Александр Рекемчук - Дочкина свадьба
Самим же хозяевам — всего их пятеро — пришлось, конечно, потесниться.
В доме осталась несданной одна лишь комната, боковушка, в которой жила баба Нюра, вдовствующая с тридцатого года. Она к себе в боковушку и своих-то не больно пускает, не то, что чужих. Там у нее опрятно и чисто, лежат на полу самой же плетенные половики, а весь красный угол увешан иконами в бумажных цветках, горит лампада. Баба Нюра всерьез богомольная, каждое воскресенье ездит в Троице-Сергиеву лавру.
Она, баба Нюра, приходится не матерью, а тещей хозяину, Матвеичу. И он сам не Порфирьев, а Родькин. И жена его, Кланя, бабы Нюры дочка, с тех пор, как в войну она расписалась с Матвеичем, тоже стала Родькина. Но никто в деревне этой фамилии не признаёт, зовут по-старому — по двору, по усадьбе, по бабкиному покойному мужу — Порфирьевы. Прилепилось. И Матвеича запросто кличут в деревне Порфирьевым. Только на работе, на заводе он опять Родькин. Матвеич на это, впрочем, не обижается, потому что он — примак, влазень, вошел женитьбой в чужой дом, в чужую деревню.
Годов им с Кланей поровну, по сорок семь. Летом, когда въехали дачники, они перебрались на чердак.
Матвеич с Кланей тоже родили дочку, Раису, одну-единственную, как и сама Кланя у бабы Нюры. Раисе девятнадцать, она уже год как замужем за Витькой Баландиным, из Тетерина, что на том берегу водохранилища, невдали. Витька тоже пошел примаком в большое порфирьевское хозяйство. Раиса теперь беременная, на седьмом месяце. Они с Витькой вселились на лето в неотапливаемый флигелек.
Короче говоря, каждый нашел свое место, свою крышу, никому не было худа — ни хозяевам, ни постояльцам.
Так бы и осталось до конца августа, когда съезжают дачники, если бы не одна непредвиденность.
Теплым вечером в Хрюнино прикатил красный «Запорожец», новой модели, очень потешный в своем стремлении походить на взаправдашний богатый автомобиль.
За рулем сидела барышня, рядом с ней другая, обе в легких сарафанчиках. Одна беленькая, другая черненькая — да, видно, обе крашеные.
Они вылезли из машины и пошли по дворам. Ходили-ходили. Добрались до Порфирьевской калитки.
— Здравствуйте, — поздоровались они, когда Матвеич и Кланя вышли им навстречу. — Можно видеть хозяев?
— Мы будем хозяева, — ответил Матвеич.
— Здравствуйте, — еще раз приветливо сказала черненькая, та, что сидела за рулем. — Мы насчет дачи.
— Поздненько хватились. Некуда.
Видно, и в других дворах был им от ворот поворот. Везде полный комплект.
— Нет-нет, — поспешила вмешаться беленькая. — Нам комнаты не нужно. Мы только хотим поставить палатку.
— И-и, забота, — рассмеялся Матвеич и указал на берег водохранилища. — Кто мешает? Вон, ставьте и живите. Там все палатки ставят, с машинами тоже…
Черненькая досадливо махнула рукой:
— Ну, это мы могли бы сделать и без вашего совета. Поймите, нам нужно, чтобы палатка была под присмотром. Ведь мы ездим на работу. Мы инженеры. Отпуска у нас только осенью, а лето пропадает — жалко ведь… Хочется пожить на природе.
— Это конечно, — согласился Матвеич. — Места тут хорошие.
— Чудесные, — от сердца похвалила беленькая.
Вот, значит, как: инженеры. А поглядеть — вертихвостки. Может, врут? Так нет — машина своя, документ вроде.
Матвеич переглянулся с женой.
Те этот взгляд перехватили и, не будь дуры, сразу быка за рога:
— Мы будем платить по двадцать рублей в месяц, — сказала черненькая. Чуть помявшись, добавила: — И по литру спирта.
От этих последних слов у Матвеича приятно защекотало в животе, хотя он тут же смикитил, что спирт будет ворованный, из какой-нибудь лаборатории. Однако и это было косвенным подтверждением, что девки не врут — инженеры, с производства.
Литр спирта — стало быть, это четыре поллитры водки. Двенадцать рублей. Да еще двадцать — тридцать два. Тридцать два на три… девяносто шесть. Чуть меньше ста. Деньги.
Отчего же соседи не пустили? Сапрыкины, Чижова Манька… Или меньше давали?
— Да вы не думайте — думать вредно, — настаивала беленькая. — Ну, что, вам места во дворе жалко?
Нахальные, все же, девки.
Места Матвеичу не было жалко. Во дворе еще хватало места. Хоть и не голо там: картошка посажена, огурцы, лук высеян. А что не занято огородом, то — сад. Всего тридцать соток.
