Збинек Кованда - Палец на спуске
Что все-таки на уме у этого чужестранца? Когда смысл этого вопроса дошел до сознания почтмейстера Ванека, он понял причину своего беспокойства — оно исходило от слова «чужестранец».
Удивительная карусель! Ведь всем известно, что у Якуба винтовка хранится еще с 1920 года и до настоящего времени, хотя после 1945 года он ни разу из нее не выстрелил. Несмотря на то что иногда по его адресу раздавались ругательства: «Пусть он издохнет или подавится!», а иной раз ему были готовы выцарапать глаза, никому не приходило в голову выдать его властям. Такого не было даже в годы гитлеровского «протектората»!
Предубеждение Ванека в отношении Якуба в течение многих лет состояло в том, что тот чересчур долго и много командовал. Это не нравится людям. Чехословацкая весна родила в душе Ванека, как и в душах многих других людей такого типа, представление: «А теперь командовать будем мы! Теперь я, теперь, так сказать, все мы стали хозяевами своей судьбы». И Ванек о себе лично думал, что в случае необходимости сумел бы управлять и командовать.
«Но ведь Якуб-то свой, деревенский, он живет среди нас, пьет воду из наших колодцев и пиво в нашем трактире, и пусть катятся к черту все, кто не понимает этой истины! А этот умник — чужак чужаком!» Ванека словно осенила мысль, что дело тут вовсе не в седом Якубе и его ржавой винтовке. Он вдруг совершенно ясно осознал, что если и должен властвовать на их бржезанской навозной куче новый петух вместо Якуба или Шпички, то им никак не может быть какой-то чужак со стороны, а только люди вроде, например, учителя Ержабека или же, наконец, его самого, Ванека. А почему бы и нет?
Придя на почту, он захлопнул за собой двери и закрылся в своей канцелярии, показавшейся ему на этот раз собачьей конурой.
Вацлав не удивлялся тому, что с полным безразличием смотрит на небо, вместо того чтобы с волнением ждать командира и лихорадочно думать, что же могло случиться. Таков один из крайних способов, к которому прибегают летчики, чтобы хоть на несколько минут обрести необходимое им равновесие: пусть все летит к дьяволу, главное, что трава зеленеет, воздух прозрачен, а земля круглая! Летчики отлично знают, что такое состояние долго не сохранишь, и поэтому взаимно следят друг за другом, чтобы никто не злоупотреблял столь простым приемом. Это было бы началом конца. Но бывают ведь и иные ситуации…
На шоссе появляется газик, совершает полукруг по бетонке, соединяющей обе полосы, и подъезжает к дежурному помещению. Из машины, сгорбившись, вылезает полковник Каркош. Кивнув головой Вацлаву, он заходит в помещение и усаживается в комнате, где на полках аккуратно уложены кислородные приборы и герметические шлемы. Разговор полковник начинает без вступления:
— Звонил некий Ванек, заведующий почтой в Бржезанах… — Тут он останавливается, чтобы привести свои мысли в порядок. — Солдат, живущий в неведении о происходящем, — плохой солдат. Недобрые вести угнетают человека, а правда придает силу. Лучше знать неприятные вещи, чем жить как безмозглая овца. Так вот, он позвонил и сообщил, что несколько минут назад какой-то приехавший из города человек, сопровождаемый группой людей из деревни, вышел из трактира, где они больше часа совещались. Все они направились к твоему отцу Якубу. Идут они туда, чтобы отобрать у него винтовку, которую он будто бы хранит тайком, и заодно свести с ним счеты. — Помолчав минуту, командир тихо произнес: — В Америке это называется судом Линча.
Вацлаву было известно, что Алоис Машин на сегодня назначил какое-то совещание. Но об этом ли идет речь?
— Хочешь, тебя подменят? — сухо спросил полковник.
— Давно он звонил?
— Прошло около десяти минут.
— Когда они вышли из трактира?
— Сказал, что несколько минут назад.
Вацлав готов был попросить снять его с дежурства, чтобы он мог выехать как можно быстрее в Бржезаны. Минут за 30—35 можно добраться. Наверное, еще не будет поздно. Но удерживала его лишь одна мысль: сумеет ли он в Бржезанах действовать разумно?
— Что же это делается, командир? — произнес он, и в его голосе прозвучали не страх и волнение, а печаль.
Каркош бросил на Вацлава продолжительный взгляд и ответил, вздыхая:
— Мерзость! Больше ничего не знаю, ничего.
