Бернар Клавель - В чужом доме
Незадолго до полудня Жюльен вез в корзине огромный кофейный торт, украшенный розами и гвоздиками из марципана; мальчик поскользнулся на снегу и упал. Раскрыв корзину, он попытался исправить положение, но быстро понял, что из этого ничего не получится. Цветы поломались, торт был помят, и часть крема осталась на дне корзины. Ученик возвратился в кондитерскую, понурив голову.
Когда он раскрыл корзину, хозяйка всплеснула руками.
— Боже мой! — закричала она. — Боже мой, какое несчастье!
На шум приплелась мамаша Раффен; посмотрев на торт, она повернулась спиною к Жюльену и, пожав плечами, пробурчала:
— Растяпа! Я вам говорила, что он растяпа… Хулиган!
Хозяйка вступилась за ученика:
— Помолчи, мама. Сама знаешь, не так-то легко ездить на велосипеде в эдакую погоду.
Старуха искала окурок. Найдя, закурила и принялась кричать:
— Вот-вот, ты его еще похвали! Всегда из меня дуру делаете. Мало вам от него пакостей. Пора бы понять, чего он стоит. Сказали бы мне, что он все это нарочно выкинул, я бы не удивилась.
Она подошла к Жюльену, оглядела его с ног до головы и опять завопила:
— Ты только посмотри, на кого он похож! Рабочий, который чистит сточные канавы, и то не такой чумазый. У него даже все лицо в грязи.
Госпожа Петьо отправилась за мужем. Вскоре оба появились в столовой.
— Вы только полюбуйтесь на его шапочку, да это просто кухонная тряпка! — надрывалась старуха. — Ничего не скажешь, этакий красавчик делает честь фирме!
Хозяин схватил корзину и закричал:
— Да замолчите вы наконец. Чего подняли шум на всю улицу! Все и так знают, что он болван. Придется снова печь торт. То-то мастер обрадуется!
И он вылетел из комнаты, прихватив с собою помятый торт.
Старуха кашляла и плевала в печь.
— Жюльен, голубчик, пора уже взяться за ум, — причитала хозяйка. — Выходит, на вас все еще нельзя положиться!
Захлебываясь мокротой, старуха захлопнула дверцу печи и завизжала:
— Берете себе учеников, и вот какой от них толк! Господи, до чего ж вы все-таки глупы!
Дождь продолжался и после полудня. Он то затихал, то обрушивался на землю холодными потоками воды, а ледяной ветер, свистевший на перекрестках и вихрем кружившийся на площадях, подстегивал дождевые струи.
Отвезя заказ в нижнюю часть города, Жюльен сменил одежду и растянулся на кровати. Виктор куда-то ушел. Морис, совершенно одетый, спал, приоткрыв рот, рука его свесилась с кровати. В комнату проникал слабый и унылый свет. Временами косой дождь стучал по стеклам, крупные капли стекали по ним, выходившая на площадку дверь и деревянная доска, которой заслоняли камин, вздрагивали под порывами ветра.
Жюльен лежал, не двигаясь. Мало-помалу его начал одолевать сон. Спина, руки, ноги стали почти невесомыми.
На минуту он задремал, но тут же раздался телефонный звонок. Он не шевельнулся. Звонок почти тотчас прекратился. Должно быть, хозяйка сняла трубку. Мальчик напряг слух, но до него доносился лишь шум ветра и дождя.
Он услышал, как отворилась дверь столовой:
— Жюльен, отвезите заказ!
Мальчик ничего не ответил. Он ощущал какую-то пустоту. Силы его иссякли. Усталость, накопившаяся за долгие дни, давила на плечи.
Хозяйка снова позвала его. Теперь голос ее звучал резче:
— Жюльен! Быстрей, не теряйте времени!
Он поднялся. Подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:
— Сейчас, госпожа Петьо, я уже спускаюсь.
В комнату ворвался холодный сырой воздух. Жюльен поспешно захлопнул дверь, вернулся к своей кровати и опустился на нее, чтобы надеть еще не просохшие башмаки. Тяжкий груз усталости по-прежнему давил на плечи. Его неумолимо влекла к себе теплая постель. Морис повернулся на другой бок; не открывая глаз, он проворчал:
— До чего она осточертела, старая дура.
И снова погрузился в сон. Жюльен бросил на него взгляд и вышел.
Ему пришлось везти заказ за город, в самое далекое предместье. Хотя он изо всех сил крутил педали, согреться ему так и не удалось. Улицы были почти пустынны. Низко нависшее небо, казалось, задевало за крыши, а холодный дождь по-прежнему обрушивался на грязный снег, лежавший вдоль тротуаров, но никак не мог размыть его.
