Вероника Батхен - Остров Рай
— Восемнадцать и ни грошиком больше.
Двадцать две. Грабите вы меня, мадам.
— Пятнадцать!
— Двадцать!!!
— Девятнадцать.
— Уговорились.
Старик положил на стол красный томик и протянул мне морщинистую ладонь. У запястья темнел грубый шрам — похоже, сухаревскому хитровану доводилось сидеть в кандалах. Я пересчитала монетки, намереваясь выложить их на стол — и увидела свое отражение в полуоткрытой створке окна… Я была пышногрудой еврейкой едва за сорок, в атласном платье и рыжем маленьком парике. А за растресканной рамой окошка растекался старомосковский двор. Качалась маленькая березка, моталась под ветром веревка, увешанная бельем, темнел грязный забор и маячил над ним силуэт церквушки — пряничной, низкой, с желтым крестом. Где-то заржала лошадь, неухоженно заскрипели створки ворот. Простуженный голос пропел: кости-тряпки берем, альте-захен, альте-захен. Звонкий тенор ответил: саахххарно морожено! И пронзительной трелью ввинтился в воздух залихватский свист городового. Там шумела, смеялась, торговала, дралась и молилась моя Москва…
Я зажала деньги в ладони.
— Не могу. Все отдам — с чем останусь? Нам бы в следующий раз как-нибудь…
— Как прикажете, мадам. Хозяйка — барыня, насильно мил не будешь, — старик еще раз вздохнул и начал складывать книги. По одной. Гнедича, Третдьяковского, не замеченного мной сразу Дюма. Книги тихо шелестели страницами, словно пытались вести беседу — как славно сидеть в низкой лавочке в ожидании покупателя, пересчитывать медные грошики в кассе, гладить пухлые переплеты, добывать у бессовестных антикваров редкие манускрипты и перепродавать в хорошие — или очень хорошие руки. И читать по ночам, капать свечкой на старое одеяло…
Томик Лермонтова оставался последним. Старик прищурился на мою физиономию и махнул рукой…
— Без ножа, мадам, режете… Так и быть, в долг поверю.
Подхватил два тюка, сунул под мышку сверток — а ведь не показал, подлец, что он там прячет — и толкнул дверь — оказалось, я в суматохе забыла ее запереть. От толчка глупый комп громко пискнул и пошел на перезагрузку. Вся утренняя работа — кошке под хвост. Я закрыла дверь за защелку, поддернула джинсы, налила себе валерьянки и села в кресло. На столе лежал красный томик, знакомый, словно голос старого друга. Счастье пахло библиотекой…
Приятного аппетита
Нетрезвый и невеселый писатель Н. возвращался домой в субботу. Вечер не удался, пиво в гостях было теплым и скверным, две из трех девушек — уже заняты, а на третью не польстилось бы и лицо кавказской национальности. Говорили о выпивке, телескопах вообще и устройстве «Хаббл» в частности, перемыли все кости писателю Л. — в отличие от присутствующих он был успешен и хорошо продавался. Писатель М. скаламбурил — для фантаста ему не хватает фантазии — и оставшийся вечер пыжился, словно ежа родил. Три романа писателя М. красовались в серии «Прощай оружие», был получен и даже обмыт аванс за новый цикл, так что поводов задрать нос в узком кругу друзей вполне хватало. А у писателя Н. вышли всего две книжки из двадцати задуманных, из них одна под псевдонимом Наташа Плошкина в серии «Женский иронический детектив». Нет, он никому не рассказывал даже по пьяни, но слухами земля полнится… и известный писатель Г. на последнем конвенте посмотрел на коллегу как-то особенно хмуро, а молодая, но до чертиков талантливая писательница В. отказала в душевной близости посредством емкости для шампанского.
Пиво, как уже упоминалось, было теплым и скверным, поэтому писатель Н. оросил куст сирени, не доходя до родного подъезда. Принцип «не гадь, где живешь» намертво вбили в душу талантливого подростка при обстоятельствах, не стоящих упоминания. Ставши взрослым, писатель Н. соблюдал его безукоризненно. Если б не стойкость моральных устоев — этой истории бы не случилось. Мало ли пьяных фантастов бродит по московским подъездам — кирпичным, сырым подъездам с бронированными дверями, скрипучими лифтами и неизменной коляской под лестницей, мало ли их бросает пустые банки из окон к вящему горю прохожих, чертит на стенках «Гэндальфа в президенты» и в абстинентной тоске заселяет подвалы гоблинами — дикими, но симпатичными? Но добродетель вознаграждается — застегивая джинсы непослушной рукой, писатель Н обратил внимание — на поребрике под фонарем одиноко лежала какая-то блестящая штучка. Брелок. На цепочке, слишком тяжелой для дешевого сплава — густо-синий стеклянный шар с летающей тарелкой внутри. Если встряхнуть игрушку — изнутри поднимаются волны блесток — как будто звезды окутывают корабль. У Муми-тролля был такой шарик — некстати вспомнилось писателю Н. От жалости к себе — тридцатислишнимлетнему неудачнику — на густые усы литератора скатилась одинокая мужская… Дождь начинается, драматург хренов — цинично подумал Н. и поспешил укрыться в родном подъезде. Брелок писатель сунул в карман — если кто потерял, объявление вывесят. А если не вывесят — значит никому и не надо.