Вацлав понимал, что, как старый, опытный и дисциплинированный солдат, он должен уметь владеть собой в любой обстановке. И он уже был готов изложить просьбу о снятии с дежурства, как вдруг раздался звук сирены.
Теперь было поздно делать что-либо.
За пять минут до этого сигнала два веселых парня уселись в двухместный истребитель, стоящий на аэродроме в нескольких десятках километров от Мюнхена. Им была поставлена любопытная задача: пролететь немного на восток и оценить ситуацию. В стране, куда они должны лететь, происходят сенсационные вещи. Они летят, чтобы взглянуть на эту страну сверху, так как из окон «мерседесов» на нее вот уже несколько месяцев смотрят туристы истинные и мнимые. Летчикам сказано куда лететь, и все. Цели своего полета они не знают. Впрочем, летчикам об этом говорится не всегда.
Они не знают (и знать не могут), что в район их аэродрома незаметно прибыло несколько особых групп, в которых, правда, людей немного, зато страшно много автофургонов с различной вычислительной и электронной техникой. Они не знают, что в ста километрах южнее аэродрома уже давно начали передвижение несколько танковых дивизий. Они не знают и того, что господа из тайных служб и генеральных штабов ухмыляются, поскольку некоторые чехословацкие военные чины начали разбалтывать военную тайну, в том числе по пражскому радио и телевидению.
Всего этого не знали два веселых летчика. Они лишь догадывались, что сегодняшний полет не будет прогулкой. Да и какой тогда смысл туда лететь? На прогулки ездят девчонки из пансионов. А они боевые летчики!
Им отдан приказ пролететь по треугольнику Железна Руда, Пльзень, Будеевице, Железна Руда. Лететь с возможно малой скоростью. В случае встречи не сопротивляться, в крайнем случае симулировать неисправность приборов и потерю ориентации.
Цель этого полета, о которой им, конечно, не сказали, состояла в том, чтобы прощупать морально-боевое состояние зенитных и авиационных частей чехословацкой армии, а в конечном счете и ее командования.
Перед тем как идти, возникла идея, что подходить к дому Якуба следует по одному, чтобы не привлекать внимания. Высказал ее Франта Ламач. Ему больше всего нравились необычность и исключительность всего этого дела, которое никому до сих пор не пришло в голову и которое в прежние времена нельзя было провернуть. Теперь же нежданно-негаданно это стало возможным. Поскольку у вето было собственное представление об огромной свободной стране, флаг которой когда-то вытатуировали на его левой руке, он почувствовал, что всем им сейчас не хватает автоматов с укороченными стволами и черных масок на глазах.
Придет время, когда в Бржезанах будут вспоминать о событиях этого дня и люди станут качать головой, приговаривая, что ничего подобного не было, что кто-то все это выдумал. А сейчас отец двух детей, примерный глава семейства Франта Ламач потерял голову и подобно пацанам готов был играть в разбойников и полицейских. С той лишь разницей, что у детей не бывает огнестрельного оружия. А Франте Ламачу до него было в тот день рукой подать.
Пан Беранек идею Ламача отверг, заявив, что его интересуют противоположные результаты. Ему нужна полная гласность, так как основной их целью является зондаж того, как далеко можно сегодня идти, с чем общественность смирится, к чему присоединится или же, в противном случае, насколько проявит решимость дать отпор.
Пан Беранек, наоборот, остался недоволен тем, что не имеет возможности, скажем, при помощи местного радиовещания обстоятельно проинформировать обо всем жителей деревни. Как прирожденный горожанин, он думал, что они ни о чем не знают (трактир был пуст, пока они заседали). Он не предполагал, что если вчера Ладя Панда мог раздумывать насчет причины созыва Шпичкой на сегодняшний день заседания парткома, то и теперь не так уж трудно догадаться, какие вопросы разбираются на их встрече.
Когда вся процессия вышла из трактира, на улице не было ни единой живой души, в том числе в окнах. Но через каждую щель за ними следили. Идущие в составе процессии местные жители конечно же отлично это знали, а потому шли молча, с достоинством, чуть-чуть сзади. Тем самым создавалось впечатление, что их кто-то куда-то ведет.
Этого не знали пан Беранек и пан Гавличек, которые шли во главе группы и вели непринужденный разговор:
— В этом ресторанчике делают поистине великолепный гуляш.
— Это очень просто объяснить, дружище. Ведь они тут живут единой семьей. Попробуйте-ка предложить кому-нибудь гуляш не того качества! Ха-ха!
