Олег Лукошин - Человек-недоразумение
Наконец наши чаяния оправдались: впереди по проспекту прямо навстречу нам двигалась колонна танков.
— Видите! — закричал я, повернувшись к демонстрантам. — Они идут на Белый дом!
Толпа неодобрительно загудела, один за другим в воздух полетели изощрённые проклятия в адрес коммунякских душителей свободы.
— Ироды!
— Вампиры!
— Бесовские отродья!
— Костьми ляжем, а не пропустим!
Толпа сблизилась с головным танком. Тот, после некоторых раздумий, остановился. За ним встали и другие. Я тотчас же вскочил на выступы брони, выпрямился во весь рост и отчаянно замахал флагом. Мой поступок был встречен рёвом одобрения. Демократы рассасывались между танками, моему примеру последовали и другие храбрецы. На броне растянувшихся вдоль проспекта танков один за другим возникали кричащие и размахивающие руками люди.
Я запрыгал на месте, словно веря в то, что танк может рассыпаться от моих прыжков. Захотелось унизить это страшное существо ещё больше: верный член всегда при мне, да и моча по такому случаю найдётся — искрящаяся струя потекла по неровностям танка. Люди при таком зрелище завопили от восторга.
Танки стояли недвижимыми, мы явственно чувствовали свою победу, хотя меня и удивляло бездействие военных. Впрочем, почти тут же в одной из машин колонны открылся люк, и появившаяся над проёмом голова в шлемофоне принялась что-то истошно и матерно кричать. Общий смысл был вполне понятен: танки должны двигаться дальше, людям необходимо освободить проезд. В военного полетели бутылки. Он вновь скрылся, а через несколько секунд из всех танков наружу полезли танкисты и принялись пендалями сгонять торжествующих демократов с брони. На моей махине прямо из-под моих ног нарисовались два крепких танкиста, один из них врезал мне по морде и, отобрав знамя, отшвырнул его в сторону, другой столкнул меня с брони на асфальт. Я приземлился удачно, на ноги.
— Двигай! — раздался чей-то зычный крик.
Танк дёрнулся, выдал струю густого дыма и попытался продолжить движение. Тут же под гусеницы стали ложиться люди — мужчины и женщины, добровольно и отчаянно жертвовавшие себя величественному сиянию демократии. Танки, дрыгнувшись, снова встали. Танкисты опять повылезали наружу и с хорошими матюгами принялись раздавать пинки лежачим. Сам я ложиться под танк, разумеется, не собирался, но поступком этих самоубивцев был впечатлён. Изловчившись, я подскочил к одному из военных сзади — вроде бы к тому самому, кто заехал мне в челюсть, и от души вмазал ему по скуле. Парень от неожиданности покачнулся, но, не оглянувшись, продолжил оттаскивать с асфальта визжащую тётку.
Люди вокруг пребывали в экспрессивном и изящно-взбудораженном движении. Это очень мило: все машут руками, кричат, создаётся абсолютное и безусловное впечатление сладостного абсурда — и уже теряешь ощущение реальности, то ли это на самом деле всё это происходит с тобой, то ли во сне. Я люблю такую причудливость, мне она мила, мне приятно находиться в её власти.
Помню, что я дрался с танкистами ещё, помню, что получил хороший удар в голову, от которого свет слегка померк в очах, помню солдата с автоматом, отчаянно, стиснув зубы, стрелявшего в воздух, помню чьи-то истошные крики. Отчётливо помню людей с залитыми кровью лицами, некоторые из них лежали на асфальте недвижимо, некоторые носились между танков. И уж никогда мне не забыть ту гремучую смесь азарта и восторга, посетившую и опьянившую меня почище любого алкогольного напитка.
Минуты незаметно перешли в часы. Всю ночь я носился по московским улицам, кидался на кого-то, от кого-то отбивался, что-то кричал и отчаянно доказывал — то ли окружающим, то ли себе. В самый разгар всей этой кутерьмы некрасивая девушка с чёрным предметом в руках, которым она то и дело тыкала мне в лицо, принялась на плохом русском языке задавать мне довольно тупые вопросы. Видимо, из жалости к ней я на них отвечал.
— Чего вы добиваетесь? — доносился до меня сквозь гул улицы её голос.
— Я хочу, чтобы всё полетело в тартарары, — кричал я в ответ. — Чтобы всё рухнуло, разбилось вдребезги. Я хочу избавиться от окружающей лжи.
— Почему вам не нравится то, что было раньше?
— Потому что ничего этого на самом деле не было. Всё тлен, всё иллюзия, всё обман. Вытяните руки и прикоснитесь к окружающей действительности — вы почувствуете лишь холод и пустоту. Потому что никакой действительности нет.
— Как вы думаете, кто в итоге победит?
— У меня нет выбора, я обязан одержать победу. Я обязан опровергнуть сущее.