Жюльен возвратился в кондитерскую, промокнув до нитки. Одежда, которую он снял с себя утром и развесил перед дверцей печки, дымилась. Она была теплой, но влажной. Он разделся и лег. В комнате было тепло, от печи веяло жаром. Однако мальчик никак не мог согреться. Зимний холод как будто проник к нему в постель, и долгая дрожь, напоминавшая порывы ледяного ветра, пробегала по спине.
В тот день ему еще четыре раза приходилось вставать, натягивать сырую одежду и уезжать с поручениями.
Под вечер, когда он укладывал заказы в корзину, старуха, дремавшая в кресле у печки, открыла глаза и, нахмурив брови, уставилась на него.
— Что с этим оболтусом? — прохрипела она. — Он похож на мумию. Да проснись ты, тюфяк, проснись!
— Пусть он едет, мамаша, — вмешалась госпожа Петьо. — На улице свежо, и он стряхнет с себя сон. Не так ли, милый Жюльен?
Хозяйка улыбалась. Мальчик промолчал. Теперь каждый шаг, каждый толчок велосипеда на мостовой больно отдавался у него в голове. Боль волнами распространялась от висков, и эти волны сходились в затылке.
За ужином Жюльен почти ничего не ел. Виктор, возвратившись из кино, улегся спать. Не вышел в столовую и Морис. Хозяин продолжал ворчать.
— Этак недолго и в трубу вылететь, — сказал он. — Если ненастье простоит до рождества, пиши пропало. Хоть лавочку закрывай.
Заперев кондитерскую, загрузив печь углем, отнеся мороженое в кинотеатр, Морис и Жюльен, едва волоча ноги, поднялись по лестнице, с трудом разделись и молча улеглись.
Среди ночи Жюльен проснулся. Он был весь в поту, и на миг ему показалось, будто кровать под ним ходит, поднимается, опускается, норовит выскользнуть из-под него. Все тело мальчика сотрясали приступы сухого кашля, от которого саднило в гортани. В ушах шумело. Он приподнялся и стал прислушиваться к ночной темноте. Дождь прекратился, но ветер по-прежнему стучал в дверь и раскачивал доску, заменявшую каминный экран. Он со свистом проносился вдоль цинковой крыши, а затем обрушивался на жалобно скрипевшую оконную раму.
Мальчик опять забылся.
Когда в комнату вошел мастер, Жюльен мчался на велосипеде по воде и грязи, под дождем, ручьями сбегавшим по его телу…
Виктор протер глаза, потянулся и сказал:
— Ты здорово простудился, малый. Я слышал, как ты всю ночь ворочался и кашлял, точно чахоточный.
Мастер подошел к кровати Жюльена и положил ему на лоб холодную руку:
— У тебя жар.
Жюльен не пошевелился. Потом принялся кашлять.
— Так можно и в ящик сыграть, — заметил Морис.
— Да, вид у него неважный, — согласился мастер.
Виктор и Морис были уже на ногах. Жюльен откинул одеяло.
— Нет, — остановил его Андре, — я не могу позволить тебе встать с постели: у тебя сильный жар. Пусть поднимутся хозяева, а там поглядим.
Мальчик снова улегся.
— Веселая история, — проворчал Морис.
Когда все вышли из комнаты, погасив за собой свет, Жюльен посмотрел на потолок, чуть освещенный бликами, проникавшими сюда из цеха. Он услышал, как раздвигаются дверцы печи, как звенят противни на мраморном разделочном столе и позвякивают железные конфорки на плите. До него смутно доносился звук голосов. Временами все в его голове мешалось, и перед глазами проплывали различные лица. Мать… Девушка с улицы Пастера… Клодина… Мастер… Судомойка из гостиницы… Хозяйка… Они проходили вереницей, потом перемешивались и кружились, точно в хороводе.
Его разбудил яркий свет. Возле кровати стояли хозяин и мастер. Жюльен приподнялся.
— Погоди, — сказал Андре, — сейчас измерим тебе температуру.
Он протянул мальчику термометр.
— Пустяки! — воскликнул господин Петьо. — В его годы чуть что — и жар.
У Жюльена оказалось 39,8°. Хозяин пожал плечами.
— Постарайся уснуть, — посоветовал мастер.
Мужчины вышли. Дверь за ними закрылась, но Жюльен услышал, что мастер говорит о враче. Ответа хозяина мальчик не разобрал. Все стало каким-то расплывчатым и далеким. Где-то безостановочно звонили колокола.
В восемь часов утра госпожа Петьо принесла мальчику какой-то отвар. Пощупала у него пульс и сказала:
— Все обойдется. Завтра вторник. Полежите денек в постели, а в среду будете здоровы.
В полдень Морис принес чашку бульона. Жюльен выпил немного, но его тотчас же затошнило.
Он не то чтобы спал. Скорее впал в какое-то оцепенение. Часто перед его мысленным взором возникал родительский дом, и мать, и те зимние утра, когда он нарочно покашливал, чтобы не идти в школу. Мальчик прошептал:
— Это всегда действовало… Всегда действовало.
