Збинек Кованда - Палец на спуске
А кому этот автомат будет принадлежать сегодня вечером или завтра?
Ярослав уже давно сидел в своем кабинете, пытаясь придумать, как оттянуть наступление чего-то важного, суть которого была ему неясной.
Потом он оставил в покое бумаги и попросил машинистку из соседней комнаты приготовить кофе. Она была любезной и предупредительной девушкой. Словно ничего вокруг не происходит. Ну, а что в действительности произошло?
Помешивая кофе, Ярослав неторопливо искал хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла бы ему избавиться от неприятностей.
В стеклах стоящего напротив книжного шкафа Ярославу чудились фигуры опозоренного, но спокойного и выдержанного тестя Якуба, комичного, но жалкого и несчастного отца Алоиса, рассудительной и преданной жены Марии, липкого товарища Гавличека, деятельного и холодного шурина Вацлава, ненавистного и презираемого, но до изнурения правдивого редактора Фулина, отвратительного Вилема Штемберы, который стремится подольше прожить, сам не зная зачем… «А зачем, собственно говоря, живу я сам? До чего я дошел! Такое впечатление, что я превратился в старую развалину и присутствую на чьих-то похоронах».
— Что ты делаешь, Ярослав?
Эти слова вырвались у Марии после того, как дед Алоис крикнул, что его сын — весь в отца, голова у него варит и он не допустит позора!
Ярослав уперся локтями в стол и закрыл ладонями глаза.
«Где я совершил ошибку? Что сделал плохого? Кого оскорбил? — И тут он понял до удивления простую вещь: его обманули и подвели. — Я хочу справедливости, а они собирают в записные книжки адреса. Я хочу гуманности и человечности, а они говорят о голубой крови. Я хочу быть человеком, а они оскорбляют даже Марию, у которой ничего в жизни не было…»
В его голове мысли начали сталкиваться, путаться, лезли какие-то слова, которые приходилось отбрасывать, отталкивать.
«У меня осталась только совесть, моя чистая совесть… Но чистая совесть означает прочно стоять на чьей-то стороне. Это давно известно, еще с 1949 года. Вставай и сейчас! Другого выбора нет».
Это были последние слова, пришедшие ему в голову и побудившие к действию.
«Сегодня, сейчас же я должен переговорить с дедом Якубом!»
Немного подумав, Ярослав снял телефонную трубку и набрал номер директора студии.
— Товарищ директор, разрешите мне после обеда уйти с работы.
Директор злорадно усмехнулся. Он знал, что нервы у Ярослава Машина не выдержат. В трубке послышался добродушный голос директора:
— Разумеется, Ярослав, все мы уже достаточно издерганы…
Ярослав тут же направился в гараж, где стоит его машина.
Стулья вокруг квадратных столиков в трактире Цвекла сегодня пустуют: посетители, приходящие обычно отдохнуть после обеда, теперь либо уселись возле длинного прямоугольного стола с правой стороны, либо совсем не пришли. И последних было большинство: народ в деревне в основном осторожный. Утро вечера ведь мудренее.
Пану Беранеку это только на руку. К сидящим вместе с ним за длинным столом он может обратиться с любым вопросом. Всего сидели семь человек: пан Гавличек, Алоис Машин, агроном Бурда, Франта Ламач, учитель Ержабек, заведующий почтой Ванек и, наконец, трактирщик Цвекл, целиком возложивший, конечно временно, свои обязанности на жену.
По мере появления гостей Алоис представлял каждого, а потом на ухо рассказывал пану Беранеку биографические данные. Все шло как по маслу, именно так пан Беранек себе это и представлял.
Но вот он встал и произнес:
— Господа… — Это прозвучало как приглашение к танцу, поскольку можно было действительно уловить вопросительную интонацию. Он немного помолчал, раздумывая.
Его представление о деревенских жителях всегда характеризовалось пренебрежением и включало два компонента: запах навоза и душевную ограниченность. Этот горожанин, в сущности, немного побаивался деревенских жителей за их особую твердость, основательность, удивительную стабильность. И чтобы прикрыть свой страх и презрение, пан Беранек решил выступать перед ними в самом высокопарном духе.
Он говорил о смысле эпохи, о демократических традициях и величии народа. Говорил от всей души о таких вещах, о которых его слушатели (даже учитель Ержабек) не смогли бы рассуждать. Потом он перешел к освещению регрессивного влияния последних двадцати лет на все те прекрасные особенности чешского человека, о которых перед этим шла речь. Он умышленно несколько раз повторил слово «регрессивный», будучи уверенным, что большинство присутствующих не понимает его значения. Поэтому придется его разъяснить. Когда же значение иностранного слова разъясняется, всегда остается оттенок научной объективности, то есть как раз то, чего и добивался пан Беранек. Это впечатление останется и тогда, когда он начнет приводить конкретные примеры.
