Эрик Сигал - Однокурсники
— У нас дома, то есть там, где раньше был мой дом, все вещи серого цвета, — объяснял он. — Да и то достать их можно лишь по большому блату.
Видя, как блестят глаза у парня, Эндрю подумал было, что тому захочется покупать все подряд, но, когда дело дошло до выбора самых простых вещей, Джордж оказался на редкость привередливым покупателем. Они долго стояли в отделе нижнего белья, решая диалектическое противоречие: склониться ли в пользу широких трусов на резинке, которые носят большинство студентов Гарварда, или же остановиться на плавках в обтяжку, которые предпочитают «самые крутые из парней». (Келлер вознамерился стать модным американцем по всем параметрам.)
Когда речь зашла о выборе носков и галстуков, они провели точно такие же изыскания, включив в обсуждение весь спектр вопросов. Разумеется, Эндрю настоятельно рекомендовал ему купить широкие шелковые галстуки.
Что касается тетрадей и прочих учебных принадлежностей, здесь все обстояло гораздо легче. Джордж просто выбирал те из них, на которых была изображена эмблема университета (даже шариковые ручки он купил с эмблемой — товар, выпускаемый исключительно для туристов).
Но когда Эндрю стал объяснять, что все гарвардцы таскают свои вещи в зеленых ученических рюкзаках, Джордж отнесся к этим словам с недоверием.
— Почему это в зеленых? Разве официальный цвет университета не винно-красный?
— Ну да, — замялся Эндрю, подбирая слова, — но…
— В таком случае зачем ты говоришь, чтобы я купил зеленый рюкзак?
— Слушай, Джордж, честное слово, я не знаю, почему так сложилось. Просто это традиция. Я хочу сказать, все крутые парни…
— О, правда, что ли?
— Даже профессор Пьюси, — ответил Эндрю, надеясь, что ректор университета не будет возражать, если его имя прозвучит в качестве примера, хотя и всуе.
В отделе учебной литературы они провели целую вечность. Еще в поезде Бжезинский помог Джорджу составить учебный план, который подходил бы человеку, в совершенстве владеющему русским языком. Но помимо учебников для занятий по своей программе Джордж накупил всевозможных словарей и пособий по английской грамматике. Всего того, что будет содействовать победе в его священном походе, пока гордый язык ему не покорится.
Когда они тащили сумки с покупками к себе в «Элиот-хаус», Джордж вдруг не к месту шепотом произнес:
— Мы теперь одни, Эндрю, ведь так?
Данстер-стрит была пуста, поэтому положительный ответ напрашивался сам собой.
— Значит, мы можем сказать друг другу правду?
Эндрю был совершенно сбит с толку.
— Джордж, я тебя не понимаю.
— Можешь доверять мне, Эндрю, я тебя не выдам. — Он заговорил полушепотом: — Ты шпионишь?
— Чего-чего?
— Прошу тебя. Я же не вчера родился. В каждом университете власти держат своих тайных осведомителей.
— Но только не в Америке, — ответил Эндрю, стараясь придать своему голосу убедительность.
Он почему-то почувствовал себя виноватым, словно какой-нибудь герой из рассказов Кафки.
— Разве я похож на тайного осведомителя, Джордж?
— Нет, конечно, — сказал тот со знанием дела. — Именно поэтому я тебя и заподозрил. Но пожалуйста, ты же не будешь доносить об этом, да?
— Ну знаешь! — возмутился Эндрю. — Я вообще не занимаюсь доносами. Я обыкновенный студент университета.
— И тебя на самом деле зовут Эндрю Элиот?
— Ну конечно. А что в этом такого странного?
— Сам посмотри, — стал рассуждать Джордж. — Жилище, в которое меня определили, называется «Элиот». И ты говоришь, что тебя тоже так зовут. Разве подобное совпадение не кажется тебе любопытным?
Призвав на помощь все свое терпение, Эндрю постарался объяснить, что здания в Гарварде получили свои названия в честь знаменитых выпускников прошлых лет. И среди членов его семьи тоже были довольно-таки выдающиеся люди. Наверное, такое объяснение вполне удовлетворило Джорджа. Во всяком случае, настроение у него заметно улучшилось.
— Значит, ты аристократ?
— Можно и так сказать, — скромно ответил Эндрю.
И был приятно удивлен, обнаружив, что это известие по какой-то совершенно непостижимой причине доставило Джорджу огромное удовольствие.
А потом случилось нечто кошмарное.
Они покинули «Элиот» примерно в полвторого. Когда вернулись, было около пяти.
К счастью, Эндрю первым вошел в квартиру. Почему-то он взглянул в сторону спальни и с ужасом обнаружил, что своим приходом они кое-кому очень помешали.
