Коллектив Авторов - Здравствуй, племя младое, незнакомое!
Тоньшин когда-то служил пограничником в Казахстане, и уж в чем-чем, а в следах толк знал. Ведь если уж там, где пыль да камни, умел читать их, то в родных-то местах – запросто. Вспомнив службу, он начал ступать по-кошачьи, словно за каждым кустом сидел нарушитель... Перешагивая поваленные осины, Тоньшин все более сомневался, потому что там, куда вели следы, километров на пятнадцать стоял лес, и, кроме покосов на месте бывшей сторожки лесника, от которой теперь остались лишь несколько подсох, торчащих из крапивы, не было никакого иного места, пригодного для посевов... Павел шел все осторожнее, часто останавливался, прислушиваясь и оглядываясь. Когда же неподалеку всхрапнула лошадь, то и вовсе сошел с дороги.
Но как настоящий пограничник, не спешил выходить к видневшейся опушке, а присел и прижался к шероховатой осине, боясь некстати кашлянуть, хотя сына пока видно не было. А когда услышал треск сучьев, то увидел и самого Генку, неторопливо заглядывавшего под кусты; сын, видно, грибы искал и прошел метрах в двадцати от широкого листа папоротника, под который нырнул Павел, не желая выдавать себя.
Теперь, когда сын обнаружился, Павел осторожно вышел на поляну с другой стороны и удивился нездешней высокой траве, потому что поляну еще лет пять назад выкашивали до последней былинки, а теперь, оказывается, и сюда добралось запустение. Павел никак не мог сообразить, что тут охраняет сын, и когда, так ничего и не поняв, решил убираться восвояси, в душе обругав себя, то вспомнил Казахстан, вспомнил, как их заставу посылали на сжигание конопляных полей, то там, то тут появлявшихся в степи... И подошел поближе к остролистой траве, растер меж пальцев метелку, понюхал – конопля! Она самая. И к ним добралась! Сразу вспомнились блестящие глаза сына, его гонор в разговоре – вот она причина! Захотел сразу же подойти к нему; все высказать, потому что не мог терпеть до дома, где он наверняка начнет выкручиваться и ничего не расскажет о том, кто засеял коноплю. А хозяин конопли просто так не расстанется с ней. И если сына еще как-то можно уговорить, то того, неизвестного, никакими разговорами не проймешь. «Только огнем можно проучить!» – решил Тоньшин.
Он хотел в этот же день прийти сюда еще раз и, как только сын уедет, поджечь делянку. И только на обратном пути вспомнил, что конопля еще не вызрела, зеленая стоит – сама не загорится. Бензин нужен! И не стакан и не два, а желательно канистру-другую. Да только запасов у него дома никаких не было, а в «Запорожце» оставалось литров пять – мало, даже если все слить.
Мысль о бензине не давала покоя несколько дней. Тогда он занял канистру у соседа. Обещал через неделю отдать. Утром ушел из дома намного раньше сына, сказав жене, что отправился на водохранилище проверить вершу, а сам дойдя до лощины, вытащил из кустов спрятанный рюкзак с канистрой и двухлитровой пластиковой бутылкой отработанного машинного масла, чтобы долить в бензин, ведь без масла он фыкнет – ничего не успеет разгореться.
Никогда, наверное, Тоньшин не ходил так быстро, даже во время службы на заставе, когда однажды полдня гнался с собакой по следу нарушителя. Нарушителя задержали другие, но и он свое дело сделал: не отпустил далеко, даже дважды стрелял... Но тогда он гнался ради долга, а теперь спешил ради собственного сына.
Тоньшин поджег коноплю с наветренной стороны, надеясь, что ветер поможет сделать то, что не под силу двадцатилитровой канистре... И когда огонь взметнулся на несколько метров, в душе Павла расцвела необыкновенная радость, словно он всю жизнь мечтал об этой минуте. Огонь подгонял сам себя и очень быстро добрался до середины делянки, оставляя позади дымящиеся будылья, и он бы добрался до противоположной опушки, но там, видимо, не успела просохнуть роса, и огонь мало-помалу поник, растворился меж зеленовато-желтых, опаленных поверху кустов конопли. Но и то, что получилось, несказанно радовало. То ли забывшись в своей радости, то ли не думая в эти минуты ни о чем другом, но Павел вздрогнул от знакомого голоса.
– Зачем ты это сделал?! – услышал он и, оглянувшись, увидел сына. Испугавшись его свирепого взгляда, нехотя ответил:
– Хотел – и сделал, чтобы тебя спасти!
– Спасибо, отец, спас! Ты хоть понимаешь, что натворил-то?
– А меня это не волнует.
– Зато меня – очень... Как я теперь отвечу за посев?!
– Никак... Скажешь, кому надо, что, мол, молния жиганула – и дело с концом!
– Молнии без дождя не бывает...
– Скажи, что сухая была...
– Ладно, отец, с тобой бесполезно говорить... Иди домой и ни кому не попадайся на глаза. Сам отвечу.