Он говорил о том, что могли бы сделать, но не сделали. Делал сравнения с другими странами, бывшими когда-то отсталыми, а теперь идущими впереди. Он говорил о том, что нет такой жизненной проблемы, которая за двадцать лет была бы решена. Говорил о долге перед народом восстановить справедливость. И все это взволнованным голосом заботливого главы семейства, от всей души, словами, которыми никто из присутствующих не смог бы так свободно оперировать.
Потом он спустился на землю деревни Бржезаны. Присутствующих поразило его знание некоторых местных проблем (о них он час назад узнал от Алоиса Машина). Всех взволновало его заявление о том, что вчера он присутствовал в студии во время разговора с Якубом Пешеком перед выступлением того по радио. Восхитила блестящая оценка этого выступления — без острых выражений и грубых намеков. Говорил лишь о двусмысленных словах, о догматизме, о нежелании бывшей знати отказаться от своих давно уже утерянных позиций, До этого момента он обращался ко всем от чистого сердца.
А потом пан Беранек заявил:
— Вы не сердитесь, господа, но я слышал, будто у вас был случай, когда у человека забрали ружье только за то, что он не хотел вступать в кооператив. Кроме того, я слышал, и этому абсолютно не хочется верить, что это ружье забрал именно тот самый Якуб Пешек, которого все мы знаем и который до сего дня тайком хранит дома не какой-нибудь замызганный дробовик, а военную винтовку. Это действительно правда, что я говорю?
Поворот в стиле, и содержании речи был хорошо рассчитан. Теперь надо было заставить слушателей немного устыдиться того, что они по-рабски терпели свою забитость. Устыдиться, чтобы почувствовать неодолимое стремление исправить это положение.
Правда, к этому моменту остались только шестеро слушателей, настроенных в желаемом для пана Беранека ключе. У седьмого мысли в голове пошли в другом направлении. Этим седьмым был Ванек. Шесть человек теперь начали думать о том, что подобных вещей они больше не потерпят. Они не стали бить себя в грудь, восклицая: «Что же мы натворили?» Нет, свойство человеческого характера состоит в том, что человек не переносит чувства собственной вины и в любом случае начинает лихорадочно искать главного виновника на стороне. «Действительно, в чем мы виноваты? Только в том, что в собственном гнезде вырастили кукушку, пригрели змею на своей груди. Прохлопали мы. Поэтому необходимо отомстить и свести счеты».
Кулаки грохнули по столу. Пан Беранек ковал теперь железо, пока оно горячо.
— Свести счеты? Разве мы не среди своих?
Решение уже витало в воздухе. Его высказал Франта Ламач:
— Пошли к Якубу! Винтовку он обязан сдать!
Шестеро мужчин вскочили со своих мест, позабыв расплатиться.
Встал и седьмой, заведующий почтой Ванек, и извиняющимся тоном сказал, что ему нужно возвращаться на почту, потому что телеграф не ждет, а почта — это душа жизни общества. В его голове не прекращалась путаница.
По дороге на почту Ванек почувствовал, как им овладевает страх. Такое чувство обычно появляется тогда, когда спадает пелена с глаз и вещи предстают в ином свете. Этот страх вызывает стремление к действию.
Ванек начал думать по-другому уже в тот момент, когда остальные сжимали кулаки. Но случилось это не потому, что смысл речи Беранека противоречил его убеждениям, а вследствие того, что Ванек, будучи режиссером местной художественной самодеятельности, отлично разбирался в подлинном значении основных действующих лиц в любом спектакле, А главным-то образом потому, что Ванек по своему характеру был похож не на ягненка, а на быка и не нуждался в поводыре, который указывал бы, куда ему следует, а куда не следует идти.
Он начал задумываться уже тогда, когда узнал о прибытии из областного центра какого-то деятеля, который поможет им тут разобраться. Но тогда он просто задумался, не понимая, что это ему не нравится. Видимо, и сейчас он еще не до конца это понял, но мысли его шли в таком направлении: мы здесь в деревне всегда охотно ведем всякие разговоры, в том числе о конфискованном и укрываемом ружье. Но все это происходит обычно в своем кругу, и за такими разговорами люди попивают пиво. Если иногда и звучат резкие слова, то все равно дальше брошенного в соседские окна камня дело не идет.
