Андрей Гуляшки - Три жизни Иосифа Димова
А человек, который не напрягает свой мозг, которого машины другого рода освободили от тяжелой физической работы, способен только на три вещи: отупеть, спиться или кончить жизнь самоубийством. Все зависит от воли случая: кому что писано!
– Смилуйся, бога ради! – взмолился я. – Мне хорошо известны все твои соображения и страхи. Пощади!
Тут пришла красавица-официантка, она принесла для меня виски, а для Досифея – коньяк. Ее звали Лизой. Когда она ставила поднос на стол, я взглянул на нее, словно хотел заручиться ее помощью в борьбе против своего могучего опонента. Взглянул и весь похолодел: как это я не замечал раньше, что у нее был овал лица Снежаны и такая же прядка волос надо лбом, и голубые глаза, правда, без золотистых искорок вокруг зрачков! Лиза не отличалась стеснительностью, но заметив мой изумленный взгляд, вся вспыхнула, – поднос, который она держала в руке, дрогнул. Кто знает, что она подумала!
Досифей долго ругал кибернетику, приводя всевозможные примеры; потом он заговорил об ЭВМ, которые внедрены в кардиологию, – это было его царство, – а я сидел и думал об удивительном сходстве между Лизой и Снежаной и диву давался, откуда я так хорошо знаю Снежану, чтобы обнаруживать ее черты в Лизином лице.
Я потянулся к рюмке в надежде, что виски прояснит мой мозг, Досифей жестом остановил меня, предупредив:
– Только в два приема! Сразу не пей!
Он прервал свою гневную речь, он поставил точку с запятой, чтобы предупредить меня, зная, что поспешность может оказаться для меня гибельной. Ведь сердце мое билось иначе, чем у остальных людей! Я знал, что после точки с запятой мой приятель вновь ринется в атаку на „электрический мозг”, и постарался опередить его.
– Друг Досифей, – сказал я, – светило медицинских наук, у меня к тебе есть один вопрос, он не выходит у меня из головы и не дает мне покоя. Порой я думаю, что сойду с ума, таким он кажется загадочным и неразрешимым!
Я, разумеется, хотел спросить его о Снежане: что это за наваждение, почему я знаю ее так хорошо и так близко, если видел ее вблизи всего два раза, – когда мы стояли под зонтом и я поцеловал ее, а второй раз – когда танцевали вальс на большой площади в Стране Алой розы… Ее лицо смутно маячило за пеленой тихо падающего снега, но это видение казалось слишком далеким, похожим на полузабытый сон… И вообще, мы с ней так мало были вместе, а мне казалось, будто я прожил с ней всю жизнь… А потом поездка в Париж разлучила нас, и все опять-таки упиралось в Якима Давидова, как и шестнадцать лет назад, когда я потерял Виолетту.
Это я хотел сказать Досифею, но испугался, что он примет меня за романтика, влюбленного старого холостяка, которому не отвечают взаимностью. Подобные напасти, слава богу, были мне неведомы, но я предполагал, что это не ахти как весело. Мне не хотелось выглядеть несчастным в глазах кого бы то ни было, особенно же в глазах такого принципиального противника, как Досифей. Он меня любил, но в принципиальных вопросах наши мнения резко расходились. Кому же хочется казаться жалким в глазах своего неприятеля?
Вот почему я притворился, будто забыл, что хотел сказать, я, как говорится, прикинулся дурачком и, бессовестно помолчав с минуту, пробормотал:
– Хотел спросить тебя о чем-то важном, да вот вылетело из головы. Выяснение отношений с Якимом Давидовым совсем выбило меня из колеи. И вообще, он ужасный человек.
– Ты думаешь? – Досифей пожал плечами и взглянул на меня довольно неодобрительно. Он был готов заранее симпатизировать всем тем, кто мешал моим кибернетическим экспериментам.
– Яким Давидов готов утопить меня в ложке воды – сказал я.
– Неужели? – Досифей притворился удивленным.
Я только рукой махнул. Мне было совсем не до Якима Давидова! Пусть катится ко всем чертям!
Досифей помолчал, отпил глоток коньяка и заметил:
– Мне непонятно, за что ты так ненавидишь этого человека. Ты говоришь, что он ужасный человек, а ведь не кто иной как он на той неделе выдвинул твою кандидатуру в члены – корреспонденты академии по отделению физико-математических наук! Ты его считаешь своим злейшим врагом, а он прокладывает тебе дорогу в высшее научное учреждение. Как это понимать, мой друг?
Я допил свое виски. Мне казалось – я это уже испытал однажды, получив удар под диафрагму, – что в легких не осталось воздуха. Постаравшись придать лицу выражение безразличия я сказал:
– Эта игра в благородство по существу – мерзость! Думаю, что он охотно выдвинул бы меня в начальники генерального штаба, только бы избавиться от меня навсегда!
