернуть долг.
Дамы занимались своей музыкально-преподавательской деятельностью так, чтобы ни в чем не нарушать главное семейное предназначение, а именно — служение коллекции и Гединому таланту. По утрам на улице часами слышался ритмичный отсчет: один-два-три-четыре, вместе с ученическим стуком по фортепианным клавишам в том же ритме. Это многочисленные ученики играли гаммы и легкие упражнения, как правило, с бабушкой Эмилией, потому что Ольга в это время ежедневно, кроме выходных, занималась преподаванием в школе. Позднее и Мила начала заниматься с учениками.
После совместного обеда, в послеполуденные часы, Йоханесса шла к себе домой, и остаток дня в доме Волни проходил под знаком хозяина знаменитой коллекции, исследователя и ученого, который это время проводил в своих комнатах. Когда бывали гости, распорядок подстраивался под них, о чем договаривались заранее. Они жили очень тихо, в стенах своего дома, в тени коллекции, за ее счет и для нее, в самом сердце городка, а на самом деле за тысячи километров от него, именно так частенько горожане и говорили.
Встречали и провожали с соблюдением приличий, поминали и отмечали без шума, грустили и радовались, как положено, многого не ждали, но немногое проходило мимо них. Кроме постигшей и опечалившей их потери, у них бывали и праздники, проходившие вне обычных семейных торжеств. Отметили аттестат зрелости Милы, затем выпускной концерт в средней школе, поступление на педагогическое отделение Музыкальной академии, сдачу первых экзаменов. С удовольствием наблюдали за ее взрослением. Все шло своим чередом.
Однажды в субботу Йохана, которая всегда очень осторожно вытирала пыль, будто прикасаясь к святой воде, случайно уронила несколько флакончиков, а один даже свалился на ковер и остановился на плечах стилизованного муравья в углу пестрого рисунка. У женщины вырвался крик грешника, умирающего в адских муках, так что примчались обе Эмилии. Бабушка вскрикнула, увидев Йохану, замеревшую от страха. Геда был в мастерской, и только когда понял, что происходит нечто необычное, пришел, поднял флакон, немного его протер и вернул на место.
Ш-ш-ш, успокаивал он их, что с вами, если бы так легко было их разбить, они не пережили бы несколько столетий. Только, разумеется, не стоит накликать беду, нежно дотронулся до плеча Йоханы, кивнул матери и дочери, вернулся за стол и снова погрузился в свои ароматы.
Они выскользнули из комнаты, по-прежнему с испугом в глазах. Йохана еще долго не могла успокоиться. Она даже прилегла на диван в столовой, потому что перед этим выпила немного воды с сахаром. Госпожа Эмилия положила ей на лоб мокрое полотенце и дала какую-то таблетку с ромашковым чаем, приготовленным Милой. Не принимайте это так близко к сердцу, утешала ее старушка, что бы приключилось, если бы он, не дай бог, разбился, из вас бы и дух вон. Не волнуйтесь так сильно, видите, все закончилось хорошо. Я и сама не знаю, что со мной случилось, оправдывалась Йохана. Я не должна быть такой невнимательной. А ведь господин Геда всегда так добр ко мне, ни разу в жизни не прикрикнул, косо не посмотрел, не говоря уж о чем другом. А моей маме при встрече всегда целует руку. Подумать только, своей служанке, где это видано?! Всегда было понятно, что это был человек не от мира сего. Как это был, что это вы говорите, удивилась Мила. Как был, он же и есть! Ой, что это я такое сказала, типун мне на язык, шлепнула себя Йохана по губам. Да что же это со мной, Господи прости, совсем рехнулась. И разразилась безутешным плачем.
Все вы где-то в других местах, один только я здесь и больше нигде, писал Летич Милану в Канаду. Чувствую себя страшно одиноким, и если бы не эти несколько ближайших друзей: (после двоеточия шло перечисление тридцати семи имен), сошел бы с ума от одиночества. Не столько мне нужна дружба, сколько ссоры и препирательства, но было бы с кем и как. Сам с собой я уже столько раз ругался до смерти, но всегда мирился. Единственное, мне удалось прервать отношения со всеми членами группы «Блумсбери», в особенности меня начала нервировать женская часть этого литературного кружка. Они писали намного больше и сложнее, чем мужчины. Я их ликвидировал. Впрочем, нашел двух живых девушек на замену, вот только постоянно колеблюсь между ними, а поскольку много работаю, у меня нет времени решить этот вопрос как настоящему мужчине, поэтому я, по большей части, пребываю в одиночестве. Вот как работа мешает мне в осуществлении моих жизненных целей. Я всегда считал, что работа вредна, а теперь думаю, что она убийственна и разрушительна. Больше я тебе не Летучий, а Одинучий…
Ты не знаешь, дорогой Владислав, что такое одиночество, отвечал ему Милан, ведь ты никогда не работал в маленьком канадском университетском кампусе. Когда я поутру вижу грачей на ветвях огромного дуба перед зданием, в котором преподаю, то два дня прыгаю от счастья, что могу хоть с кем-то перекинуться словом. Но и с ними человек не может спокойно поговорить, потому что студенты быстро распугивают их японскими мотоциклами, на которых приезжают на лекции. Здесь все торопятся, это главное занятие. Едят на ходу, разговаривают с куском во рту, на ходу пьют, любовью занимаются на бегу, и все и всегда мимоходом. Вечно куда-то несутся и прячутся, как будто в них все время пускают отравленные стрелы. Только одна полька, Тереза, иногда немного замедляет темп, и я ей за это очень благодарен.
