Дуровъ - Все схвачено
Помощник был капитаном, здесь Легата уважали на одну звездочку больше, чем в его времени.
Да и кабинет оказался более просторным. Помимо письменного стола и приставного к нему, имелся стол для заседаний и даже нечто похожее на уголок для интимного собеседования… или допроса, как лучше?.. а в противоположном от интима углу жила пальма в кадке, то есть нечто Легатом подзабытое. При всей внешне казенной архаичности Службы пальм в кабинетах коллег Легат не видел. Хотя, может, в холлах?.. Да и к чему пустые аналогии? Начальники приходят и уходят, а всякие там завхозы, коменданты, технари остаются. Они политически надежны при любом режиме. Как и повара, официанты, уборщицы etc…
Легат сел за свой очередной стол и начал думать. И вовсе не о тех папках, что горой высились на приставном столике – на сей раз начальники выборку не делали, все, что было, прислали, за месяц не осилить! А думал он о странном. О том, например, что ему жалко Гумбольдта, три года отпахавшего на невидимом фронте, который, по аналогии со старым анекдотом, невидим, потому что никому на фиг не нужен. И что он, Легат, почему-то должен бросить свою замечательную Службу, где он и впрямь реальное дело делает, и продолжить не слишком понятную работу предшественника. Который ее, в общем, неплохо делал, судя по отсутствию жалоб за эти три года. И мог бы дальше пахать, потому что Контора умеет убеждать, а две Конторы, как в данном случае выпало, – вдвойне. А Легат попал в эти щи абсолютно вдруг – ни сном ни духом. И что самое говенное – так это его, Легата, спокойное к происходящему отношение. И даже со знаком плюс. Ну, мог он упереться и не пойти на этот межвременной подвиг? Мог. Ну, с какими-то, не исключено, потерями. А терять ничего не хочется. Не для того крепости брали!..
Ладно, не уперся – правильно сделал. Не на век же он к прошлому прикомандирован, если казенную терминологию использовать!.. На время, типа – в командировку. А проведет командировку успешно, так его повысят. Назначат, к примеру, Министром чего-нибудь. Карьерный рост. Хорошо бы – культуры, жена бы рада была.
А и то, родной человек – в прямых начальниках, чего ни попроси – все сделает, а потом его посадят за хищения в особо крупных, вот жизнь!..
И все-таки мог, мог, мог упереться! И Командир его поддержал бы, отстоял бы: он своих не предает. А почему ж все-таки сдал? А потому что Легат слишком вяло себя вел. Складывалось ощущение, что он, Легат, всерьез хочет погулять по времени туда-сюда, ne c’est pas? Так чего ж лезть в драку и закрывать телом коллегу и товарища, если этот коллега и товарищ сам не прочь лечь на амбразуру?
Ну, пусть полежит. Может, не убьют…
Что-то ты, мрачно думал Легат, в тот переломный момент – когда еще можно было спрятаться за спину Командира! – что-то ты уже задумал, даже не задумал, а зацепил мелькнувшую мимо мыслишку, почуял ее привлекательность и по сей час не умеешь понять: а что же ты, козел, зацепил?
Начнем сначала. Гумбольдт.
Он в эту историю попал, если вспомнить поговорку, как кур в ощип. Ходил-ходил под Столицей туда-сюда и доходился. Взяли его в шестьдесят седьмом. Он, ясный пень, рассказал чистую правду, в которую никто здесь не поверил. Не исключены методы допроса, не слишком соответствующие международным стандартам. Ну, мы тут не одиноки, американы с их застенками покруче нас, не говоря уж о странах третьего мира… Или без пыток: просто поверили. И проверили. Скорее всего, так. Делов-то: сходить в будущее через тоннель и двери с орлом, ключи у Гумбольдта были. И стали думать: как использовать проход? Ну, об эмиграции или даже туризме в будущее речи не было, в те годы… то есть в эти, Легат же здесь… даже в соцстрану съездить – как медаль получить. А вот информацию оттуда сюда наладить – это надо было обдумать. Скорее всего обдумывалось трудно, потому что никто не понимал, какую информацию можно получить из 2007 года. Чтоб ее публично использовать, разумеется.
Видимо, хотелок было немало, но здравый вывод был один: красть технические, научные и прочие секреты из будущего, то есть у себя самих, это означает сильно изменить будущее – раз, а два – надо было поискать тот секрет, который без особых трудностей можно было бы овеществить в конце шестидесятых. Хотя Первый Космонавт уже слетал в космос, а за ним второй, третий, пятый – всех и не вспомнить! Да и вообще шестидесятые – толковые годы…
Но зачем думать о том, о чем они здесь думали, если все свелось к примитивной охране завтрашнего дня? И послезавтрашнего. И после-после…
А Очкарику какая выгода?..