Досифей замолчал. Он, казалось, полностью погрузился в какие-то свои мысли и забыл, что напротив сидит собеседник, которого он сам пригласил к столу.
Я посмотрел на часы, он заметил это.
– Ты слишком резок в отношениях с людьми, брат! – Досифей улыбнулся. – Но эта резкость не нравится мне лишь отчасти. Я тоже не люблю полутонов. Черное должно быть черным, а белое – белым! Мне по душе определенность. Но ты готов охаивать все, что тебе не по вкусу, а это, я тебе скажу откровенно, – не очень хорошая черта. Я тоже не склонен церемониться, если что не так, но я воздерживаюсь от плевков. В крайнем случае пускаю в ход вот это! – он с улыбкой показал свой кулачище.
Я засмеялся. Голос совести, которая было проснулась во мне, когда я узнал о предложении Якима, утих так же быстро, как и возник. Слова Досифея развеселили меня.
– В сущности, у нас с тобой много общего, – ну прямо никакой разницы! – сказал я и протянул ему руку.
– Кто его знает! – сказал великий человек, покачав головой и с готовностью ответил на мое рукопожатие. Потом он подозвал Лизу, чтобы расплатиться. – Ну, я пойду, пожалуй. Хочу поработать в анатомичке. Ты уж извини!
Я на секунду представил свою пустую квартиру, заброшенную мастерскую отца, карточку Снежаны, и мне стало страшно возвращаться домой. Я вздрогнул и хватаясь за соломинку как утопающий, спросил:
– А мне можно пойти с тобой?
– Что тебе делать среди трупов? – удивился Досифей.
– Меня интересует человеческий разум, – сказал я. – Электронный мозг моего говорящего робота должен быть похожим на мозг гомо сапиенс!
Стоило Досифею услышать о говорящем роботе, он тут же нахмурил брови, но, как человек широкой души, примирительно махнул рукой. Пропустив его вперед, я небрежно шепнул Лизе, что завтра после десяти вечера буду дома один.
Так кончился этот вечер в старомодной „Сирене”.
Я вернулся домой на рассвете после кошмарной, но полезной ночи, досыта наглядевшись на вскрытые черепа, на препарированные мозги. Я жадно слушал объяснения специалистов. Удастся ли мне с помощью интегральных схем и транзисторных связей хотя бы приблизительно уподобить электронный мозг модели, созданной природой? Как заставить электрон выполнять таинственные жизненные функции? Причем выполнять их так, чтобы в интегральных схемах не возникали мысленные представления о переживаниях и чувствах. Я не хотел, чтобы моему роботу были известны эмоции!
К восьми часам – я как раз заснул – раздался телефонный звонок. Звонил главный бухгалтер института. Любезным и в меру строгим тоном, каким разговаривают все главные бухгалтеры, он попросил и в тоже время приказал немедленно явиться в бухгалтерию с „соответствующими” документами по поводу моей парижской командировки. Нужно было отчитаться за валюту. Я чуть не крикнул в трубку: „Катись к черту!” или что-нибудь похуже, но сдержался. Счетное дело, даже самое сложное, принадлежало к числу элементарных видов деятельности, любая средне образованная ЭВМ могла справляться с ним отлично, в сто раз лучше дюжины хороших бухгалтеров.
Оказалось, я израсходовал довольно много франков, о чем документы не были поставлены в известность. Правда, я тратил и собственную валюту – гонорары, полученные за интервью, – однако перерасход был не так уж мал, чтобы от него отмахнуться. Бухгалтер всегда готов пойти навстречу, то есть – махнуть рукой на перерасход, если дело касается франка или двух, но тут шла речь приблизительно о двухстах франках. В них, вероятно, входили чаевые, которые я щедрой рукой давал своему коридорному, и попойка с Васей в ресторанчике возле Булонского леса.
– Только директор на свою ответственность может разрешить покрыть перерасход в левах. Зайдите к нему и попросите!
Просить Якима Давидова?!
Я бросил на главбуха такой красноречивый взгляд, что ему, наверное, все стало ясно.
– Хорошо, – сказал он с сочувствием, которое меня очень удивило: кто бы мог подумать, что у этого раба цифры такое мягкое сердце! – Вы посидите, я постараюсь сам справиться с этим делом, – сказал бухгалтер и, достав из кармана расческу, тщательно причесал свою седую шевелюру.
– Только не просите от моего имени! – предупредил я. Через десять минут он вернулся с сияющим лицом.
Узнав от секретаря, о чем идет речь, шеф сразу же велел его впустить. Он не стал слушать объяснения, сказал: „Разрешаю!” И попросил бухгалтера передать мне, чтобы я зашел к нему. „Попроси товарища Димова зайти ко мне!” – так и сказал.