Тоньшину было несказанно жалко сына, он даже предложил вместе пойти к его дружкам и сознаться, но сын только покрутил пальцем у виска. Отцу даже обидно стало, словно они поменялись ролями, и сын теперь стал за старшего и смотрел на отца, как на дитя неразумное. Генка чуть ли не силой прогнал Тоньшина домой, а сам вернулся с заплывшим глазом и хромающий на правую ногу. Как увидел Павел сына, то сразу взвился:
– Кто это тебя? Пойдем разберемся!
– Тебе, отец, жить, что ли, надоело? Сиди и не рыпайся!
Пока они говорили вполголоса, на крыльца появилась Светлана, увидев сына, чуть в обморок не упала:
– Кто это тебя так?
– С лошади упал...
– Что-то не верится...
Пока они топтались у двора, появилась мать Тоньшина, сразу подступила к внуку и ну пытать: что да как? А Генка, совсем обозлившись, истерично выкрикнул: «Да пошли вы все, желанные!» – и убежал в сарай, закрылся изнутри и весь день никого не подпускал к себе.
Еще с утра, когда сообщил Золотому о пожаре на коноплянике, его терзала доводящая до истерики мысль о том, что жизнь кончена. И не потому, что сразу же был избит им – это чепуха, а из-за того, что еще предстояло испытать, когда Золотой подошел к нему, харкавшемуся кровью на полу, и приставил к горлу нож:
– Если вечером не возместишь убыток – конец тебе! Конкретно говорю!
Кто бы другой поджег коноплю – Генка, не задумываясь, сдал, но как выдать отца? Поэтому и проревел в сарае весь день, а когда стемнело, собрался в поселок к Золотому, хотя сперва хотел скрыться... Но ведь всю жизнь не будешь прятаться, когда-никогда, а отвечать придется. Если только самого Золотого завалить?! Так дружки его уже все знают. Хочешь не хочешь, а надо сдаваться... Пока ехал, проклинал тот вечер, когда связался с ним, соблазнившись на поселковой дискотеке несколькими затяжками анаши...
Приехал, а он не один: еще два дружбана сидят, покуривают и смотрят выжидающе.
– Привез? – спросил Золотой; Золотой только по прозвищу, а сам рыжий-прерыжий, лишь усы почему-то черные.
– Вот что осталось от твоей зарплаты... – еле слышно промямлил Генка и выложил деньги на стол, понурился.
– Ну и что с тобой делать после этого? – Генка молчал.
– Пакет ему на голову – вот что! – предложил один из дружбанов, раздавив в пепельнице окурок.
– Запросто! Пакет на голову, чтобы не визжал, и ножичком пощекотать! – согласился Золотой и подошел сзади к сидевшему Генке, ткнул ножом под лопатку, и Генка после короткой боли почувствовал, как что-то горячее потекло по спине...
– Что ты делаешь?! – закричал он и закрыл лицо руками.
– Испугался! А еще недавно крутого из себя строил! Вот что, крутой, сейчас чеши домой, раз у тебя денег нет, и... и подожги свой дом! Чтобы наука была!
– А как же мать с отцом, бабка?
– Не понял? Два раза повторять не будем. Пошел вон!
Генка хотел сразу заявить в милицию, и уж было собрался идти в поселковое отделение, но на полпути передумал, вспомнив, что частенько видел участкового вместе с Золотым и правды у них не сыщешь. Еще и хуже сделаешь. Прежде всего – отцу. Ведь пока никто не знает о нем, а если Золотой пронюхает, то – хана! А от этой мысли Генку начинало колотить. Поэтому отправился домой, еще до конца не понимая, что идет поджигать собственный дом, отца с матерью, бабушку... А когда пришел, то долго сидел за сараем, прислушиваясь к визгливым вскрикам девчат на пятачке...
Более всего Генку заботило, чтобы родители сами вовремя выскочили из горящею дома и бабушку не забыли. Конечно, надо как-нибудь предупредить их... Он так и решил и поджег не со стороны веранды, как учил Золотой, а с противоположного угла, где белели «стаканчики» с проводами: подозрений меньше... Промасленная ветошь вспыхнула неожиданно ярко, сперва хотел загасить ее, но вспомнил Золотого и отступил от разгоравшегося огня за сарай, а когда пламя заполыхало, загудело – из-за утла постучал в окно... Услышав в доме крик бабушки, убежал в сад, где просидел все время, пока горел их старый деревянный дом. Генка видел, как бегал отец, вынося из дома вещи, как он столкнулся с матерью, и та что-то закричала то ли ему, то ли свекрови, мешавшейся под ногами. Когда же ее усадили на ворохе спасенного тряпья, а отец выгнал из катуха овец, унесшихся в темноту, и ревевшую корову, привязав ее к березе через дорогу, – прибежали на помощь парни с пятачка, соседи, больше переживавшие за свои дома, потому что к тому времени дом Тоньшиных почти сгорел. Только сумели сарай отстоять.