Скорее всего, пока они здесь решали неожиданную и, ясное дело, суперзасекреченную проблему, на них вышел Гумбольдт и все рассказал про бабочку…
Бред какой-то!
А что, есть варианты? Вариантов нет. И никто здесь и там настоящей правды Легату не скажет. По разным причинам.
Первая. Правда и впрямь в охранении Завтра, что абсолютно бессмысленно, потому что ненаучно, нелогично, нецелесообразно… множьте дальше.
Вторая. Правда такова, что ее Легат не узнает: гостайны в СССР хранить умели.
Третья. Правда в том, что status quo никем по сей день не нарушен, прошлое и будущее мирно сосуществуют, а охранители из Контор делают вид, что охраняют бабочку. Энтомологи, блин…
Есть и четвертое, самое для родной страны обыденное. Обнаружили неслыханную игрушку и ну давай играть! А что там внутри игрушки – не до того, играть хочется. Очень похоже…
Но Гумбольдта по-любому использовали втемную. Как прикрытие для особо пытливых. Вроде Легата… И умный Гумбольдт, не исключено, это понял и однажды решил исчезнуть. Полагал: в двух мирах исчезнуть легче, чем в одном.
Черта с два! В двух мирах вообще исчезнуть нельзя!
К примеру: испугайся они исчезновения Гумбольдта всерьез. Иначе – исчезновения носителя государственной тайны двух, по сути, разных держав… Ваши действия, господин Легат? А проще простого! Первый круг ассоциаций. Находим в шестьдесят, например, девятом Гумбольдта-юниора и даем какую-нибудь… да любая подойдет… утечку информации.
Уж Легат не знает, как Гумбольдт поступил бы, а он бы, надави местные «конторщики» на него, на Легата-юниора, сегодняшнего семнадцатилетнего парня, спортсмена, только-только школу окончившего, папа-мама живы… да он бы, узнав о том, мухой помчался бы сдаваться…
Кстати, а что страшнее для него нынешнего, из две тысячи десятого? Что его, здешнего, молодого и неопытного по жизни, например, уничтожат физически или – что его, скажем, начнут подвергать разного рода пыткам?
Страшнее – пытки. Легат не верил, что смерть его семнадцатилетнего предшественника автоматически понесет смерть его самого. Он жив, а все эти межвременные фокусы – из дурной фантастики, которой он вообще-то много лет отдал и цену ей знает. Поэтому, кстати, тоже не верит. А боль… даже не твоя, а просто близкого тебе человека… как иначе назвать себя сорокалетней давности?.. боль – это реально. И Легат, как, вероятно, и Гумбольдт в свой черед, придет и сдаст позиции. Вяжите меня люди злые, я проиграл…
И все. Похоже, думалка иссякла. Он здесь, он, будем считать, прочитал все папки из оперативного наследия Гумбольдта, он готов начать свое досье в этом времени, но он – затаился.
Легат не знал, что он будет делать.
Точнее, не так. Он чуял своим двадцать седьмым чувством, которое в нелегкие моменты невесть почему и откуда посещало его и приносило в башку абсолютно нестандартные решения, он чуял им, что такое решение где-то поблизости. Сидеть и вымучивать его – дело зряшное, проверено. Надо просто ждать и делать вид, что работаешь. Встречаться с теми и этими, разговаривать о том и о сем, действительно помогать Очкарику – вот это Легат сомнению даже не пытался подвергнуть.
Почему-то симпатичен был ему Очкарик, хотя ничего хорошего он о нем в воспоминаниях современников не читал. А дела, которые в семидесятые Контора творила, тоже говенные, чтоб не сказать крепче. Но что-то конкретно в этом мужике было. Что? А хрен его знает, приглядимся – поймем. Кстати – они почти ровесники здесь, Очкарик даже чуть-чуть моложе. А что еще? А что еще – пока непонятно. Но Легат именно чуял… а он своему чутью верил… что мужику надо помочь. Хотя он об этом – ни словом, ни намеком. Стальной солдат Партии. Он сам, кому хочет, поможет. А потом догонит и еще поможет…
И все же, и все же…
Ладно, поживем – увидим.
15
Дню еще плестись и плестись, а Легату делать было нечего. Можно было пойти к ребятам и нажраться в хлам. Можно, но вредно. Легат понимал, что гуляет сейчас где-то рядом с каким-то решением, не исключено – ломающим напрочь всю систему взаимодействий, отлаженную за минувшие годы двумя Конторами, или, точнее, двумя ее поколениями. Контора всегда одна! Для него – привычное состояние: чувствует, что где-то что-то зреет, поймать не может, но и не хочет. Потому что знает себя и знает, что это «что-то» в урочный час всплывет само.
Образованные люди называют сей эффект озарением. Льстит самолюбию, которого Легату не занимать стать…