— Вы хотите сказать, что вы, то есть сторонники демократии, должны одержать победу?
— Нет, я! Я и только я! Я один здесь победитель. А на демократию я срать хотел!
Бормотнув тихое «спасибо», девушка удивлённо и несколько испуганно скрылась из поля зрения, а позже я понял (вспомнив о маячившем где-то сбоку мужике с телекамерой), что у меня взяли интервью. По всей видимости, какая-то зарубежная телекомпания. Так мне с тех пор и неизвестно, показали ли его в эфире или похоронили под грудой других бестолковых репортажей. Я бы не прочь посмотреть его сейчас, особенно для того, чтобы оценить, как я выглядел в ту ночь.
Та ночь закончилась для меня достаточно неожиданно, словно кто-то включил в тёмной комнате свет или же перемотал плёнку на несколько часов вперёд. Проснувшись от настойчивых толчков на лужайке во дворе Белого дома, я долго не мог сообразить, где нахожусь и что со мной произошло. Трясти меня не переставали, я видел склонившиеся надо мной фигуры людей и услышал голоса.
— Живой, парень? Как себя чувствуешь? Вставай, брат, вставай! — меня потянули за руки и переместили в вертикальное положение. — Нельзя здесь лежать, сейчас митинг начнётся.
— И умойся где-нибудь, — посоветовал другой голос. — А то кровь на лице. А лучше домой ступай, ты потрудился на славу. Россия тебя не забудет.
Мужчины в костюмах и галстуках — разбудили меня они — вежливо, но настойчиво отвели меня в сторону, где у некоего подобия медицинской палаты таким потрёпанным и потерянным людям, как я, оказывали нехитрую медицинскую помощь. Мне плеснули на руки воды и даже протянули бумажную салфетку, чтобы обтереться. Вода стекала с лица бурыми струями, под пальцами я нащупал засохшие рассечения и набухшие бугры — видимо, в прошедшей кутерьме мне неплохо досталось. Я выпросил у бригады медиков, руководившей процессом, стакан с водой и жадно выпил его. Голова гудела, в животе бурлило предчувствие ожидаемой рвоты, в общем и целом самочувствие было поганое. Причём непонятно, то ли вследствие выпитой водки, то ли по причине буйного ночного азарта.
Пошатываясь, я отошёл в сторонку, присел на бордюр и с тупым выражением лица некоторое время — быть может, даже несколько часов — наблюдал за массовым шевелением, происходившим вокруг. Баррикады почему-то разбирали, куча дворников с вениками резво выметала территорию перед Белым домом, на балконе здания натягивали огромное трёхцветное полотнище. Вокруг меня мельтешила куча народа, почему-то все улыбались и поздравляли друг друга. Я почувствовал нехорошее.
— Брат! — остановил одного из пробегавших мимо чуваков, так и светившегося торжеством истины и добра. — Что произошло-то? Где войска? Что с путчем?
— Всё, друг ты мой любезный, — затряс меня от прилива эмоций за плечи, чего я совершенно не ожидал и что мне чрезвычайно не понравилось, распираемый эмоциями демократ. — Нет больше путча! Проиграли они! Сломали мы им шею!
Я морщился от его настойчивых объятий — тело реагировало на них переливами боли.
— Горбачёва привезли в Москву, он жив и здоров, — продолжал сообщать мне радостные для себя подробности человек. — Сейчас на митинге выступит Ельцин — у-у-у… какой это мужик!!! Наш, русский, настоящий! Мы с ним горы свернём, помяни моё слово!
Через какое-то время, когда пространство перед зданием до завязки забилось людьми, действительно начался митинг. Я продолжал сидеть на своём бордюре и мрачно взирал на происходящее. С балкона восторженным народным массам делали приветственные знаки торжествующие победители, среди них я увидел Ельцина, Хасбулатова и Руцкого, остальные господа были мне не знакомы. Всё было восторженно, напыщенно, до слёз трогательно, отчего я тотчас же заскучал и впал в одно из своих депрессивных настроений.
— Ра-си-йа!!! — начинал вопить кто-либо из говорящих в микрофон. — Ра-си-йа!!! Ра-си-йа!!!
Толпа отвечала теми же возгласами. Через три минуты, когда к микрофону подходил новый оратор, ситуация повторялась. То ли с похмелухи, то ли просто само по себе, всё происходящее, весь этот митинг чудовищно грузанул меня. Я был искренне расстроен такой скорой и лёгкой победой одной из противоборствующих сторон. Мне в моих фантазиях виделись красочные сюрреалистические картины вселенского распада, вызванного этими горячими событиями, на деле же всё окончилось коротким и жалким пуком. Я почувствовал, что моя победа (МОЯ ПОБЕДА!) в очередной раз отодвинулась куда-то в неопределённую даль, в хрустальную сферу ожиданий, откуда её голыми руками не вытащишь, а наружу сама она выходить отказывается. Мне было тоскливо.