Квартира писателя Н. две недели была пуста — благоверная укатила на дачу в Монино, караулить зреющую смородину, близнецы подорвались с ней — ловить рыбу и драться с деревенскими пацанами. Теща уехала в Грецию с новым мужем. Кот Калям увлекся юной сиамкой и обосновался в подвале. «Нагуляется — вернется» вздохнул писатель Н., учуяв миску полную несъеденной котом рыбы, снял ботинки и пошел открывать форточку. …Ближе к полуночи настроение стало лучше — в холодильнике пряталась баночка «Гиннеса», по телевизору обещали новехонький боевик с Джеки Чаном, а в ящике обнаружилось предложение напечатать рассказ в безгонорарном журнале «Звезда Пригорья» — мелочь, а приятно. Писатель Н. расположился на кухонном диванчике, коротая полчасика до премьеры в компании пива и упаковки кальмаров. Из окна пахло июльским парком, листьями и дождем. Под бормотание новостей писатель Н. начал задремывать, как всегда в такие одинокие вечера грезя о будущей славе и великих романах, которые он однажды напишет и все поймут… а писатель М. сходит соснуть бензину, как сказал бы писатель Д… Что-то больно давило в бок и мешало уснуть. Запустив руку в карман джинсов, писатель Н. обнаружил там давешний брелок и вытащил его на свет божий. При электрическом освещении показалось, что шарик полон чистейшего ультрамарина, а тарелка изнутри мерцает и словно бы даже покачивается. Писатель Н. послюнил палец и старательно потер шарик, чтобы лучше видеть. Это он сделал зря…
От звуковой волны задребезжали и с грохотом обвалились во двор стекла, машины внизу взвыли сиренами, телевизор булькнул и отрубился, а сам писатель Н. потерял сознание. А когда набрякшие свинцом веки поднялись снова, у писателя Н. появился повод навеки завязать с пьянством (кстати, позже он так и сделал). И немудрено — если в насиженном компьютерном кресле развалился зеленый черт, длинноногий, ушастый и тощий, это может сразить любого.
— Приветствую тебя, брат по разуму, — произнес черт, пытаясь одновременно встать и поклониться. Вышло у него это неловко.
— Это ограб… в смысле вторжение? — вместо «здрасте» проблеял писатель Н. Ему вспомнились уэлссовские марсиане — словно бы из окна на миг потянуло гнилью и раздалось тоскливое «улла»…
— Нет, вы что! — черт замахал руками так бурно, что сбил со стола коврик с мышкой, — я можно, сказать, турист. Коммерческий турист. Посещаю планеты при помощи…
Потока дальнейших терминов писатель Н. не понял. Ему было сильно не по себе.
— Вы летали на этой штуке, — палец Н. уперся в неповрежденный брелок — по Галактике?
— Да, — горделиво кивнул черт, — принцип гравиловушки во временном континууме…
— Пива хочешь? — предложил собеседнику Н. в надежде сменить тему.
Черт замялся.
— Нет, спасибо.
Н. заметил смущение собеседника:
— Угощайтесь… ся, брат по разуму. Не хватит — в ларек за ещем смотаюсь, — почти сумел улыбнуться писатель Н. Мысль сбежать под благовидным предлогом грела душу все жарче.
— Премного благодарю, брат по разуму — второй поклон удался черту лучше, — но я не пью пива. У меня есть проблема немного серьезней.
— У тарелки горючее кончилось? — услужливая память подсказала начитанному писателю Н., что скорей всего так оно и есть — вытек бензин, сломалась редкая шестеренка, утонуло в сортире радио или случилась еще какая-то дурь. И сейчас, он, писатель Н, окажется вынужден чинить летающую посудину, потом отправится спасать мир от злобных врагов, будет стрелять из бластера и планетарной пушки, сражаться с восьминогими шестикрылами, спать с Мата Хари, ругаться межгалактическим матом и окажется рассеян на атомы где-нибудь у Проциона. А если даже удастся уцелеть в Звездных войнах и вернуться домой, гнев супруги доведет до могилы вернее вражеских пуль.
— Нет, конечно. Мое судно в полном порядке. Проблема в другом, — черт впился в Н. жарким взглядом настойчивых и жадных зеленых глаз, — Я голоден. Понимаешь, брат? Очень голоден…