Из-за дневной суматохи он совершенно обо всем позабыл! Полсекунды Эндрю хватило, чтобы сообразить. Во-первых, он велел Джорджу подождать в прихожей, затем с немыслимой скоростью ринулся к двери спальни и с треском ее захлопнул.
И только тогда он обернулся и встретился взглядом с беженцем, который смотрел на него в упор — подозрительность венгра вспыхнула с новой силой, грозя перерасти в паранойю.
— Элиот, что происходит?
— Ничего, ничего, ничего. Просто пара моих друзей на время… заняли мою комнату.
Эндрю перекрыл вход в спальню как часовой — из-за двери доносились звуки неистовой возни.
— Я тебе не верю, — сердито заявил Джордж с дрожью в голосе. — И хочу немедленно поговорить с твоим начальством.
— Эй, погоди, Келлер, дай мне объяснить тебе все, ладно?
Тот взглянул на свои новенькие часы «Таймекс» и по-военному ответил:
— Хорошо, даю тебе пять минут. После чего звоню Бжезинскому, чтобы он забрал меня отсюда.
Он уселся на стул и сложил руки на груди. Эндрю не знал, с чего начать.
— Слушай, Джордж, у меня есть друзья, которые…
Пытаясь подобрать нужные слова, он стоял, бессмысленно водя руками в воздухе.
— Пока не очень убедительно, — недовольно произнес Келлер.
Затем он снова посмотрел на часы.
— Еще четыре минуты и двадцать секунд, и я звоню Бжезинскому.
Внезапно Келлер поднял глаза, и выражение его лица изменилось. Он вскочил на ноги и, широко улыбаясь, сказал:
— Привет, милая, я Джордж. А тебя как зовут?
Эндрю повернулся и увидел слегка раскрасневшуюся Сару, которая показалась в двери.
— Я Сара Харрисон, — сказала она, изображая дружелюбие, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. — Добро пожаловать в Гарвард.
Джордж протянул ей руку. Они обменялись рукопожатиями. Затем появился Тед и представился. Джорджа словно подменили.
— Значит, мы все вместе здесь живем? — спросил он с вновь обретенным оптимизмом.
— Ну… не совсем, — замялся Эндрю. — Просто Теду с Сарой негде… ну, ты понимаешь…
— Пожалуйста, — любезно произнес Джордж, — не надо объяснений. У нас в Венгрии тоже есть проблемы с жилплощадью.
— Эй, — шепотом обратился Тед к Эндрю, — прости за это небольшое недоразумение. Но ты нас не предупредил.
— Нет-нет, ребята, это моя вина. Мне надо было позвонить вам, когда я узнал, на каком поезде он прибывает.
— Все нормально, — успокоил его Тед. — Слушай, уже поздно. Мне надо проводить Сару и идти работать. Спасибо тебе, Элиот, ты нас здорово выручал все это время.
Когда Сара, чмокнув Эндрю в щеку, стала выходить, тот сказал им вдогонку:
— Эй, все остается в силе. Я хочу сказать, вы можете продолжать… навещать это место.
Сара снова высунула голову из-за двери.
— Посмотрим. — Она улыбнулась. — Но мне кажется, тебе и так забот хватает.
*****
Столовая «Элиот-хауса» работала в течение всех рождественских праздников, чтобы обеспечивать питанием (весьма лестное название для той кормежки, которую готовили на центральной кухне) всех тех несчастных, кто был вынужден остаться в Кембридже на зимние каникулы.
Это были не те обитатели данного корпуса, которые в учебное время обычно ходят сюда питаться, а студенты со всего кампуса. Здесь было много старшекурсников (выпуск 1957 года), которые лихорадочно работали над своими дипломными работами, а также некоторые первокурсники, которые приехали учиться издалека и не имели достаточных средств даже на автобусный билет, чтобы съездить домой на каникулы.
Впрочем, среди посетителей столовой были и несколько жильцов Элиота — у каждого из них была своя причина остаться на Рождество в холодном Кембридже.
Одним из них был Дэнни Росси. Он наконец дождался свободы, когда можно не посещать занятия и лекции, и с головой погрузился в сочинение музыки для «Аркадии». Повсюду царила тишина. Никто не буянил и не орал под окнами на заснеженном дворе, ничто не мешало ему сосредоточенно работать. Ведь, желая произвести впечатление на Марию, он сгоряча пообещал, что закончит партитуру в канун Нового года.
Он работал без устали с раннего утра и до поздней ночи. Одна тема пришла к нему сразу же, как по волшебству: горестная любовная песня пастухов. Эта была мелодия, которая родилась из его страстного томления по Марии. Над остальными темами пришлось покорпеть как следует, но постепенно нотная тетрадь заполнялась музыкой.