Однако этой весной Матвеич предпринял нехитрую операцию, какую уже проделывал не первый раз. За одну ночь они с Витькой сняли задний, выходящий к берегу, забор, вырыли новые ямы и перенесли этот забор сажени на две. С боков тогда же, ночью, заделали. Никто ничего не заметил. А землицы, между тем, прибыло, если прикинуть по всей длине забора. И туда Матвеич намеревался осенью передвинуть сарай, чтобы освободить другой угол двора, где в будущем он наметил строить зимний дом для молодых, для Раисы с Витькой и для их приплода.
Так что место было. И много ли надо места, чтобы поставить палатку?
Его иное смущало сейчас.
Он подумал, как посмотрят на это прибавление старые дачники — Зинченки и Григорий Аронович с Мирон Львовной. Не обидятся ли? Может, им такое соседство окажется не по нраву: вот эти лахудры крашеные. Начнут к себе мужиков возить на машине, а тут, понимаешь, дети…
И с уборной выйдет затруднение. Днем-то скворешня эта стоит пуста, а вот утром, когда все — и дачники, и хозяева — все спешат на работу, к поездам, тут порой случается заминка.
Ну, да ничего: двумя больше, двумя меньше… У других вон, у Серени да Маньки Чижовых, еще больше напихано дачников — целых три семьи. И не ропщут.
— Все колеблетесь? — весело рассмеялась беленькая. — Повальный гамлетизм.
Матвеич посмотрел на жену. Она-то как? Но Кланя стояла рядом в полном безразличии, полагаясь на мужнино решение. Она у него была безмолвная.
А деньги на земле не валяются, от денег отказываться грех. К тому же, в душе Матвеича зародилось вдруг некое тщеславие: две машины будут подъезжать к его воротам. Та, что Зинченку возит, и еще эта — красный «Запорожец». Ни в каком дворе Хрюнина еще не бывало, чтобы сразу две машины.
— Ладно, — сказал он, почесав затылок. — Ставьте палатку. Деньги за месяц вперед.
2
Витька Баландин поспел на четыре пятнадцать. И слава богу, потому что вслед за этим пойдут уже прямые московские поезда, куда и не всунешься — пятница. Так и будут до самой ночи одна за другой катить электрички на Хрюнино, битком набитые праздной публикой: туристы с непосильными рюкзаками, рыболовы в полном снаряжении и с надеждой на лицах, дачники с авоськами и просто чепуховые ребята с гитарами на шнурах…
А сейчас вагоны еще полупусты. Едут из Мытищей, садятся по дороге отработавшие смену люди. Ударники производства. Вроде него, Витьки.
Он ведь и на самом деле ударник производства, Витька Баландин. Работает на заводе, а на каком — нельзя, молчок. Специальность — тоже не ваше дело. Он на этом заводе начал работать еще до армии, дальше призвали на действительную, отслужил, а где — нельзя, молчок. А потом опять на тот же завод. Разряд четвертый, сто двадцать в месяц, год рождения сорок пятый, женатый — это вам, пожалуйста, полная анкета, скрывать тут нечего, подписки не давал.
На Витьке брюки-клеш, нейлоновая белая рубашка, мокасины «Цебо». И черные очки. Ростом он вышел, плечами культурист, нос, рот — все на месте.
И ты там, слева, на скамейке — не косись, не косись, девочка, фабричная девчоночка. Не надо. Давно уж это замечено. И что ты всякий раз норовишь в тот же вагон сесть — тоже известно. Только зря все это. И не жди, что подойду, мол, сколько времени, где живете, как звать. Потому что был уже один такой случай, тоже с девчоночкой фабричной: косилась-косилась, а там и он с хорошего настроения покосился, подошел, сколько времени, как звать, где живете, не желаете ли вечером на танцы — и вот уж он, Витька, не до Тетерина ездит, а до Хрюнина, и стал он вдруг по мнению деревни не Баландин, а Порфирьев, а та, что косилась, тоненькая такая, нынче с пузом — во. И всего-то он, Витька, выгадал, что от завода до Хрюнина ездить электричкой пятнадцать минут, а до Тетерина — еще двадцать речным трамваем.
Так что не косись, попутчица. Окольцованный уже.
Не косись. Слезай, приехали. Хрюнино.
На платформе Витька столкнулся с Чижовым Сереней. Оказывается, Сереня ехал в соседнем вагоне. Он садился в электричку остановкой позже. На другом заводе работает. Тоже хрюнинский житель, Сереня, соседний дом.
— С получкой? — спросил Сереня.
— С получкой.
А самого Сереню насчет получки Витька и спрашивать не стал. Потому что сразу видно: с получкой Сереня. И видно, и по запаху слышно. Когда успел?
— Зайдем, — предложил Сереня.
— Ну, зайдем, — согласился Витька.
Вообще-то ему не хотелось заходить: день выдался уж очень жаркий. Вся рубаха мокрая. Лучше бы искупаться сперва. И получку верней бы сперва отдать Раисе, а потом из той получки выпросить.
